Любовь в наследство, или Пароходная готика. Книга 2 - Паркинсон Кийз

Вернувшись в дом, он прошел к себе в кабинет. Откинув крышку бюро, открыл сейф. Все записи в гроссбухе были в полном порядке и закончены в тот день, когда они в последний раз работали вместе с Люси, — в день ее гибели. Когда он собрал нужные бумаги, к которым так долго не притрагивался, и занялся подсчетами и выписками, результаты получились настолько ободряющими, что он более осмысленно, чем когда-либо, задумался о том, с какой целью позволил Валуа Дюпре заговорить с ним о продаже той узкой полоски земли в задней части плантации, где находится гравий. Он не признался тогда, у смертного одра Кэри, что продал эту землю, но легко поймал ее на слове, считая, что вопрос уже исчерпан и теперь он может делать все что угодно, чтобы сократить то огромное бремя долгов, с которыми ему помогала справиться Люси, а затем снова пойти в гору. И неизбежно он рассказал Люси об этой продаже, и она стала помогать ему с бухгалтерскими книгами, и ей необходимо было вносить в них все дебеты и кредиты. Тогда Люси восприняла это известие с традиционным спокойствием, сказав (именно то, что Клайд сказал Кэри во время их последнего разговора), что в их жизни было столько всяческих сокровищ, что им не нужно больше выискивать их.

И вот, глядя на свои бухгалтерские книги, Клайд впервые подумал, что, возможно, когда-нибудь он будет в состоянии выкупить обратно этот участок земли, где он сидел однажды на солнышке и, покуривая, наблюдал, как дочурка роет и роет землю, пока не устанет до смерти, не отбросит лопатку и не бросится в его объятия, чтобы уютно устроиться в них… И вообще, похоже, Дюпре не очень-то заинтересован в этом участке. Во всяком случае, он даже еще не начал промывать гравий, не говоря уже о том, чтобы грузить и транспортировать его. При ближайшей же встрече Клайд обязательно заговорит со своим старым приятелем об этом…

Чем больше он работал над не тронутыми со дня гибели Люси счетами, тем больше у него появлялось причин для бодрости. Было готово к отправке более двух тысяч «морковок» крепкого черного табака — за них можно получить весьма круглую сумму, тем более сейчас, когда две семьи — Гилельмосы и Расселы — борются за господство в посредничестве при продаже черного табака, в то время как раньше Расселы контролировали весь рынок сбыта. Плантации сахарного тростника тоже принесли обильный урожай. Сырец продавался по три с половиной цента, а если подсчитать все, то Клайд может выручить сорок тысяч долларов после уплаты пошлины за обработку. Ну, разумеется, налог на землю, рабочую силу, расходы на удобрения и другие расходы, но все равно прибыль намного превышала все его ожидания.

В течение нескольких часов Клайд, не поднимая головы, напряженно работал над бухгалтерскими книгами. Но, когда Джек пришел сообщить, что обед накрыт, он поднял голову и улыбнулся.

— Полагаю, сегодня я буду обедать с неким молодым джентльменом, Джек? — проговорил он.

— Ну, конечно же, сэр, конечно! — улыбаясь в ответ, произнес Джек.

15

Известия, которые Клайд получал из-за границы прямо и косвенно, продолжали казаться ему чрезвычайно важными.

Миссис Софи написала ему почти сразу. Когда она ехала в поезде, она как следует поразмыслила над их разговором в библиотеке, писала старая дама. В результате этих размышлений она решила проехать через Нью-Йорк, поскольку посчитала, что ей необходимо увидеться с мистером Стодартом и Мейбл немедленно. И это ей показалось даже более важным, чем улаживание ситуации с Сорренто. Она нашла мистера Стодарта более чем готовым к сотрудничеству; действительно, он счел ее предложение весьма великодушным, заметив, что находит его чрезвычайно выгодным для его дочери. У миссис Софи не было возможности переговорить с самой Мейбл, и по очень простой причине: узнав, что Бушрод заболел брюшным тифом, она тут же отправилась во Францию. Как только ужасная болезнь позволила Бушроду взять перо в руки, он отправил Мейбл умоляющее и трогательное письмо. Он писал, что страшно нуждается в ней теперь, когда он болен и одинок в этой чужой стране; кроме того, ее присутствие поможет ему пережить печаль от великой утраты, которую он претерпел, лишившись матери и сестры. Это было воистину красивое письмо, и Мейбл оно чрезвычайно тронуло…

Миссис Софи не писала, что мистер Стодарт тоже был очень тронут, и Клайд не без некоторого мрачного удовлетворения подумал, что вряд ли можно одурачить сурового старика, прекрасно понимающего, что присылаемое зятю денежное содержание совершенно не соответствует его расточительному образу жизни и единственный возможный способ для Бушрода повысить свой «доход» состоит в примирении с женой во время выздоровления.

Наконец Мейбл написала Клайду сама и в самых победительных формулировках выразила свою радость. Она писала, что у них с Бушродом — настоящий второй медовый месяц. Они счастливы на прекрасной вилле с огромным количеством слуг и с великолепной меблировкой. Эта вилла находится в Ментоне, где они собираются остаться до тех пор, пока Бушрод полностью не поправит здоровье. А потом они не спеша отправятся домой; они не будут торопиться и по дороге посетят различные города, ведь она не была еще в стольких местах, а Бушрод страстно желает показать их ей… среди них и знаменитый немецкий курорт минеральных вод…

Клайд улыбнулся, прочитав это письмо. Хотя он не слыл знатоком географии, ему не нужно было сообщать, что Ментон расположен неподалеку от Монте-Карло. Еще Клайд подумал, что Бушрод не станет «восстанавливать свои силы» в долгих путешествиях до тех пор, пока не истощит их широкими перспективами, предоставляемыми казино… А потом, после «культурного» времяпрепровождения, посвященного посещению музеев и кафедральных соборов, он, несомненно, вновь «переутомится», и ему потребуется отдых на таком курорте, где игорные залы весьма успешно сочетаются с минеральными ключами. Во всяком случае, Клайд очень сильно сомневался, что Мейбл с Бушродом вернутся в Соединенные Штаты до осени; а потом будет вполне логично для них отправиться прямо в Сорренто, где они без промедления смогут ознакомиться с проектами нового дома в Амальфи. А это означало, что они вряд ли приедут в Синди Лу до Рождества. Все это не могло не радовать Клайда.

Тем временем он несколько раз узнавал, как идут дела у Винсентов. Первое из писем пришло от Арманды, которая писала, что отец совершенно сдал; однажды доктор вышел из комнаты больного с траурным выражением лица и сказал, что было бы вернее послать за священником. Спустя примерно десять дней Клайд получил письмо от миссис Винсент, где она писала, что, несмотря на то, что имело место соборование, ее дорогой супруг в конце концов оправился и у него даже несколько восстановилась речь, хотя в физическом отношении он совершенно беспомощен. Вообще-то, — продолжала она, — сейчас я пишу к вам в соответствии с желанием Ламартина. Совершенно ясно, что наша поездка во Францию затянется, и если потом он и сможет вернуться на Викторию, то уж никак не сможет управлять ею. В свете этих обстоятельств, поскольку плантация имеет для бедного Ламартина огромное значение, как и для нас с Армандой, то, может, вы возьмете на себя управление ею на деловой основе? Вы ведь уже долгое время, по сути дела, управляете ею. И дорогой Ламартин, и бедняжка Савой всегда полагались на ваш совет и вашу помощь, и мне известно, что с тех пор, как мы переживаем нашу великую утрату, вы играете весьма активную роль. Мы весьма благодарны вам за ваши добрые дела, но не можем же мы и впредь бесконечно позволять себе принимать вашу доброту. Так что мы очень высоко оцениваем вашу поддержку, и если бы вы могли сообщить нам ваши условия на будущее, при которых подобный договор был бы не только справедливым, но и выгодным с вашей точки зрения, мы были бы только рады.

Вот она и пришла… та возможность, на которую он так долго надеялся. Уже несколько раз он сажал Ларри на плечо и ходил с ним через парк и фруктовый сад к конюшням и маслобойне. А совсем недавно он начал сажать Ларри на седло перед собой, отправляясь верхом к сушильне табака и к помещению, где варили кленовый сахар. Вот и сегодня он впервые со своей драгоценной ношей уехал далеко-далеко в поле — они миновали обугленные останки Монтерегарда, от которых Клайд поспешно отвел глаза, и в конце концов очутились возле огромного дома Винсентов, на их обширной плантации. Малыш сидел на лошади так же прямо, как в коляске или на высоком стуле, и совершенно не выказал страха, когда Корица, любимая лошадь Клайда, сменила прогулочный аллюр на иноходь. Напротив, Ларри издал радостное гуканье. И Клайд, крепко обнимавший малыша одной рукой, поднял вторую и, сделав ею широкий жест, проговорил, натянув поводья:

— Однажды это будет твоим, Ларри. Все! Но когда это станет твоим, это будет стоить намного дороже. Намного! Я прослежу за этим.