Иисус моей веры - Аляска Мэд

Кристиан тут же выбросил две. Я обвел класс глазами. Сейчас ученики впились лицами в парты, отрицая все происходящее.

Мне стало так горячо. Над желудком я чувствовал, как закипает ярость. Кора мозга будто заплыла чем-то тяжелым. Я определенно умирал, и погиб бы, но ноги сами по себе подняли меня вверх. Парта с ужасным скрежетом отодвинулась вперед. Как голый я стоял перед всеми. Они с легкими насмешками смотрели в мою сторону.

Я поднял руку. С гордостью, которая никак к моей сути не относилась, я посмотрел на Иисуса. Она пронзала взглядом учителя. Он ухмылялся, озирая класс. С презрением подошел к ее парте и сказал: «Вот видишь?»

Набрав немного воздуха, Иисус встала, поравнявшись с моей головой, и сдержанно улыбнулась в лицо учителю. Отвела взгляд, пройдясь им по каждой склоненной голове.

– Самый опасный враг для истины и для свободы – это сплоченное большинство 2, – спокойно сказала Иисус.

Она взяла свои вещи и, выходя из класса, едва заметно кивнула мне.

В бессилии я сел. Четыре минуты каторги. Я жаждал пуститься вскачь по маковым полям, взлетать над кронами деревьев в полной уверенности в возможности происходящего. Но после звонка я оказался излишне медлителен. Будто раковая опухоль метастазами заставляла мои ноги путаться. Все же я смог выйти в открытую дверь с непониманием дальнейшего передвижения. Что-то подсказало мне найти успокоение у природы. Выбрав не лучшее для этого место, я сел на землю под своим ожидающим деревом. Стоило понять, что мой недавний порыв к принадлежности будет замечен – я увидел их. Мой жалкий вид привлек благотворителей. Как слепого, объеденного блохами бездомного щенка теплые руки бережно несут в дом, так и голос Иисуса опустился до моих ушей. Я согревался и в пришедшем тепле осознал, что уже иду по асфальту.

Опрометчиво пригласил друзей в свой дом. Там не было музыки, виски или уюта. Это место олицетворяло мою пустоту и бездействие. По пути мне стало стыдно за неимение ни одной книги, за недоеденный пирог на неиспользуемом рабочем столе, за выключенный в безжизненных коридорах свет. Войдя в мою комнату, Иисус прыжком легла в не заправленную постель. И воздушное белое одеяло обволокло ее ноги, а кеды оставили внизу почти не заметный отпечаток. Кристиан сел в кресло. Я устроился на ковролине, повторяя позу девушки. Взгляд упал на пепельницу-кролика. Я поднял ее на вытянутой руке вверх в надежде, что Иисус закурит. Так и произошло. Запах жженой травы обволок пространство. Тогда уже рука Иисуса упала на край кровати, протягивая мне косяк. Не опуская кролика, я взял это удовольствие, слегка намеренно коснувшись ее пальцев. Подождал с минуту и бессмысленно засмеялся. Все оказалось не так плохо. Кристиан отметил, что от моей комнаты веет самостоятельностью. Я рассказал о том, что большую часть времени этот дом принадлежит только мне.

Стало душно. С огромным усилием я преодолел притяжение гравитации. Облокотившись на подоконник открытого окна, посмотрел на улицу. Шел не проникающий в мою комнату дождь. Сзади я услышал набирающую громкость мелодию – Кристиан имел при себе дисковый проигрыватель. Я повернулся. Иисус, стоя на краю кровати, держала за руки Кристиана, и они вместе асинхронно танцевали. Казалось, что через секунду свет прожекторов ослепит кровать, из-под которой дождем брызнет искусственный огонь, а рядом со мной появятся толпы потных фанатов. Я не знал удручающе прекрасных слов, но, скинув туфли, прыгнул на «сцену». Моментами длинные кудри Иисуса мягко ударялись о мое лицо.

Когда песня подошла к концу, я попросил друзей немного подождать и быстрым шагом двинулся в родительскую спальню.

За идеально выглаженным постельным бельем в шкафу прятались бутылка хорошего вина и единственный бокал. Каждый день мать выпивала половину, пока отец подолгу принимал ванну. Я знал это с четырех лет, когда обязанность читать мне сказку перед сном совмещалась с данным занятием. С семи и до отъезда я без зазрений совести изредка забирал полную бутылку и неумело прятал ее в своей комнате. Эта игра затевалась мною не ради веселья, как я ее оправдывал, но ради лишней встречи с матерью. Хотя назвать это встречей нельзя, поскольку я делал вид, что сплю, а мать из-за своего стыда перед ребенком застывала на пару минут и после легко гладила меня по голове несколько раз. Сейчас же мне хотелось выпить вино и демонстративно поставить пустую бутылку обратно в знак окончания этой мимолетной близости.

К удивлению, я узнал, что Иисус не любит вино, а надежды на Кристиана улетучились – он признался, что за свою восемнадцатилетнюю жизнь не сделал ни глотка спиртного и нарушать этот порядок не собирается. Притворившись не огорченным, я протолкнул пробку перочинным ножиком и, слегка облившись, выпил залпом четверть бутылки. Жидкость не была вкусной, но своей терпкостью вызывала желание закурить.

– Иисус, будь так любезна, – одурманенный травой, я стал еще более одурманен вином, – подай сыну своему сигареты, что ты прячешь во-о-от здесь, – я ударил себя в грудь и от этого чуть не упал на спину. Моя поза не позволяла мне достойно сохранять равновесие. Иисус улыбнулась с оттенком презрения. Она достала из нагрудного кармана с оторванной нашивкой пачку. Мне хотелось думать, что этой сигаретой она говорила спасибо за мою поднятую руку, которая ей вовсе не требовалась.

– Зачем вы делаете это со своими эмблемами? – наконец осмелился спросить я. После двух затяжек тошнота подкатила к горлу, и сигарета расточительно дымилась между пальцев.

– Это своего рода протест, – ответил Кристиан. Его голос был четким, в нем слышалась гордость. – Разрешенная анархия, митинг, если можно так сказать.

– На самом деле эта традиция смехотворна, – выпалила Иисус. – Чтобы проявлять свою выдуманную исключительность, мы повторяем эти действия каждый день, подстраиваясь под каждого учителя в зависимости от его строгости. У нас просто недостаточно смелости сжечь принадлежность к ненавидящему нас месту.

Кристиан нахмурился. Его лучший друг никогда ранее не делился этими мыслями.

– Вначале ты так не думала, – обиженно сказал он. Спустя минуту, примирившись с новым понятием, он расслабился.

Снова атмосфера зарядилась непринужденностью. Иисус раскурила второй косяк, Кристиан перебирал ногами в ожидании начала своей любимой песни, а я вливал в себя вино матери.

Оставалась половина бутылки. Я заметил, что Иисус после каждого сбрасывания пепла гладит кролика. «Восхитительно», – подумалось мне.

Одна треть. Кристиан уехал на машине со старшим братом, вернувшимся домой на выходные.

Десятая доля. Болтая ни о чем, я переместился на кровать.

– Мартин, ты хочешь почувствовать себя свободным? – почти шепотом предложила