Двери открываются - Екатерина Анатольевна Шабнова

принялась дышать так, как ее однажды научили в детстве. Так давно, словно это было в позапрошлой жизни, залитой каким-то теплым светом, в котором постоянно кружилась пыль.

Уле было сколько… двенадцать? Четырнадцать? Ее уже отпускали одну не только через ближайшую дорогу, но и еще дальше, через парк и сквер с военной стелой, ниже, ниже, к рынку, железной дороге и почти к самому лесу. Именно туда переехала ее тогдашний репетитор по иностранному языку: Уля как-то целый год занималась французским, а потом учительница уехала в другой город, и занятия так и не возобновились. Не то чтобы Уля была против: лучше после школы заниматься своими делами, во дворе побегать или хотя бы попялиться в телевизор, а не мчаться через полгорода, чтобы поучиться еще. Как будто школы ей мало.

Значит, двенадцать. Она еще не поняла, что не стоит выказывать недовольство дополнительными занятиями каждый божий день, но радовалась возможности побродить по городу. Репетитор жила далеко, и каждый поход превращался в настоящее приключение – особенно если на обратном пути на накопленные деньги купить пакетик фишек, в которые тогда играли всем двором и всей школой. Или макулатуры с популярными актерами: у Ули, в отличие от одноклассников, плакатов дома было не так уж много. А хотелось бы побольше – на случай прихода друзей. В общем, репетитор и научила ее дыхательному упражнению для успокоения: два коротких выдоха, глубокий вдох и такой же глубокий выдох. Уля как-то раз скатилась в ее доме с лакированной деревянной лестницы, поскользнувшись в колготках. Тогда все и случилось.

Выдох, выдох, вдо-о-о-ох. Вы-ы-ыдох.

Уля открыла глаза. Повторила серию выдохов-вдохов еще пару раз. Заглянула зачем-то в кружку, но кофе там никаким магическим образом не появился.

Она еще раз придвинулась к панели: цифры не горели. Подошла к дверям и аккуратно приложила к ним ухо – а то вдруг откроются, и она тут же в кого-то врежется! Лифт почти не издавал звуков, но продолжал спускаться. Куда?

Уля вздохнула и встала посреди кабины. Задрала голову, посмотрела на свое отражение в потолочном зеркале. Зеркальная Уля выглядела так, как здешняя Уля себя и ощущала: уставшей и сбитой с толку. Присутствие зеркальной Ули успокаивало.

Уля опустила взгляд, расправила плечи и четко произнесла:

– Это, знаете ли, не смешно.

Шутники, конечно, никак не отреагировали. Так оно обычно и бывает, потому Уля продолжила:

– Ладно, может, самую малость все-таки смешно, и на вашем месте я бы еще немного меня помучила, но… правда? Вот так вот? Почему меня? Что я сделала? Или…

Она прищурилась, словно невидимый собеседник мог ее увидеть. Может, и правда мог, иначе какой смысл в шутке?

– …или вы меня с кем-то спутали? Признавайтесь, ожидали кого-то другого тут поймать, а?

Уля засмеялась, но тут же замолчала, потеребила в руках кружку и снова подняла взгляд. Она почему-то смотрела на двери, хотя стоило, наверное, искать глазами камеру.

– Нет, ребят, ну правда…

Уля подошла к дверям и пожалела, что между створками совершенно нет зазора. В старом домашнем лифте можно было увидеть желтый свет на кирпичах шахты и облупившуюся краску на дверях каждого этажа. Тут же не было ничего.

Уля стукнула по двери рукой – так сильно, что отбила костяшки, и сама же зажмурилась от неожиданности. Она ведь ничего такого делать не собиралась, хотела сохранить спокойствие и дождаться определенности. Разобраться во всем, как детективы в викторианских романах. Ну или хотя бы как в бумажных нетленках, продающихся в каждом ларьке с надписью «Пресса» неподалеку от местных газет и журналов, в которых иногда мелькали слова самой Ули.

Лифт продолжал спускаться. Уля удивленно посмотрела на предательскую руку, вздумавшую действовать без ее указки. А потом на вторую, которая, кажется, хотела последовать за первой, но все еще сжимала кружку. Последствия были бы катастрофическими.

Уля прикрыла глаза и снова задышала двумя короткими и двумя длинными. Интересно, что это означало в азбуке Морзе?

Электрический свет резанул по глазам, и Уля тихонько подошла к двери. Лифт двигался. Или что-то за ним, если это был не лифт.

Когда там Уля вышла из кабинета? В районе двенадцати? В одиннадцать сорок с чем-то? Она впервые пожалела, что перестала носить наручные часы. Конечно, с телефоном они были бы без надобности – по крайней мере, какое-то время. Но сейчас Уля не отказалась бы от старых фиолетовых часиков – прямоугольных, с прорезиненным ремешком, который постоянно грозился оторваться и мучил ее в жару. Она носила их в старшей школе, но даже тогда долго привыкала к отсутствию цифр. Безусловно, прямоугольники – красивое дизайнерское решение для прямоугольных же часов, но абсолютно неудобное, когда ты упорно путаешься в циферблате. У Ули бывали трудности даже с обычным, красовавшимся на любых пластиковых часах над доской, и она дико этого стыдилась. Одноклассники и так знали о том, что она путает право и лево. Уля твердо помнила отличия, но ноги все равно несли ее не туда, куда нужно, а туда, куда им хотелось. Детский смех и детские обиды остаются с нами надолго. Даже если мы вырастаем и понимаем, что те, кто смеялся, этого даже уже и не вспомнят.

Уля прищурилась: в висках начинала подниматься боль, которую так охотно сравнивали с ввинчивающейся в стену дрелью. Только мигрени ей не хватало. Особенно в таком ярко освещенном месте. Сколько прошло с тех пор, как двери закрылись и лифт тронулся? Минут десять?

Уля оперлась рукой на одну из металлических стенок и снова сделала пару глубоких вдохов.

Цифры на панели все еще не горели. Лифт продолжал спускаться. Уля потихоньку закипала – и одновременно опустошалась. Как чайник на газе, который вот-вот засвистит и вытолкнет из себя струю горячего пара.

Если она устроит истерику, никому лучше не станет. Может, станет даже хуже, потому что она наверняка что-нибудь сломает, раздерет или ударит так, что либо Уля, либо сам лифт пострадают сверх меры. Может, станет хотя бы полегче на душе, но вероятность этого тоже призрачная. Почти фантомная. С другой стороны, «никому лучше не станет» – это такой способ сказать, что поступки Ули усложнят жизнь кому угодно, кроме нее самой. Мама говорила это так часто, что Уля поверила и стала повторять это другим. Так, может, все-таки позволить пару выйти? Без закипевшего чайника кофе не заварить.

Уля сжала гладкие бока кружки и представила, как кидает ее в стену. В воображении кружка разбивалась на несколько осколков, один из которых отлетал прямиком Уле в глаз, словно