Загряжский субъект - Василий Афанасьевич Воронов

Вставало солнце, занавеска на окне просвечивала розовым, на улице скулил щенок, кричали петухи. Лень было вставать из-под теплого одеяла. Зинка поворочалась и спрыгнула на холодный пол, поежилась зябко. Печка давно потухла, от окна тянуло сквозняком и сыростью.

Надо было кормить кур и поросят, растопить печку, наносить воды из колонки, сварить картошку на завтрак. Зинка осторожно заглянула в материну спальню. Отчим лежал поперек кровати в штанах, небритый и лохматый. Все обои пропахли сивухой. И полбутылки самогона под кроватью. Опохмелиться сховал. Сейчас она его опохмелит. Зинка вылила самогон в помойное ведро. Отчим замычал, потянул носом и опять захрапел.

Зинка нырнула в валенки. Вышла во двор. Морозный воздух щекотал в носу, она чихнула и засмеялась – хорошо как! Пушистый снег округлил все вокруг: крыши, забор, деревья, скамейку, дрова. Щенок Тузик носился по двору, как угорелый. На черной пипке носа и на длинных ушах налипли комки снега. Тузик лаял на Зинку и свирепо хватал ее за полы.

Девочка быстро управилась по хозяйству и стала лепить снежную бабу. Ловко у нее получалось: ляп! – толстый живот, ляп! – круглый зад, ляп, ляп! – большущие груди. На голову – ведро, в глаза два угля, в нос – она сбегала на кухню – красная репаная морковка. Руки колесом, и метла под мышкой. Вот так бабища! Тузик с опаской прыгал вокруг, норовя зубами ухватить метлу. Зинка раскраснелась, утаптывая площадку, и, раскрыв рот, любовалась своей работой. На носу ее весело цвели конопушки. Ай да Зинка!

– Зинка!

На крыльцо выглянул опухший, с дикими глазами отчим.

– Ты взяла самогон из-под кровати? Убью!

– Взяла и выпила! Нужен он мне…

Зинка насупилась, схватила метлу и с ожесточением стала разметать дорожки. Вот он какой, отчим Сергей Малышевский. Пристал к матери год назад, прямо из тюрьмы. Ну, молодой, с усиками, поет и танцует… А сам нахальный, трепло и брехун. И ворует возле себя. Пригрела мать сокровище какое. Зинаиде сплошные притеснения и обиды. В сундучок Зинкин залез, мазурик. У нее хранилось там самое заветное: сережки бабушкины, заколки, бусы, карты игральные, камешки разноцветные, зеркальце в рамочке, фотокарточки одноклассников, открытки красивые – много всего накопила. Хватилась, а карт нету. Кто, кроме отчима, мог взять? Пожаловалась матери, а она, как слепая: «Он хороший, он не способен к воровству». Очень даже способен, раз в тюрьме отбывался. И десять рублей из стола пропали, хотела Зинка карандаши цветные купить. Мать – опять двадцать пять: «Он не мог…» Пушкин, наверное, пришел и взял десятку, ослепла мать совсем. Как теперь жить в своей хате? Никакого угла нету, где спрятаться. Зря вот самогон вылила, пусть бы лакал на здоровье…

– Зинка!

Отчим в калошах на босу ногу вышел во двор, руки трясутся, глаза очумелые:

– Добром прошу, отдай бутылку!

Зинка настырно молчала, снова взялась за метлу.

– Отдай, говорю!

Отчим больно схватил за косу. Зинка поскользнулась, шлепнулась в сугроб и реванула от испуга:

– Вылила, вылила!

Отчим стукнул ее по затылку.

Зинка вскочила и юркнула в калитку.

– И еще вылью! – кричала она с проулка. Убегала, спотыкаясь.

Соседка тетя Клава обняла Зинку, гладила по голове толстыми мягкими руками.

– Жизни дитю нету, анчихристы! Ну, погодите! Я, Зинаида, родная тетка Певзнюка Гаврилы, редактора нашей газеты. Подметаю у него в кабинете и вижу племянника каждый божий день. Вот прямо до него и пойду. Напишу рассказ от своего имени про твоего отчима. Вот тогда у него шкура задымится, и все узнают, какой он храбрый Зинку обижать.

Зинка, обласканная, кулаком терла глаза, посапывала усиленно.

Тетя Клава была известна в городке как постоянный автор «Загряжских ведомостей» под именем К. Нагая. Главный редактор любил народные сюжеты с тяжбами, потасовками, разоблачениями. К. Нагая щедро поставляла материал. Все происшествия, слухи и сплетни она ловко облекала в «рассказ». «На днях пришел ко мне старый знакомый и взволнованно поведал историю о том, как поссорились завмаг Н. Нечипуренко с завбазой Л. Кудриной…»

В редакцию, и непременно к Певзнюку, ломились разъяренные герои публикаций, ругались, грозились судами и расправой. Певзнюк лоснился от стыда и пота, клялся исправить ошибки и наказать повинных.

Недавно завмаг Н. Нечипуренко, молодой здоровенный хохол с плачущими воловьими глазами, долго держал в своей лапе ладонь Певзнюка и застенчиво, но настойчиво просил:

– Покажи мэни ту тетку Нагую, чи Обнаженную… Я ей голову отрубаю. Скажить честно, похож я на туберкулезника?

– Ой! Ну что вы, что вы… – Певзнюк пытался выдернуть руку из клещей Нечипуренко. А тот достал газетку с подчеркнутыми местами.

– Ось, дывытесь, шо ваша Нагая малюе: «Завбазой Л. Кудрина нецензурными словами прилюдно обзывала ветерана войны, истощенного туберкулезом завмага Н. Нечипуренко…»

– Як же мэни торговаты з туберкулезом? И який з мэне фронтовик?

Певзнюк на планерках радостно тер ладони:

– Нагой – двойной гонорар! Газету читают до дыр, а тираж – наш хлеб.

Зинка и в школе, и от взрослых слышала о «рассказах» тети Клавы. Она осторожно попросила соседку:

– Не надо в газету. Я сама…

Зинаида хлопнула дверью перед обиженной тетей Клавой. А та крикнула вслед:

– Я вас всех опишу, не отмоетесь!

Зинка стала думать о своей пропащей жизни. Мысли прыгали, как воробьи по веткам. Что делать, как быть… Да взять и одним прекрасным утром удрать из дома навсегда! Это будет почище «рассказа» тети Клавы. И пусть Зинкина мама гонит самогон и подносит на блюдечке своему ненаглядному. Как передохнут куры и поросенок – вспомнят Зинку.

Мысли были до того соблазнительны, что Зинка не заметила, как очутилась возле собора. Она тихонько вошла в храм и стала молиться у распятия. Никаких молитвенных слов она не знала, но старательно шевелила губами. «Господи, – шептала она, – помоги прибиться куда-нибудь в хорошее место. В большой город, где все люди незнакомые и добрые. Где тепло и еды много». Она умеет все делать и приносить пользу. Когда увидят начальники, как старается Зинка, дадут ей хорошую работу и какой-нибудь домик, ну хоть кухню маленькую. Деньги она зря не потратит, будет собирать копейка в копейку. А если тратить, то только на книжки и одеться получше. А потом, когда разбогатеет, матери пальто хорошее купит и сапоги. И позовет к себе жить в большой город. А отчима не позовет. Помоги Зинке, Господи, она всегда будет молиться и ставить свечки Тебе…

Зинке было немножко боязно перед строгими с укором глазами Иисуса Христа. Ей казалось, что он не верит ни одному ее слову. Но ведь она говорила