Предатель Ты врал мне годами (СИ) - Арская Арина

Вырывает страницу из ежедневника и передает Архипу.

— Да что с тобой не так, Богдан? — едва слышно спрашиваю я.

Он переводит на меня взгляд, и теперь чувствую, что не только он стал чужом, но и я ощущаю себя иначе.

Была любимой женой, а оказалось дурой.

Богдан стягивает пиджак, а после накидывает его мне на плечи:

— Дрожишь, — вздыхает, — Архип, кондер выруби.

— Понял.

Я замахиваюсь, чтобы влепить пощечину Богдану, чтобы хоть как-то выпустить из себя агрессию и обиду, но он опять перехватывает мое запястье.

Медленно опускает мою руку и поправляет пиджак на плечах:

— Не дури, — но я все же улавливаю в его ровном голосе нотки гнева, — следи за собой, Люб.

Твои перепады настроения сейчас уже не шутки, — вновь обращается к Архипу. — Слушай, давай нас домой, а потом ты в аптеку сам.

— Понял.

Уверенность в том, что Архип знал о тайне Богдана, растет с каждой секундой.

Опускаю лицо и прижимаю ладони к влажному от слез шекам.

Почему мне не двадцать?

В двадцать лет я бы на полную катушку устроила Богдану истерику. С криками, визгами, рыданиями, а сейчас в сорок его обман проживается иначе.

Тише, но глубже.

В двадцать лет — вся жизнь впереди, а в сорок — все равно уже подводишь важные итоги своей жизни. Своей семьи. Своих отношений.

И мой итог в сорок — беременная дура.

Лохушка.

Пузатая лохушка.

Подростки, конечно, умеют уловить суть.

Хмыкаю.

Наваливается какое-то отупение.

Годами я ложилась в постель к обманщику. Целовала его, принимала его ласки, раскрывалась удовольствием под ним.

Воспитывала детей.

Руки дрожат.

Мы рассказывали нашим детям, что такое хорошо, а что такое плохо. Учили не врать маме и папе...

Боже мой.

Закрываю глаза.

Богдан проживал вместе со Светой первую любовь, ее слезы от неразделенных чувств, а после вел серьезную беседу с ее будущим мужем Андреем и строго заявил, что нашей дочери нужен достойный муж.

А сам что?

Болезненный пинок у печени, и я со стоном прижимаю ладонь к животу.

— Люба? Все в порядке?

В моей голове пролетают яркие осколки счастливых воспоминаний, которые теперь запачканы отвратительной правдой.

Мой муж жил двойной жизнью.

Новый пинок, но уже с другой стороны, и прижимаю к животу вторую ладонь, и медленно выдыхаю.

Я сейчас описаюсь.

Физиология за секунду стирает мою злость, обиду и недоумение.

Я теперь чувствую только свой мочевой пузырь, и у меня такое ощущение, что сына в животе на него сел.

Если я сейчас еще и обоссусь ко всему прочему, то это будет просто финиш.

— Люба, — Богдан касается моего плеча. — Не молчи.

Вот тебе, Люба, реальность в беременные сорок лет. Из тебя по капле просачивается моча, а у тебя никак не выходит все сжать все между ног.

— Архип, — шепчу я, — а ты...

Мы уже на шоссе, которое ведет в наш элитный пригород для удачливых по жизни.

— Вам плохо, Люба?

Ненавижу свою жизнь.

Ненавижу, что мне сорок лет, которые подбрасывают мне то изжогу по утрам, то отекшие ноги, то опухшие суставы, то седые волоски на макушке...

— Люба! — повышает голос Богдан.

— Не трогай меня!

Плотину прорывает. Я срываю пиджак из итальянской шерсти с плеч и торопливо запихиваю под себя со слезами стыда, гнева и ненависти:

— Какой же ты урод...

Я не могу остановить этот теплый поток, как бы ни старалась, а из итальянской шерсти можно шить памперсы для беременных сорокалетних теток.

Отлично впитывает.

Да, портной, узнав, что его пиджак, который он шил несколько недель, использовали как пеленку для беременной дуры, наверное, был бы возмущен.

— Люба... ты что рожаешь...

Архип за рулем напрягается. Кидает обеспокоенный беглый взгляд в зеркало заднего вида:

— Рано.

Мочевой пузырь опустошен, и вместе с его содержимым из меня будто моя душа вытекла на пиджак из тонкой мягкой шерсти.

Отвратительный день.

Прячу лицо в ладонях.

‘Судя по молчанию Богдану, он понял, что я не рожаю.

Я знала, что поздняя беременность будет для меня сложно, но и подумать не могла, что настолько.

Архип тоже молчит.

Тоже все понял.

Малыш в животе затихает, а я хочу вернуться в свои восемнадцать лет и переписать свою жизнь.

— Все в порядке, Люба, — говорит Богдан. — Все хорошо. Я рядом.

— Лучше бы тебя не было рядом, — выдыхаю я в ладони. — Лучше бы тебя не было.

Глава 7. Дерьмово

Сижу голая на бортике и смотрю на платье в углу у корзины с грязным бельем.

Желтые разводы на тонком светлом шифоне и какой-то кисловатый запах мочи.

Наверное, я выкину платье.

Вот она реальная жизнь.

Вместо скандала с громкими претензиями на пороге дома я кинулась на второй этаж, чтобы скорее переодеться и принять душ.

Чувствую себя дерьмово.

Наконец, я поняла, что означает чувствовать себя дерьмово.

Это не грусть, не злость, не обида.

Это липкая и противная апатия.

— Господи, — накрываю лицо ладонями.

Плакать уже не хочется.

Да и кричать тоже.

Хочется проснуться. Открыть глаза и выдохнуть, что мне все это приснилось.

Что мне делать?

Провожу ладонью по круглому животу, будто жду ответа от сыночка, который мягко и приветливо толкается.

Знала, но молчала.

Вероятно, Богдан сейчас ждет того, что я не стану мутить воду нашего семейного оазиса, который оказался болотом.

И как бы ни было мне неприятно сейчас, я согласна с ним, что открытый скандал будет большим злом, чем правда.

У нас через неделю свадьба дочери, которая явно на ранних сроках. Я бы не хотела омрачать ее начало семейной жизни дрязгами с Богданом.

'Аркашу ждут сложные вступительные экзамены, другая страна и непростая учебная программа.

Это и так мощный стресс, а тут сверху бьет новость, что его отец, которого любит и уважает, как сын, годами нас обманывал. Это будут жопа.

Мои пожилые родители не могут похвастаться здоровьем. У отца в прошлом году была операция на сердце, а у мамы — высокое давление и высокая вероятность того, что может накрыть инсульт.

И о себе не стоит забывать.

Вот и выходит, что правда может стать настоящим апокалипсисом для моих детей, близких и самой меня, потому что сейчас у меня очень мало сил.

На бортике ванной вибрирует телефон.

Доча звонит.

Не хочу отвечать.

Она сейчас вся в мыслях о свадьбе, о белых цветах, о платье и о том, что это будет самый счастливый день в ее жизни.

И этот день я могу испортить.

— Да, доча?

— Ма, — тянет Светуся, — слушай, давай... — смеется и шепчет на сторону, но я все отчетливо слышу, — блин, Андрей, прекрати... — вновь орбащается ко мне, —на часик перенесем?

— Будущей теще привет... — раздается смешливый голос моего будущего зятя, —каюсь, это я причина того, что встречу придется перенести.

Света опять смеется.

От ее озорного и легкого смеха сжимается сердце.

— Хорошо, мамуль?

— Хорошо, — киваю.

Звонок обрывается. Сижу минуту. Надо, наверное, предупредить флористку, что встреча переносится на час.

И да, я права. Светуся позвонила мне, а о флористике Кате забыла. Молодость онатакая.

Глупая и эгоистичная.

Накидываю халат на плечи. Затягиваю пояс поверх живота под раздутой грудью, глядя на свое отражение.

Бледная, а глаза красные и опухшие.

Через пять минут, я замираю у дверей столовой, из которой доносится тихий напряженный голос

Богдана:

— Где она может быть? — пауза. — Кристина, ты понимаешь, что это проблема?

Как она вышла на мою жену, м? — опять замолкает и медленно вздыхает, — не реви... Найдут ее...

— ОЙ... — шепотом ойкаю. В моем животе опять кувыркаются.

За дверью воцарилось тяжелое молчание, а после следует: