На берегах Северной Двины - Денис Владимирович Макурин

как могём! – засуетился Витька и тоже зарядил свою рогатку.

Но не успел он выстрелить, как мы услышали всплески и вой собаки.

– Альма! – крикнул я. – Что-то стряслось!

И, бросив рогатку, я кинулся на вой. Витька не раздумывая – за мной.

Отмахав сломя голову почти тридцать шагов, мы увидели, что Альма в западне. Она свалилась в выгребную яму, наполненную до половины, и никак не могла выбраться.

Стены ямы были срублены из брёвен, от времени они стали слизкими. Альма подплывала к стене, но не могла хоть как-то за неё зацепиться. Я тут же упал, подполз к самому краю, но тоже не смог дотянуться до Альмы: было слишком глубоко. Витька подавал мне то доску, то какой-то сломанный стул. Но весь этот хлам не подходил: одно было не то, другое – не сё. В голове у меня всё смешалось, я кричал:

– Да что будет-то, Вить?! Как её вытащить?!

– Не знаю!

– А ты знай! Обдумывай скорее!

Альма била лапами по зловонной жиже, барахталась, выла, захлёбывалась, но выкарабкаться не могла. Стоило ей зацепиться когтями, как она тут же срывалась и уходила в помои с головой. Я лёг на живот, сильнее свесился над ямой и поочерёдно пытался то дотянуться до собаки, то протянуть Альме, что попадалось под руку, но всё впустую.

– Фурыкай быстрее! – орал я на Витьку.

– Да уже! – И он бегал то взад, то вперёд.

– Альмочка, ты держись! Не утопни! Мы тебя вытащим!

Тут Витька вдруг встрепенулся и побежал.

– Ты куда?! – крикнул я вслед.

– Сейчас я!

– Скорей давай!

– Сейчас! Вы продержитесь, главно! Я кого-нибудь на помощь приведу! Уж там… Они уж…Уж непременно!

Альма колошматила из последних сил, жалобно скулила, а я ничем не мог ей помочь. В груди у меня подступало какое-то едкое чувство, защипало глаза, зарябило слезами, я протирал лицо грязным рукавом и всё звал и звал к себе Альму.

Витька прибежал с целой толпой девчонок. У одной из них была прыгалка. Она легла на край ямы рядом со мной и бросила один конец верёвки Альме.

– Собачка, на-на-на! Хватайся, собачка! – кричала она.

– Хватайся, Альма! Хватайся скорее! – орал Витька.

И все остальные тоже хором кричали, и звали, и подзывали, и что-то советовали. И в какой-то момент Альма поняла, что нужно делать. Она подплыла к прыгалке, ухватилась зубами за деревянную ручку, и мы вместе с девочкой потащили её наверх.

Когда мы вытащили несчастную Альму из ямы, она упала на землю и тяжело выдохнула. Я сел на колени, поднял ей голову повыше и начал гладить. Так я её гладил, гладил, и у меня текли слёзы, а она хрипела и утробно урчала, да, точно урчала.

Девчонки сгрудились вокруг и всё колоколили и колоколили без устали. Потом одна из них пошарила в кармане, выудила слипшиеся конфеты подушечки и протянула их Альме.

– На-ка, рыжуля-грязнуля, ешь! – предложила она.

Альма понюхала ладонь, фыркнула, слизала конфеты, жадно проглотила, тут же вскочила, встряхнула шерсть, окатив нас брызгами, и убежала прочь.

Спасая Альму, мы все здорово замузились. Витька взглянул на меня и протянул:

– Лихо же ты разуделался!..

– Влетит, пожалуй, дома-то… – добавила девочка с прыгалкой.

– Шибко влетит… – выдохнул я.

– Пойдём на речку, постираем тебя немного, – предложила та, что была с конфетами.

Пока мы шли к реке, то все перезнакомились. Оказалось, что девочка с прыгалкой была старшая сестра Витьки Эмилия, а та, что с конфетами, – младшая Валя. Девочки, что без конца трещали, как две сороки, – Юля Киселёва и Оля Зеленина. На реке мы немного постирались. Нам ещё здорово свезло, что солнце рассветило вовсю и пригревало, – одежда на нас быстро подсохла, и никто не заболел.

Глава V. Гражданская война

Очень скоро все мы узнали, что такое настоящая Гражданская война. Это когда никто не прав и никто не виноват, но соседи по дому или по улице убивают друг друга, забыв о Боге.

С началом войны начались восстания в порту, аресты, расстрелы на Мхах[2]. На улицах почти не было людей: все прятались по домам. Цены в лавке выросли, а папина мастерская осталась без заказов. Нам пришлось очень худо.

В августе тысяча девятьсот восемнадцатого года в Архангельск пришла эскадра из военных кораблей. День и ночь гремели сходни, гудели пароходы, сновали люди – отряды Антанты[3] высаживались в порту и выдвигались к железнодорожной станции.

Мы с Виташкой и Альмой бегали на берег и смотрели, как шевелятся две реки. Одна была настоящая, где вода, блики, чайки и лодки. Другая – серая, со штыками, человеческая, ровными колоннами поднимающаяся в город. И как на первой реке скрипучие чайки ныряли за добычей, так и во второй – звенели, сверкали штыки в надежде утолить свой голод.

Следом за пехотными полками ползли английские танки и конница. С утра и до вечера скрипели, скрежетали, гремели железные монстры своими гусеницами по булыжной дороге; цокали подковами хриплые кони, лязгали саблями командиры, щёлкали нагайками по зевакам иностранные всадники.

С приходом англичан участились аресты, чаще стали слышны выстрелы на Мхах, появились новые тюрьмы и лагеря. Войска Антанты не защищали нас, а грабили.

Папа как-то сказал: «Теперь обвинения берутся ниоткуда, а люди уходят в никуда».

Он имел в виду остров Мудьюг: люди оттуда никогда не возвращались. Шёпотом его называли Островом смерти.

Через год войны нам явилась Божья Матерь с Младенцем. Моя мама, мои бабушка с дедушкой всегда веровали. Я тоже верил, хоть иногда и шептал в молитвах: «Верую, Господи! Помоги моему неверию!» Но после увиденного вера моя окончательно укрепилась.

Когда нам явилась Богородица, то все мы подумали, что это вестник людской радости, что война скоро закончится и мы заживём как прежде. Ведь не зря же Бог собрал нас в том месте и явил нам чудо. И сначала всё было так – уже через месяц последний британский корабль покинул Архангельск. Но мы ошиблись: нам ещё предстояли страшные, тяжёлые испытания. Через полгода остатки белогвардейцев были разбиты, и Красная армия заняла Архангельск. Начались новые аресты, лагеря и расстрелы.

Глава VI. Человек в чёрной куртке

Рано утром меня разбудил гул мотора. Я тут же прильнул к окну. К нашему дому подъехала машина, из неё вышли трое. Один остался осматривать колёса. Второй зашёл за угол дома. Третий, в чёрной куртке и с наганом на ремне,