Парадоксы имперской политики: поляки в России и русские в Польше (XIX — начало XX в.) - Леонид Горизонтов

В нарушении цеховой замкнутости исследований и их децентрализации видятся как положительные, так и тревожные моменты. Не обремененным цеховыми традициями ученым легче обращаться к новым темам, развивать самостоятельную точку зрения. В то же время слабость страноведческой и историографической подготовки не может не снижать профессионального уровня исследований. Приветствуя разработку краеведческих сюжетов, нельзя не сказать о необходимости использования ценного местного материала для решения проблем, лежащих за пределами краеведения. Острая потребность в координации побудила А. Н.Горяинова и автора этих строк подготовить библиографию российских работ на польские темы, увидевших свет в первой половине 90‑х гг.22.

Уже сейчас можно достаточно уверенно прогнозировать, что изучение связанных с Польшей исторических сюжетов будет вестись в нашей стране преимущественно в русле россиеведения, а также украи–нистики и белорусистики — по мере становления последних в качестве особых областей гуманитарного знания. Определенная перекличка с этими тенденциями уловима в современной польской историографии, где собственно «польский XIX век» отошел на второй план, уступая место широкой разработке истории России, Украины, Белоруссии и Литвы.

В изучении национально–освободительного движения между польскими и российскими историками, начиная с 50‑х гг., сложилось самое тесное сотрудничество, имеющее известное продолжение и сегодня, например, в совместном обсуждении проблематики национальных стереотипов. Однако сказать только об этом сотрудничестве — значит почти ничего не сказать о польской историографии как таковой. Ее судьбы сильно отличаются от путей развития отечественной науки. Я. Матерницкий датирует начало научной разработки периода после разделов Речи Посполитой примерно 1900 г., связывая ее с обращением к архивным материалам. Согласно С. Кеневичу, к 1914 г. «научная история… заканчивалась на Ноябрьском восстании», а в канун второй мировой войны приблизилась к Январскому восстанию. Пионерами в деле изучения XIX в. были ученики профессора Львовского университета Ш. Аскенази 23.

Между мировыми войнами, когда в Советском Союзе историки были вынуждены подчиниться тоталитарному диктату, в получившей долгожданную независимость Польше историческая наука переживала свой расцвет. Правда, это было еще и время расцвета антироссийских настроений, олицетворением которых явился Я. Кухажевский. Подобно А. Краусгару и Ю. Качковскому, он получил юридическое образование в Варшаве и там же, занимаясь адвокатской практикой, приступил к разработке погибших впоследствии архивных материалов. В когорте варшавских историков, публиковавших свои исследования в начале XX в. и продолживших научную деятельность в межвоенный период, именно Кухажевскому, пожалуй, принадлежит пальма первенства по степени влияния на национальную и западную историографии. «Некоторые его взгляды обнаруживают сходство с позднейшими работами западноевропейских и американских историков России», — пишет А. Шварц, особо отмечая тезисы о принципиальном отличии русской культуры от европейской, а также извечном русском национализме и экспансионизме. Своей ролью Кухажевский обязан главным образом обширному труду «От белого к красному царизму», в котором видное место отведено политике самодержавия на польских землях 24.

Важное значение в эпоху II Речи Посполитой имела школа М. Хан–дельсмана, ученики которого, в том числе С. Кеневич, развернули свою исследовательскую деятельность уже после 1945 г.

На рубеже 1940–1950‑х гг. терпит неудачу попытка перенесения на почву польской историографии советской модели: сохраняются старые кадры, а вместе с ними и столь существенная для развития науки преемственность, постепенно восстанавливаются контакты с зарубежными коллегами. В этих условиях рецепция марксизма имела свою положительную сторону 25, а советская школа польских исследований, знакомясь с научными достижениями соседней страны, получила возможность хотя бы немного приоткрыть «железный занавес».

Уже со второй половины 50‑х гг. были развернуты изучение исторического развития социальных структур и историко–правовые исследования. В рамках первого из названных направлений долгое время абсолютное предпочтение отдавалось центральным частям Польши, что вообще характерно для польской историографии. Значительно позднее, в 70‑е гг., ученые обратились к австрийскому и прусскому секторам, и лишь затем пришла очередь польского населения восточных провинций Речи Посполитой. Концентрированным итогом историко–правовых исследований интересующего нас периода стали третий и четвертый тома «Истории государства и права Польши», основными авторами которых являются соответственно З. Станкевич и К. Гжибовский (существенные дополнения в российские главы его тома внес Ю. Бардах). В обоих томах особо оговаривается положение поляков в Западном крае. Однако, далеко не все законодательство, связанное с правовым регулированием польского вопроса в Российской империи, нашло отражение в этом исключительно ценном издании и получило подробный комментарий 26.

Успешно изучалась польскими историками также проблематика общественной мысли (А. Валицкий, Р. Людвиковский, Т. Кизвальтер и др.). Специально следует отметить работы А. Шварца, посвященные непопулярному в польской историографии лагерю «угоды»*, и А. Нова–ка — о российской теме у ряда видных представителей противоположной политической ориентации 27.

Особое место принадлежит польским специалистам по российской истории XIX в. Профессионально владея проблематикой истории России, они при этом очень внимательны к ее польским аспектам. В их среде нет единства по вопросу о том, каким образом следует изучать польское присутствие в Империи. Л. Базылев утверждал, отчасти противореча собственной исследовательской практике, что дальнейшее накопление данных о судьбах отдельных людей не привнесет ничего нового в уже сложившееся видение общей картины 28. В. Сливовская стала инициатором исключительно трудоемкого, но обещающего взвешенные обобщения и надежные цифры коллективного проекта — биографического словаря поляков в России. Напомним, что к сходной цели шел в последние годы жизни В. А.Дьяков.

Представители польской исторической науки много сделали для развития различных областей всеобщей истории, региональных и сравнительно–исторических исследований. Высокий профессиональный уровень их трудов получил международное признание. Однако при изучении российско–польской проблематики эпохи разделов роль не только основного, но даже единственного мерила ценностей, как правило, отводится борьбе за национальную независимость. В 80–90‑е гг. предметом особого внимания польских ученых, прежде всего историков литературы и искусства, стали национальные стереотипы, феномены «валленро–дизма» (антигосударственная деятельность поляков–патриотов, именуемая так в память о герое поэмы А. Мицкевича) и «отсутствующих» — nieobecnych (бойкотирование всего русского)29. После снятия цензурных запретов и лавины работ по новейшей истории появилась тенденция к перенесению реалий Гулага в дореволюционный период, не свойственная, кстати, современной российской историографии, питающей скорее склонность к конструированию дореволюционной идиллии. В свою очередь, сугубо мрачный колорит польской сибириады вполне соответствовал широко распространенным в прошлом столетии представлениям. Словом, обратившись к теме стереотипов, польская историческая наука сама отдала им определенную дань, изображая Польшу XIX в. то «сторожевым валом» Европы, то похожей на Древнюю Грецию, побежденную грубой силой Рима, но просветившую своих завоевателей.

* Ugoda по–польски — соглашение, примирение; угодовец — соглашатель, с точки зрения национально–патриотической традиции — изменник, ренегат.

Нет смысла спорить о том, является ли сохранение любой ценой национальной самобытности высшей целью и ценностью. Есть основания, однако, ожидать, что на протяжении целого столетия, коренным образом преобразившего мир духовный и мир материальный, несколько поколений многомиллионного народа не могли находиться в состоянии непрекращающейся борьбы. Не оставаясь в стороне от популярного в мировой историографии изучения элит прошлого, польские историки

явно цока недостаточно занимаются своими соотечественниками, достигшими высокого положения в дореволюционной России. Между тем известно, что, скажем, генералы российской службы составили не менее 40 % высшего командного состава вооруженных сил независимой Польши, а выпускники российских учебных заведений заняли ключевые позиции в рядах ее интеллигенции 30. Многие крупные фигуры, на которых пала тень «ренегатства», обойдены вниманием исследователей. О других, например, В. Спасовиче, до сих пор не прекращаются споры 31.