Парадоксы имперской политики: поляки в России и русские в Польше (XIX — начало XX в.) - Леонид Горизонтов

Дать исчерпывающую и в то же время достаточно компактную дефиницию «польского вопроса» весьма затруднительно. Разделы Речи Посполитой и наполеоновские войны перевели российско–польские противоречия из разряда внешнеполитических в плоскость внутриполитических проблем Империи. На гибельность для России восстановления Польского государства указывал Н. М.Карамзин. Тем не менее внешний аспект у польского вопроса сохранился. Х. Верешицкий определял его как «влияние стремлений поляков к независимости на международные отношения». В качестве предмета последних польский вопрос обнаруживал известную самостоятельность, присутствуя на мировой арене даже в те периоды (например, в 1880‑е гг.), когда национально–освободительное движение пребывало в упадке 3. Память о международных обязательствах и связанных с ними государственно–правовых прецедентах действительно надолго пережила время, когда те имели реальную силу. Не исчезало сознание возможности разрешить польский вопрос путем внешнеполитических комбинаций, в частности, посредством обмена или даже уступок приграничных территорий. Учитывая все это, не следует, однако, и преувеличивать значения международного фактора для польской политики самодержавия в интересующий нас период.

С точки зрения внутренней политики России, польский вопрос заключался во всеобъемлющей интеграции бывших земель Речи Посполитой в имперский организм, превращении поляков в верноподданных правящей династии. Именно эти установки были центральными в правительственном видении русско–польского сосуществования. Воплощение их в жизнь принимало разные формы — от серьезных уступок во имя обеспечения политической лояльности поляков до не менее серьезных поползновений к ассимиляции миллионов людей 4.

Польский вопрос как фактор внутреннего развития России целиком принадлежит истории. Это счастливый и, надо сказать, редкий пример освобождения государства и общества от тягостного как для первого, так и для второго бремени прошлого. Однако отголоски русско–польского противостояния XIX — начала XX вв. дают о себе знать в отличающейся особой остротой на всем пространстве Центральной и Восточной Европы исторической памяти народов. Это объясняется прямой причастностью затяжного межславянского конфликта к формированию русского национального самосознания, сохранению государственной целостности России, восприятию последней европейским общественным мнением. Польская русофобия существенно повлияла на образ России в глазах Запада 5 и оказала воздействие на национальную идеологию украинского и белорусского движений. Русское полонофобство наложило явственный отпечаток на общую «инородческую» политику самодержавия. Столь фундаментального значения польский вопрос не имел для многонациональной империи Габсбургов — другой участницы разделов Речи Посполитой. В намеченном выше сложнейшем клубке взаимосвязей заключен огромный исторический опыт, к осмыслению которого отнюдь не поздно обратиться на исходе XX столетия.

История исторической науки призвана не только давать ответ на вопрос, как изучались те или иные темы, но также помогать понять, почему некоторые из них привлекали к себе недостаточное внимание, каковы дальнейшие перспективы исследования проблематики. Предлагаемый историографический обзор в этой связи не будет сводиться к классификации литературы, отобранной по узко тематическим критериям. Гораздо важнее показать место интересующей нас проблематики в общем процессе накопления знаний о прошлом, многообразие мотиваций и подходов к ее изучению.

Отечественная историография XIX — начала XX вв., занимаясь близкими по времени пластами русско–польских отношений, не могла не испытывать на себе всей тяжести и остроты польского вопроса. Для ведущих ее течений характерны внимание к национально–государственным интересам России и поиск modus vivendi с поляками. Главная предпосылка для диалога виделась (причем не только приверженцами леворадикальных идей) в «новой Польше», к которой часто добавлялся еще эпитет «демократическая», хотя, понятно, в него мог вкладываться очень разный смысл. Ставились актуальные до сих пор вопросы о цене обладания Польшей для России, с одной стороны, и цене борьбы с Россией для поляков — с другой. Весьма неоднозначно трактовалась славянская принадлежность поляков: одни усматривали в ней залог будущего единения, другие обвиняли поляков в расколе славянского мира. Либеральная историография обычно отличалась от консервативной не только расстановкой политических акцентов, но и методологическим инструментарием, порывавшим с романтико–идеалистическим видением исторического процесса и бравшим на вооружение позитивизм. Дореволюционным исследованиям по польской проблематике, как показал их анализ, были присущи и некоторые специфические черты. Так, вплоть до начала XX в. в изучении истории Польши большую, чем для исторической науки в целом, роль играла славянофильская традиция с присущим ей религиозным толкованием общественных коллизий 6. Далеко не все дореволюционные работы отвечали даже уровню своего времени, о чем следует помнить тем, кто стремится к возрождению «старой» историографии.

Советские исследователи Польши уже на рубеже 20–30‑х гг. продемонстрировали разрыв с научными традициями. С позиций исторического материализма с фронтальной критикой польской историографии выступил М. В.Джервис. Небезынтересные, впоследствии, к сожалению, забытые, наблюдения и публикации источников принадлежат К. А.Пушкаревичу. Книгу о польской политике России начинал писать Н. Знаменский, но, как и Джервис, он не смог реализовать замыслы до конца. Показательной для истории науки фигурой является А. Цвикевич, соединивший в своем творчестве марксистский подход с приверженностью идеям белорусского национального возрождения. По сей день не утратила ценности статья У. А.Шустера о борьбе Москвы с Лодзью, утверждавшая приоритет экономических интересов над интересами национальными 7. Хотя некоторые из перечисленных ученых группировались вокруг ленинградского Института славяноведения АН СССР, это были разрозненные силы; в их публикациях легко прослеживаются следы тогдашней конъюнктуры, производной от политических веяний в стране и изменчивой международной обстановки.

У подлинных истоков советской школы историков Польши стоит незаурядная личность В. И.Пичеты. В семинаре в прошлом репрессированного ученого приобщилась в 1939–1947 гг. к польской теме целая плеяда специалистов. Сформировавшийся как исследователь еще до революции, Пичета принадлежал к числу историков редкостно разносторонних. Его фонд в Архиве РАН хранит на удивление большое количество неопубликованных работ. В контексте наших интересов особенно заслуживает упоминания написанная целиком на основе архивного материала 1830–1840‑х гг. монография «Обзор деятельности Комитета западных губерний». Гораздо лучше своих коллег–современников Пичета умел видеть ценное и конструктивное в работах польских историков.

Однако, не питая иллюзий относительно идейно–политического заказа исторической науке, Пичета умел ориентировать своих учеников вполне прагматично. Об этом свидетельствуют воспоминания В. Д.Ко–ролюка о состоявшемся летом 1946 г. «пичетнике», который был посвящен долгосрочной программе славистических исследований. XIX веку в ней отводилось едва ли не ключевое место. Перед желавшими изучать Польшу через год после окончания войны «стоял выбор: либо проблематика, связанная с социально–экономическими и аграрными реформами, либо проблематика общественной мысли в польском обществе конца XVIII–XIX в.»8. Как показал опыт развернувшейся в конце 1940‑х гг. работы над многотомной «Историей Польши», в изучении реформ историки концентрировались не столько на политической борьбе вокруг путей общественного развития, сколько на месте преобразований в формационных сдвигах, а общественная мысль сводилась преимущественно к программам леворадикального толка.

1950‑е гг., ушедшие на подготовку коллективного колосса в московском Институте славяноведения АН СССР, отвлекли историков от углубленных монографических разработок, но способствовали рас

ширению их кругозора. Лишь на рубеже 50–60‑х гг. предвиденный В. И.Пичетой приоритет утвердился в конкретно–исторических исследованиях отечественных специалистов. Ученика Пичеты И. С.Миллера менее всего можно упрекнуть в недостаточном знании предмета. Он отлично понимал важность того обстоятельства, что в XIX в. поляки не являлись для России «зарубежным народом», что, помимо революционных или, несколько шире, «прогрессивных», в обществе действовали и другие силы, что русско–польское взаимодействие выражалось не только в «дружественных» отношениях. «Именно революционные связи, — утверждал он тем не менее в середине 60‑х гг., — являются ключевой, определяющей линией русско–польских отношений во всех их проявлениях, во всех, включая и самые, на первый взгляд, далекие от политики сферы»9.