Далекое море - Кон Джиён

Казалось, будто внутри меня другая вселенная.

Как может существовать одна жизнь в другой?! Невероятно! В одной живой душе – еще одна, аж мурашки по коже!!!

Ах, мама! Я впервые, впервые в жизни радовалась тому, что я женщина и у меня есть матка… Это произошло со мной впервые!

Ты же сегодня летишь в Нью-Джерси? Бабушке тоже от меня привет… Хорошего путешествия!

Послание дочери словно бы расцвело меж строк цветами красной сливы, роняющей бордовые капли крови.

И было еще одно сообщение. От него.

В Нью-Йорке холодно. Минус два и сильный ветер. Надеюсь, ты тепло оделась? Если вдруг удастся приехать на Манхэттен к обеду до двух часов дня, дай знать. Мой офис рядом с Центральным парком, так что можно и пообедать. Если получится, то смогу даже заехать за тобой.

Только теперь она поняла причину этой подспудной ноющей боли, что не оставляла ее со вчерашнего вечера и до сегодняшнего утра.

Далеко-далеко, в южных краях родной земли, наконец-то расцвела красная слива, в мерзлой почве горделиво расправляют плечи луковицы нарциссов и гиацинтов, блаженно потягиваются личинки цикад, трескаются коконы капустной белянки, а под сердцем дочери замаршировали ножки внука, толкая родную мать в бок. По всем жилам матушки-земли пульсировало: «Новая жизнь! Новая жизнь!» – а вот для нее и стихи, и это утро ощущались ужасно тягостными. Ее настиг едва уловимый аромат весенней ночи… Как же жестока пробуждающаяся весна по отношению к стареющему человеку. Ко всему прочему, тот, кто был для нее всем в пору цветущей юности, ждал ее в Нью-Йорке.

Она положила руку на свой слегка разгоряченный лоб.

4

Аэропорт Ньюарк Либерти, где она оказалась впервые, меньше аэропорта имени Джона Ф. Кеннеди, потому не такой суматошный.

Ее встретила сестра.

– Выглядишь довольно измотанной. Как прошел полет?

Сестра была младше на целых десять лет. Первые роды сильно ослабили мать, и потом долгие годы ее преследовали выкидыши. Вот и вышло, что, будучи вплоть до десятилетнего возраста единственным ребенком в семье, она не смогла войти в роль старшей сестры и частенько вела себя как избалованная принцесса. Младшая же сестра, напротив, порой больше напоминала старшую, так как через год после ее рождения мать родила младшего брата.

– Что хочешь на обед? – поинтересовалась сестра по пути к парковке.

– А мама что?

– Ждет. Вообще-то, я вчера затарилась по полной в корейском супермаркете, но мама сказала, решим с едой, как приедешь.

– Мама все такая же?

Обе без всяких объяснений прекрасно понимали, что означает это «такая же».

– Такая же… до безобразия. – Сестра многозначительно усмехнулась.

– Из-за мамы я у тебя в вечном долгу… – повинилась она, загрузив чемодан в багажник и усаживаясь в маленькую машину сестры.

Внезапно налетел порыв штормового ветра с каплями дождя. Она невольно съежилась и поплотнее запахнула пальто. Сестра оставила ее реплику без ответа. Похоже, ноша эта была не из легких. Однако ее, старшую дочь, в какой-то мере оправдывала позиция матери, упорно твердившей, что хоть убей, но в Корею возвращаться она не желает и ни за какие коврижки жить там не будет.

– В Майами, наверно, тепло? – спросила сестра, включая дворники: дождь припустил.

– Тепло – это слабо сказано, припекает еще как…

– Ладно, признавайся, что хочешь на обед?

– Гм… рамён[6] хочу. Обычный корейский рамён, да поострее.

– Рамён? – переспросила сестра, включая зажигание, и весело рассмеялась. – Ладно, как скажешь! Дело нехлопотное – в два счета организуем…

Мать, с которой они не виделись сто лет, заметно постарела и уменьшилась в размерах. Несмотря на миниатюрное телосложение и поредевшие волосы, выкрашенные в черный цвет и зачесанные наверх для придания прическе объема, она по-прежнему настаивала на том, что является обладательницей почти идеальных пропорций. К категории милашек или писаных красавиц мать не относилась, но всегда следила за собой и умела правильно себя подать, поэтому частенько слышала похвалы в свой адрес за прекрасную внешность. Кто знает, возможно, комплименты звучали исключительно ради того, чтобы ей польстить, потешить самолюбие пожилой леди. Хотя надо признать: для женщин ее возраста ноги у нее были на удивление привлекательными – длинными и весьма стройными. И бесконечные рассказы о том, что в пору ее учебы за границей европейцы-мужчины сравнивали ее с длинноногим воробушком, у сестер уже в печенках сидели. Материно некогда надменное выражение лица теперь заметно смягчилось. Однако, увидев ее, она почувствовала одновременно и радость, и возникшее в груди напряжение. Обычно хватало пары дней, чтобы мирная атмосфера и приятный трепет от долгожданной встречи сошли на нет. Но тем не менее нельзя сказать, что ее сильно тяготил приезд сюда.

Как и было заказано, сварили рамён и наконец устроились вокруг стола. И пока они втроем вот так сидели на кухне перед дымящейся кастрюлькой с лапшой в компании с кимчхи[7] из корейского супермаркета, ей вдруг вспомнились былые дни.

Май того года. Отца забрали, мать слегла. Город накрыло черным туманом страшных слухов о зверских расправах в Кванджу; из-за продления комендантского часа учебные заведения распускали учащихся по домам в два часа пополудни. В ту пору по дороге домой из окна автобуса можно было наблюдать на Кванхвамуне[8] стоящие танки и солдат с автоматами. Понятно, что заговаривать с ними никто не осмеливался, но создавалось впечатление, что, случись такое, их корейский прозвучал бы для нас как иностранный. Вид у них был грозный и устрашающий, они напоминали имперских воинов, оккупировавших варварскую территорию. Прохожие на улицах все как один шли, втянув голову в плечи и съежившись, словно двигались навстречу мощнейшему урагану.

Когда она возвращалась домой, окна были занавешены черными шторами, а мать беспробудно спала, спрятав глаза под черной повязкой с логотипом немецкой авиакомпании Lufthansa. Виновата была ночная передозировка снотворного. С наступлением сумерек приходило время варить рамён для брата и сестры и поднимать мать с постели.

В тот год на смену маю пришло холодное лето. Говорили, подобного не случалось уже несколько веков подряд. Никто в семье не осмеливался вслух произнести слово «отец». Ведь он больше никогда не смог сесть с ними за кухонный стол.

Так мирная трапеза их троицы внезапной вспышкой молнии четко высветила мрачные воспоминания прошлого.

– Ты и в Ки-Уэсте побывала? – поинтересовалась мать, аппетитно укладывая кимчхи поверх рамёна.

– Да. Мы останавливались там на два дня.

– Наверно, и усадьбу Хемингуэя посетили? Кажется, он построил ее, чтобы жить со своей второй женой. А