Сегодня День рождения мира. Воспоминания легендарного немецкого клавишника - Кристиан Флаке Лоренц

Когда я с друзьями основал свою новую группу, Пауль приходил на некоторые наши концерты. В качестве гостя. А немногим позже тоже играл с нами, но вскоре ушел.

А теперь, похоже, новую группу основал он. В гостинице я проживал с Паулем в одном номере и обнаружил на двери записку. Там было что-то о репетиции, а ниже шариковой ручкой нарисован разбившийся самолет. Я снял записку и основательно изучил ее. Затем положил на кухонный стол. С кем же вместе играет Пауль? Возможно, с Кристофом Шнайдером. Он был барабанщиком в Feeling В…

Если быть честным с самим собой, то надо признаться, что к тому времени проект Feeling В почти умер. У нас уже давно не было новых песен, и мы играли только перед нашими старыми поклонниками, когда нуждались в деньгах. Естественно, меня это беспокоило. А особенно то, как относятся к этому Кристоф и Пауль. Я знал, что они хотят создать новую, очень тяжелую, музыку. Тогда, во время гастрольных поездок, мы много слушали, по инициативе Шнайдера, Pantern и Ministry[13]. Это была своеобразная музыка, и я сначала не принял ее. Но периодически повторяющиеся фрагменты мелодии, которые еще называют шаблонами, мне нравились. Для их воспроизведения использовалось довольно современное по тем временам устройство – сэмплер[14]. Я тоже приобрел его для Feeling В.

И вот однажды наступил день, когда Пауль и Кристоф пригласили меня на репетицию своей новой группы… Я спустился в какой-то подвал и увидел в полумраке небольшого зала пять очень серьезно настроенных мужчин. Кристоф, Пауль, Оливер, рядом с ними – гитарист Рихард Круспе, отличный парень, я узнал его, потому что видел в нескольких коллективах. И Тилль Линдеманн, наш старый приятель из окрестностей Шверина[15], к которому мы всегда с удовольствием наведывались в гости. Сначала он был барабанщиком в одной забавной группе. С ними еще иногда выступал Пауль. Тилль мне казался сногсшибательным музыкантом, несмотря на то что он многое делал не так, как надлежит ударнику. Его техника не была изысканной, но она была насыщена невероятной энергетикой. На игру Тилля можно было смотреть бесконечно. Но однажды, когда его группа после концерта играла на бис, он встал и захватывающе запел. У него оказался удивительный голос и потрясающий темперамент исполнителя. Эта песня потом стала хитом… Я подумал о том, что теперь дела у Тилля идут примерно так, как и у меня: он отстрелялся во многих группах, познал, как женщины любят рокеров, и ему нравилось и то и другое.

Итак, эти ребята основали новую группу?.. Я стал их слушать.

На такой серьезной и целенаправленной репетиции я не присутствовал уже много лет. Вернее сказать, вообще такого никогда не видел. Неожиданностью для меня стал Тилль. Его пригласили в качестве вокалиста. Как потом признался мне Рихард, это планировалось сделать с самого начала.

Тогда меня никто не спросил о впечатлении, которое произвели на меня их песни. Но если бы спросили, я бы незамедлительно ответил, что абсолютно ошеломлен. Пение и музыкальное сопровождение были просто превосходны! Я никогда еще не слышал подобные гитарные риффы, что они выдавали. Голос Тилля тронул мое сердце, я наслаждался его мастерством и даже не вслушивался в слова, тем более что многие песни исполнялись на английском языке.

Я был поражен.

Когда человек входит во взрослую жизнь, решает случай, какую музыку он слушает. Но все-таки она должна быть такой, чтобы вдохновлять и направлять нас. Если мы ее находим, то… Это как первая любовь! Музыка, услышанная мной на этой репетиции, стала для меня, уже взрослого человека и опытного музыканта, новой любовью – большой, настоящей!..

Первой же любовью была музыка, что я играл в Feeling В. Каждый день, воодушевленный, я бежал на репетиции. К тому времени уже было ясно, что ничего другого, кроме этого, в жизни я делать не хочу. И с музыкальной, и с человеческой точки зрения. Я наслаждался каждым километром длинных и плохих дорог, которые вели нас к концертным залам. И, пропитанный запахом пива, выпитого в автобусе, был глубоко счастлив, когда вечером мы оказывались в провинциальном концертном зале, в глухой местности, на неизвестной земле. Мне никто не был нужен, кроме моей группы. Я ни разу не задумывался, правильно ли делаю, счастлив ли на самом деле. Просто потому, что нашел все самое лучшее, что только мог бы в этой жизни обрести.

Я был сумасшедшим. Мне так нравилась музыка, что я хотел ее слушать снова и снова. Во время одной особенно яркой нашей песни мне стало ясно: музыка – живое существо. Казалось, что ее не играют, а она воспроизводит себя сама. Я тогда не понимал, почему гитаристы работают над песнями так, будто раз за разом шлифуют их, желая сделать лучше. Как по мне, так ничего не нужно было улучшать: в песнях было все, что требуется. Исполнялся звук так или иначе, быстрее или медленнее – это, по моему мнению, дела не меняло. Песни были словно молодые и красивые гончие псы. Я любовался ими, но не мог их догнать, то есть понять. Правда, не считал это недостатком. Более того, я хотел создавать свою музыку. И делал это довольно примитивным образом. Выжидал, пока в одной из песен образуется короткая пауза, и быстро заполнял ее несколькими своими нотами. Причем играл настолько громко, насколько вообще можно было слушать. Тогда вся группа смотрела на меня с осуждением. Вот с таких ошибок я начинал!

Эта же вновь образованная группа Рихарда, Тилля, Пауля, Кристофа и Оливера отличалась от остальных, в которых я играл, жесткой дисциплиной. В ней существовало беспрекословное правило: никто не пытается вылезти на передний план. На самом деле, это ограничение может выполнить не всякий музыкант. Например, я по молодости, когда перестал лезть со своими проигрышами в паузах, придумал другое. В тех местах, где играли не все, изо всех сил начинал колотить по клавишам. Потом я нашел один звук, который был очень громким и совсем не воспринимался, как звук синтезатора. Он был похож на крик умирающего динозавра. Этого «динозавра» я выводил в каждой песне! Коллеги тяжело вздыхали, но так как клавишника найти тогда было трудно, мирились с моими безумными выходками.

В наших кругах вхождение в группу никак не обозначалось. Зачастую лишь на словах существовала договоренность, является ли кто-то членом коллектива или нет. Обычно все решалось просто. Если человек приходил на репетицию, а на следующую его не приглашали, он больше не появлялся. Но частенько сам делал вывод, подходит он или нет. Большинство музыкантов имеют на это нюх.

Что касается меня, то я после первой той репетиции снова и снова приходил в подвал и даже не задумывался, стану я членом группы или нет. К тому же никто не знал, будет ли вообще существовать эта группа, сохранится ли собранный состав. Тогда еще не состоялось ни одно наше выступление. А для меня концерт – что-то вроде отправной точки пути музыкальной команды.

Так я начал сотрудничать с новым коллективом. Меня одолевала тревога, потому что эти люди ожидали от меня серьезного участия. Их не интересовали мои личностные достоинства или недостатки. То, например, что я представлял собой веселого и неуклюжего Флаке, умеющего великодушно все и всем прощать. Мне быстро указали строгие границы дозволенного на сцене и определили, что от меня требуется. О прежних вольностях с «динозавром» пришлось забыть.

На самом деле, мне всегда льстило, когда меня приглашали в другую группу. Если нужен, значит, ценен! Сегодня подобный подарок получить нелегко… Взамен я энергично включался в работу, самоотверженно репетировал и старался выдавать на сцене отличный звук. Меня не покидало ощущение, что моя игра – часть большого общего дела. И это дело принадлежало нам! Я знал, что мои коллеги чувствуют то же самое. Это было похоже на тайный заговор. Кто хоть раз вошел в него, не имел пути назад.

Довольно быстро мы покинули наш первый подвал и переместились в Kulturbrauerei[16] – пустую пивоварню на Knaackstraße. Здесь мы стали репетировать каждый день. Так получилось, что именно в тот момент мы все одновременно распрощались со своими подругами. И не имели никакого желания сидеть дома. К тому же, как было сказано выше, мы не дали еще ни одного концерта. Даже еще не выбрали, по какому пути идти. Но чувствовали: дверь в неизведанный мир распахнулась, и он нас манил.

Я очень гордился нашей группой. Мы все остервенело работали, казались обозленными и не искали ничьих симпатий. Мы не хотели походить на другие группы. Ни внешним видом, ни соблюдением общепринятых правил. Никто из нас не задумывался о мелочах. Мы не поехали на Запад, где якобы все возможно, так почему должны прогибаться или подстраиваться под кого-то здесь? Мы хотели создать свое – сами, мы не нуждались в помощи и ни разу не воспользовались предложениями о ней. Нам вполне было достаточно возможностей шести членов нашей команды.

Я с гордостью рассказывал брату о своем новом деле. Наша работа его очень заинтриговала. В то время он пел в какой-то группе разные международные американские и британские хиты на немецком. Но их тексты были не переводными. Они создавались схожими по звучанию с оригиналами. Получалось очень глупо. Like a Virgin («Как девственница», англ.) Мадонны называлась Würstchen («Сосиска», нем.). A Heroes («Герои», англ.) Дэвида Боуи[17] брат исполнял так: «Привет! Этот стул свободен?» – «Нет, здесь сидит Медведь Bohley». – «Ну, тогда я возьму омлет!» И так далее. Это было, скорее, комедиантство, но выглядело очень занятно и вызывало у публики интерес. Мой брат уже много раз успешно выступал в клубе НАТО, в Лейпциге. Он собирался туда снова и, выслушав мой рассказ, пригласил нас играть у него на разогреве. Это было здорово! Для нас такая площадка была подарком, мы получали возможность показаться перед интеллектуальной публикой, зацепить там студентов…