Иисус моей веры - Аляска Мэд

class="p1">– Тигр, тигр… – она вопросительно посмотрела в мое лицо. Осознав, что оно ей врет, она стала шагать.

– Тигр, тигр, жгучий страх, ты горишь в ночных лесах. Чей бессмертный взор, любя, создал грозного тебя? Тот же Он тебя создал, кто рожденье агнцу дал?

Чтение было выразительным и вдумчивым. По-армейски развернувшись, она протянула мне что-то похожее на сигарету.

– Блейк, Уильям, к сведению. Ты не похож на агнца.

Настойчиво предлагая мне косяк, Иисус улыбнулась. Ее зубы белоснежно сияли в закатном солнце, попавшем на ее лицо. Клыки слегка прикусывали нижнюю губу. И я снова сдался.

Она подожгла тщательно скрученную самокрутку, что уже нелепо торчала из моего рта.

– В чем смысл жизни, Мартин? – неожиданно для меня Иисус задала вопрос.

– Она это спрашивает у всех при знакомстве, – хрипло заметил ее друг, задерживая очередную порцию дыма в легких.

– Я считаю, что гедонисты в этом плане ближе остальных подошли к правильному ответу. Но себя отнести к ним не могу, – разболтался я.

– Разве я говорила о тебе? Жизнь слишком многогранная, – Иисус с придыханием взрывала эгоистичные нормы моего ума. – Как ты мог забыть, допустим, о муравье, что ползает по твоим брюкам, старательно уворачиваясь от безмерных рук?

Я наклонил голову и увидел вселенную в крохотном насекомом. Взял ее на палец и выпустил из плена.

– Никогда не думал о смысле муравья, – разочарованно произнес я. – Все другие, которых ты спрашивала, как полагаю, поступали так же?

– Да, – без доли огорчения ответила девушка, – в основном, их мысли ограничиваются размножением и самоудовлетворением.

– А к чему же привели твои размышления о насекомых?

Мимика Иисуса выразила легкое изумление. Словно в подобных разговорах она не получала взаимности.

– Я сделала вывод, что материя преображается только для собственного изменения. От бактерий, вырабатывающих кислород, она перешла к человеку, чья ядерная сила разрушает природу. Звездная пыль соединяется, образует бесчисленные миры, где по принципу случайности она становится чем-то осмысленным. Мы, как ступень, существуем ради возможных перемен.

– Значит, – я собрался, – мне необходимо просто быть частью эволюции?

– Это значит, Мартин, что нужно самому искать ответы, если они тебе требуются.

Спустя некоторое время, казавшееся бесконечностью, Иисус и Кристиан, имя которого я узнал дважды, провожали мое ватное тело к его пристанищу. Химия природы после третьей самокрутки стала непредсказуемой. В сумерках, ожидая зеленый свет, я неожиданно оказывался на дороге за тротуаром в десяти метрах от пешеходного перехода. Но Кристиан, обнимая, тянул меня в положенное место. В конце нашего путешествия улыбка Иисуса отражалась в моих красных глазах. Последние тридцать шагов к невысокой лестнице дома, осмелев до изменения классики 1, я повторял:

– В тот великий час, когда

Воззвала к звезде звезда,

В час, как небо все зажглось

Влажным блеском звездных слез,

Она, создание любя,

Улыбнулась на меня.

Я открыл глаза в серой темноте – было слишком рано. На протяжении нескольких минут я не мог воспринимать реальность, потому что она по ощущениям была не такой настоящей, как только что закончившийся сон. Я бредил еще некоторое время, пока не услышал звон будильника. Не пуская свет в комнату, достал из лежавшей на полу одежды последнюю сигарету. Выкурив половину лежа в постели, следующую я докуривал, разминая шею и спину на жестком ковролине. Бросил остатки в копилку в виде фарфорового кролика под кроватью. Совершил все утренние ритуалы и отправился вниз. Как и ожидалось, дома никого не было. На столе меня ждали остывшие тосты, растаявшее масло и теплый джем. Мои рецепторы привыкли к такому сочетанию вкусов и температур, поэтому только что приготовленный завтрак мне уже не нравился. Кофе я варил сам, поскольку родители думали, что я до сих пор пью только теплое молоко. Я взял чистую рубашку, оставленную висеть на ручке двери в ванную, стряхнул с пиджака и брюк остатки зеленой краски из локомотива, оделся и положил в черный портфель книги.

Пришли заморозки, и земля по своему виду была хрустящей, но к концу дня от ее свежести ничего не осталось. Я хотел снова увидеть Иисуса и Кристиана вне колледжа. Остановился у дерева и, чтобы не быть слишком навязчивым, стал ждать, что они придут. Мне начало казаться, что вчерашний день я выдумал, как и тех людей, что были со мной. Хотя в моем случае все наоборот. Я́ был ненастоящим. Меня выдумали. Предрекая что-то особенное, мой мир тянулся к Иисусу и Кристиану, но тело только стояло под деревом. Не было сигарет, чтобы закурить даже для вида, и вскоре я осознал, что никто не придет. В своем ущемленном разуме я вздумал идти. Вдоль дороги, в трубу и по заросшей широкой тропе. Я вышел к локомотиву, но тут же спрятался за кустарниками. Как загнанный олень, прислушивался, вдруг хрустнет ветка или зазвенит голос, тогда я побегу. Было тихо. Без лишних звуков я залез внутрь. В одиночестве это место было не более чем материальным. Тогда стало легче, и я ушел. Еще несколько дней я был невидимым и притворялся безразличным к этому. Следил за тем, как от урока к уроку исчезают и появляются вновь эмблемы на пиджаках неназванных друзей. В четверг одноклассница Грэйс предложила мне участвовать в каком-то мероприятии. Без колебаний я отказался, и Кристиан это заметил.

На последнем пятничном занятии мы писали краткий тест. Ничего примечательного, лишь проверка знаний по домашней работе. Шесть вопросов. Но они, по мнению учителя, имели колоссальное значение. Он тринадцать минут разводил демагогию о важности выполнения всего, что он задает нам на дом. Дальше он без зазрений совести перешел на личности, будто называть учеников ягнятами ему уже наскучило. Сделав выговор нескольким детям, учитель закончил на том, что без неукоснительного и надлежащего выполнения заданий мы не сможем стать достойными членами общества, принести ему пользу и гордиться собой в далеком будущем.

– Нет, – громко и ко всеобщему страху сказала Иисус.

Я повернул голову и увидел устремленные на меня исподлобья воинствующие глаза. Они почти заворожили меня, но я отвлекся на протяжное озлобленное мычание учителя. В тупом оцепенении он стоял еще несколько секунд. Вздрогнул от пришедшей в голову мысли, произвел резкие движения, чтобы забрать давно законченную работу Иисуса, и вернулся к своему столу. Развернувшись, он предстал перед классом уже собравшись из своих подорванных идеалов в единые мерзкие устои, настолько зачерствевшие, что еще одна пылинка разбила бы их в прах. Все смотрели в свои листы, даже наполовину не заполненные. Искусственно тихим голосом учитель сказал, как бы выдавливая из себя этот невозможный бред: «Те,