Загряжский субъект - Василий Афанасьевич Воронов

– Я вас всех опишу!

Зинаиду переодели. Из шустрой Загряжской синички она преобразилась в экзотическую паву. Шелковое малиновое платье с воланами, приталенная зеленая блуза, широкий серебристый пояс, дутые кольца в ушах, взбитые черные волосы с розаном и почти африканская смуглость щек. Жаль, Зинаида не сфотографировалась, вот бы поржали в Загряжске, а Антонина Светличная непременно позвала бы ее в ансамбль.

Зинаида, конечно, подыгрывала цыганам, и все вроде бы понарошку было, а перед зеркалом крутилась всерьез…

Иванчик щипал Зинаиду за икры, дергал за платье и, как цуцик, визжал от восторга:

– Зинка-бандерша! Жинка барона!

Отец Иванчика, дядька Карпо, обстоятельно расспросил Зинаиду обо всем, что касалось семьи и родичей, чем они занимаются в Загряжске. Какой у них базар и много ли безработных. Не притесняют ли казаки приезжих, цыган, к примеру. И остался доволен тем, как толково и умно отвечала Зинаида. Наконец дядька Карпо подошел к главному, и уже без «балачек».

– У нас, Хомутовых, по-честному, семья шикарная. Родичей богато, и в городе нас уважают. Хомутовы не воруют. И тебе дадим заработок, и все сделаем как у людей. Дядька Карпо такой: из своего рта вынет и в твой положит, ничего не пожалеет для хорошего человека. Ты уважишь дядьку Карпо, и он тебя в сто раз больше уважит. Рука руку обмывает, и все скажут, Хомутовы о людях думают. К примеру, барон наш Петр Петрович, и очень справедливый человек. Он целует ручку у нашей бабушки Катерины и спрашивает, как поступить в важном деле. Бабушка думает, а он ждет, бывает, по целым дням. Бабушка скажет: «Так, Петро!» И он сделает так, ей-богу! Петр Петрович поднесет ей золотую цепь и еще ручку поцелует. Ты, Зинаида, по-честному, уважь бабушку Катерину, и тогда тебя все уважать будут…

Добрый дядька Карпо дал Зинаиде работу: продавать на рынке сигареты. И очень конкретные инструкции: с этого дня она племянница дядьки Карпо, круглая сирота, родители погибли в Бендерах. Потому что нехорошие люди, и особенно милиция, любят спрашивать о родителях, справочку о семейном положении для Зинаиды сделают хорошие люди. Где и как продавать сигареты, научит Иванчик, его надо слушать, как самого дядьку Карпо.

Первый трудовой день цыганка Зина сидела у пивной палатки, где с Иванчиком ели шашлык. В сумочке у нее было два блока сигарет, подешевле и подороже. Торговала оптом и в розницу, разложив несколько пачек на картонной коробке, редкие покупатели клевали, как воробьи, по зернышку. Иванчик то пропадал надолго, то крутился рядом, подбадривая скрюченную над коробкой Зинаиду прибаутками:

– Вид цей праци болитымо сраци…

В конце дня у Зинаиды остались нераспроданными три пачки.

– Та нормально! – Иванчик поощрительно похлопал Зинаиду по спине:

– Дывись, який у мэне навар.

Иванчик вытащил из-за пазухи толстенную пачку денег и повертел под носом у Зинаиды:

– Учись, дитка, у Иванко!

Зинаида от возмущения раскрыла рот и остановилась.

– Украл!

– Та ни, дитка, заробыв по-честному.

– Брешешь! Чем торгуешь?

– Та не лякайся. Пидождь трошки, и тоби блысне.

Зинаида стала продавать по три блока, потом по четыре, а то и по пять. Дядько Карпо похваливал ее и давал за работу по пятьдесят рублей. Холодея от радости, Зинаида прятала деньги в специальный капроновый пояс под платьем. В календарике она отмечала дни и считала заработок.

5

Илья Григорьевич Жеребцов почти двадцать лет руководил одним из богатейших регионов России, вплоть до августа 1991 года, когда возбужденная разношерстная толпа ворвалась в старинный особняк обкома партии, с криками: «Конец коммунякам!», вышвырнула перепуганных обкомовцев и начала грабить среди бела дня. Тащили все, что попало под руку: телевизоры, цветочные горшки, шелковые шторы, канцелярские сувениры, мелкую скульптуру, пишущие машинки, картины, зеркала, ковровые дорожки. Из кабинета первого секретаря Жеребцова унесли его костюм, рубашки, напольные старинные часы, холодильник, чайный сервиз, сейф с секретными документами, именные подарки. Власть, какая была, затаилась по углам, милиция молча наблюдала за происходящим.

Жеребцова хватил обширный инфаркт, и он оправился только через полгода. Как после долгого сна, он вяло прислушивался вокруг себя, мало ел и все больше сидел в кресле, изредка включая телевизор, и равнодушно смотрел на мельтешащие новости, возбужденные лица у микрофонов, на новых людей в Кремле, пугающих страну гражданской войной.

Город кишел очередями и толпами у сберкасс, в магазинах, на рынках и на площадях. Новые деньги, новые цены, новые газеты, новые бойкие люди свивались в живой шевелящийся клубок, который катился по городам и весям, захватывая в себя неутоленные человеческие страсти.

Вялый и больной Жеребцов с тоской оглядывался на свою жизнь. Вспомнился 1972 год, когда Илья Григорьевич Жеребцов стал первым секретарем обкома. «Дополз-таки, службист», – шептались завистники. Прямой дороги наверх никто еще не протоптал. Немало мозолей в разных местах понатер «службист», продираясь от колхозного парткома до просторных кабинетов на Старой площади. Упрямо лез вверх и лягался отчаянно, когда снизу придерживали за штаны. Обходил и терял друзей, а врагов прибавлялось. Скользкая она, эта стежка наверх. Многое нужно сломать в себе, чтобы стать первым.

Трудно передать это чувство. У ног молодого руководителя жила и дышала огромная область, слушая, как стучит сердце ее повелителя… Каждый его взгляд, жест ловили в обкомовских кабинетах и райкомовских углах. «Если у Ильи Григорьевича большой палец поджат – не подходи, зол», «Если щурится и почесывает затылок – говори смело». В осанке первого появилась государственная задумчивость. Если наливает воду в стакан, то медленно, со значением. Если протянул руку товарищу – у товарища от пожатия мятный холодок в душе и учащение пульса. Один райкомовский секретарь признавался: «Рядом с Жеребцовым всегда чувствую себя виноватым. Он мне орден вручает, а я виноват. Коньяк в рюмку наливает – я виноват. Я выше его ростом – и переживаю, стыдно как-то. Ей-богу, свихнуться можно».

Постепенно с годами фигура первого секретаря приросла к области настолько, что пять миллионов населения именовались не иначе как «хозяйство Жеребцова». Все, что ни делалось в области, разносилось изустно и в прессе с неизменной прибавкой: «Жеребцов задумал…», «По инициативе Жеребцова…», «Жеребцов сказал…», «Жеребцов выполнил…», «Жеребцов наградил…»

Головокружения, впрочем, не было. Илья Григорьевич имел трезвый практический ум, крестьянское чутье на людские слабости и обостренное чувство меры дозволенного. Он мог простить бабника и пьяницу, но никогда вора и мошенника. За «липу» и финансовые махинации у первого было только одно предложение на бюро обкома: «Исключить из партии и снять с работы».

За двадцать лет почти единоличной власти Жеребцов не много