Загряжский субъект - Василий Афанасьевич Воронов

Григорьевич не ступал больше на порог его дома, но бдительно следил за работой мэрии. Старик любил гулять по улицам Загряжска. Заходил в магазины, на рынок, заглядывал в порт, в редакцию «Загряжских ведомостей», во Дворец культуры, в публичную библиотеку, в совет ветеранов, встречал знакомых. За долгие годы работы в области он помнил сотни людей самых разных профессий, и его угадывали все. Старик подолгу разговаривал с людьми, интересовался даже слухами. С опытом государственного человека старый Жеребцов скоро имел о Загряжске вполне профессиональное представление. Видел все прорехи и дыры в системе исполнительной власти. Он стал выступать на общественных мероприятиях, на городских митингах и собраниях. Появлялся на трибуне в праздничном костюме со звездой Героя Социалистического Труда, с полным комплектом чуть ли не всех советских гражданских орденов и медалей. Это впечатляло. А говорить он умел.

Матерый партийный руководитель, Жеребцов обвинял мэрию Загряжска и своего сына в полном непрофессионализме и обмане горожан. Приводил конкретные примеры незаконной приватизации, коррупции руководства и растрат бюджетных денег.

Одинокий больной старик обрел смысл своей, как ему казалось, никому уже не нужной жизни. Люди толпами шли к нему, как в учреждение. Добровольные помощники помогали Илье Григорьевичу печатать и рассылать ходатайства, жалобы, протесты, статьи в газеты.

Жеребцов-отец стал самым популярным человеком в Загряжске. В мэрии с затаенным страхом ждали очередного выступления бунтовщика, молча поглядывая на Жеребцова-сына»: нет ли тут какой провокации. Взбешенный Курлюк орал и топал ногами в кабинете Ивана Ильича:

– Кто у нас мэр, отец или сын? Уйми этого полоумного! Заставь Кукуевского принять меры! Это же бунт против власти! Уйми, говорю, иначе я… сам заткну пасть этому коммуняке!

Гражданская активность Ильи Григорьевича оборвалась так же быстро, как и началась. Старик не рассчитал своих слабеющих возможностей. После инфаркта ему наказывали покой физический и душевный, неспешные прогулки на свежем воздухе, витамины. Но до витаминов ли было взбунтовавшемуся старику, когда его родной сын сидел в ненавистной мэрии и угнетал ветеранов крошечными пособиями. За целый день, бывало, вместо витаминов в желудок Жеребцова попадала только холодная сосиска и стакан чаю. А то и вовсе вода из-под крана. У Ильи Григорьевича обвисла кожа на щеках, заострились скулы, в глазах появился сухой нарастающий блеск, истовость, как говорили в старину.

И выражаться он стал не совсем ясно, а как-то намеками, как предсказатель. Выступал он при первой возможности, где только видел небольшое скопление людей – у магазина или на автобусной остановке.

– Люди! – дрожащим фальцетом взывал старик. – На Россию идет вредитель, от которого нет спасения. Он проникает в ваши жилища и погреба, опустошает все, что вы накопили, вредитель пожрет сады и плантации, палисадники и огороды. Это не астраханская саранча и не колорадский жук. Имя этому вредителю – бомж.

Люди замечали странности в речах Ильи Григорьевича, но молчали, опуская глаза.

На Илью Григорьевича сошло редкое вдохновение. Он был страстен и искренен, как ребенок. Перед мэрией говорил, наверное, больше часа тихим трагическим шепотом. Его призывы кружились над площадью, как опавшие листья.

– Идите в монастырь! – призывал Илья Григорьевич. – Отдайте все, что у вас есть, в монастырь! Мэрию и власть, все отдайте в монастырь! Спасайтесь!

У Ильи Григорьевича случился нервный припадок, «скорая» свезла его в больницу. Выписали его уже другим, притихшим и задумчивым. Неделю он не выходил из дома, а однажды ночью проснулся в великом беспокойстве и стал лихорадочно одеваться. Натянул как попало штаны и пиджак, обулся в ботинки на босу ногу, сгреб в наволочку ножи, вилки, пузырьки из-под лекарств, почтовые конверты, снял со стены портрет жены, поцеловал и сунул за пазуху. И все торопливо бормотал: «Домой! Домой!» Почти бегом спустился с лестницы и ушел в ночь.

Подобрали беглеца на обочине дороги в десяти километрах от Загряжска. Обессиленный, со сбитыми в кровь пятками старик сладко спал на солнышке, положив под голову узелок с пожитками. В тот же день его отправили в областную психушку.

6

Рынок в Загряжске славен, как и сам Загряжск, а если по справедливости, то, пожалуй, побогаче, побойчее, покуражистей и казачьих гулянок, фольклорных песельников Антонины Светличной, и монастырского благолепия, и самых хитроумных взяточников, а уж по искусности воровства – нет равных рыночным мазурикам. Столько всякого добра продается на рынке, что если бы кто захотел составить опись, то сидеть ему в своей хате с амбарной книгой никак, наверное, не меньше года. Такие редкости на рынке, что хоть самый вредный человек, объезди он пол-России, не найдет нигде того, что есть в Загряжске.

Где, например, откушаете вы блюдо под названием «Шулюм из молодых граков», как не в трактире «Загряжский гурман», который встречает гостей прямо за каменной аркой у входа в рынок. Молодых грачат для трактира ловит загряжская пацанва на верхушках старых верб прямо в гнездах. Приносят на кухню в сумках и в мешках, по пять рублей за штуку. Дичь небольно приглядиста, если взять пальцами за клюв, то голопузая тушка болтается, как заварной чайник средней величины. Но именно из молодых, майских грачат получается знаменитый шулюм. Хотя говорят, что фирменным блюдом кормят здесь и по осени, и даже зимой.

За полушубками из шкурок загряжских бродячих котов приезжают на рынок из ближних и дальних мест, из самой Москвы, из Мелитополя и бог знает какого Вилюйска. Один американский негр не устоял перед красотой, когда развернул полушубок за рукава. Натуральные разномастные коты распластались на полах, по спине, на воротнике и пониже талии. Прямо по центру спины с раскинутыми лапами, головой и хвостом был искусно вшит огненно-рыжий красавец по кличке Барс, известный в Загряжске вор и поедатель цыплят, утят и одного павлина со двора отца Амвросия. Негр, не торгуясь, отвалил доллары и тут же под аплодисменты толпы надел обновку, улыбаясь во весь рот. Так и пошел, шевеля полами с котами, в свой туристический автобус.

На каждый полушубок тратилось не меньше двадцати котов. Нельзя сказать, что загряжцы – поголовно живодеры. Промысел возник из-за чрезвычайной плодовитости кошек, или же, наоборот, от особенностей местных котов. Экологи из мэрии подсчитали, что если в среднем по России на тысячу жителей приходится 213,3 представителя кошачьих, то в Загряжске этот показатель превысил 900, то есть почти каждый загряжец являлся котовладельцем. Но трагизм в том, что котовладельцев по пальцам пересчитать, а так, считай, все коты бесхозны и живут сами по себе, добывая пропитание, как покойный Барс. Это заметно сказалось на состоянии личных подсобных хозяйств загряжцев.