Слива в цвету и дорожная пыль - Варвара Мадоши

— Погоди, Ал, увидишь завтра! — сказал он живо и изобразил рукой крутое пике.

Ал тоже говорил: об улицах и площадях Шэнъяна, о мелких синских городах и вовсе не называемых деревушках, о радушии простых крестьян и дворцовых интригах; о соленом холодном море дальше на севере, о всепроникающем ветре и о том, как трудно вести записи на холоде при свете коптилки или костра. О наскальной росписи льяса, о своем друге-шамане Хорохене, об изумительно вкусном напитке из клюквы и об охоте на тюленей; о ловле рыбы при свете неугасающего полярного дня. Он говорил о маленьких островах, рассыпанных вдоль синского побережья, настолько оторванных от Империи, что туда не всегда доходила почта (а Син гордился своей почтовой службой). Рассказывал об архипелаге, населенном племенем рыболовов, где всем верховодили женщины, а мужчины не смели им и слова поперек сказать. И все эти женщины, даже замужние, кажется, разом влюбились в Зампано и Джерсо, так как те оказались идеалом мужской красоты. Бедняги еле от них отбивались; Альфонсу тоже приходилось отбиваться, но по другой причине — его все обитательницы острова считали своим долгом как следует откормить.

— Ничего себе! — засмеялся в полутьме ангара Эд. — А ты-то сам? Поймал свою долю романтики?

— Не больше, чем ты, — попробовал отшутиться Ал.

— Я-то что? Я, — Эд сильно засмущался, — в общем, мы с Уинри условились пожениться еще перед тем, как я уехал. Поэтому я… не особо, в общем. И некогда было. А ты — свободный человек.

— Мне тоже было некогда, — коротко сказал Альфонс.

И не рассказал о стопке писем, которая лежала в можжевеловом ларце в его вещевом мешке. Ларец был довольно тяжел, но Ал не расстался бы с ним ни за что; пара самых драгоценных свитков лежала у него во внутреннем кармане пальто.

Наверное… да, наверное, Ал был свободным человеком. Она ничего ему не обещала, и он ей ничего не обещал. Осторожные заверения во взаимном расположении да пригорошня воспоминаний об общих приключениях, плюс ее давняя детская влюбленность и его по-дурацки подаренное кольцо, которому она не придала значения — вот и все. В последнем письме, дошедшем до него в прошлом месяце, а написанном три месяца назад, она писала: «Как одинокая взлохмаченная ветром сосна тянется к морю под крики чаек, так и я жду свидания с дорогим другом».

Но почему же она ни словом ни обмолвилась о свадьбе с Лином?.. Или это письмо еще не дошло?.. Но, насколько он успел узнать, Турнир Невест провели еще год назад…

Дорогой мой друг Альфонс!

От вас долго не было вестей, и я начинаю волноваться.

Мне известно, что почтовое сообщение между нашими точками контакта является скупым и неверным; я не знаю, когда и как ожидать очередную весточку. Но если возможно, пошлите хоть слово, хоть полслова, что с вами все в порядке!

Между тем, я буду молиться предкам, чтобы вы вернулись в добром здравии.

Вспоминаю письма, которые писала вам ранее, еще несколько месяцев назад; как же наивна я была!

Последние события заставляют меня усомниться, что есть справедливость на свете. Нет правды, мне чудится, нет совести, есть только слепая случайность, и любой может пасть ее жертвой, даже целые народы и государства…

Не хмурьтесь, мой дорогой, не бросайтесь вдогонку: у нас по-прежнему все благополучно. Просто ваша Мэй заново осознает, что значит быть принцессой и надеждой своего клана. Я начинаю видеть перед собой темный путь, которым мне совсем не хочется идти. И только вы, мой Альфонс, кажетесь мне светом на этом пути. То, что вы существуете и ищете правду для всех нас, дает мне силы…

<…>

Скажите же мне, что я пишу это письмо не в пустоту.

Шифрованое сообщение: мятеж ордена цилиня. жертвы среди моего клана. лин настроен оптимистично. твое присутствие не требуется. напиши больше про алхимию льяса.

Эдвард и Альфонс, заговорившись за полночь, проснулись к обеду от надрывного звона.

Сквозь полусон Альфонс, лежавший на раскладной койке, наблюдал, как Эдвард выпрыгнул из самолета (он и спал в нем?) и поспешил к черному телефону, намертво привинченному к дальней стене ангара за баррикадой из канистр.

Вернулся он через пять минут и жизнерадостно сообщил:

— Это звонили из дворца. Последние инструкции. Мы должны прибыть ближе к вечеру, потому что в сумерках никто не заметит, как мы стартуем. Тут лету полчаса, должны успеть до полной темноты. Но лучше показаться в сумерках.

— Нас же не увидят, — хмуро произнес Ал, раздумывая, не поспать ли еще, хотя в ангаре становилось некомфортно жарко.

— Увидят, они обещали фейерверки.

— А летать тебе эти фейерверки не помешают?

— Их будут запускать за дворцом, над рекой, а площадь — перед дворцом. Проблем быть не должно.

— А как ты вообще сюда добрался, что никто этого не увидел? — уточнил Альфонс.

— На поезде. Запчасти самолета тоже поездом привезли, а потом фурами — сюда. Тут ближайшее селение за холмами, а рядом императорский парк, где года четыре назад какая-то ерунда творилась, — Альфонс почувствовал мимолетный укол вины, ибо эта «ерунда» была его рук делом. — Это вообще целиком мустанговский проект… ну почти. Налаживание международных связей, все такое.

— А что, Мустанг у нас теперь фюрер?

— Нет, ты что, не знаешь? Кстати, будешь завтракать? — Альфонс отрицательно покачал головой в ответ сразу на оба вопроса: он уже и забыл, как отвратительно бодр и свеж Эдвард бывает по утрам. — А, ну да, конечно, не знаешь… Короче, Грамман в апреле подал в отставку! Многие это восприняли как первоапрельскую шутку, но старик был смертельно серьезен. Преемника он себе не назначил, и многие ожидали, что уж теперь-то Армстронг и Мустанг развяжут гражданскую войну, но все получилось хитрее… Парламент-то у нас работает уже лет пять, и вот Грамман объявил, что он расширяет полномочия премьер-министра, который является главой парламента. А фюрер отныне будет просто главнокомандующим, ну плюс в его же ведении вся разведка, внутренняя и внешняя. Как раз накануне своей отставки указ подписал. Так что фюрер у нас теперь Армстронг, а Мустанг подал в отставку чуть ли не одновременно с Грамманом — вероятно, заранее знал. И тут же оказалось, что у него уже чуть ли не партия своя сколочена, и он сейчас ведет кампанию по следующим парламентским выборам. Народ дома растерян, для них это немного непривычно — что нужно самим голосовать и все такое. Появилась куча всяких мошенников, в парламент лезет масса идиотов, — Эдвард поморщился. — Но поскольку Мустанг до сих пор герой пятнадцатого мая, спасший первую леди и вскрывший правительственный заговор, и Радио Централа до сих пор его носит на руках за лучшие продажи в истории, он в общем и целом на коне.

— И ты ему помогаешь? — удивленно спросил Альфонс.

— Можно и так сказать, — неохотно пробормотал Эдвард. — Я бы не стал, но меня попросила Лиза… то есть лейтенант Хоукай.

— Она тоже ушла из армии?

— Нет, она сейчас в штабе фюрера Армстронг. Может, позже уйдет. А может, они с этим придурком поссорились. Ну, я всегда говорил, что она может себе кого получше найти. В общем, я ей все еще должен за тот пистолет, и они с Уинри до сих пор переписываются, так что когда она попросила меня съездить в Син и передать императору подарок да еще подготовить у них одного-двух пилотов из местных, я не мог отказать.

— Сознайся, тебе просто нравится учить, — усмехнулся Ал.

— Ну да, — принужденно хмыкнул Эд, — есть немного. Я даже думал… — он поколебался. — Марко же ушел преподавать в Академию, представляешь? У них теперь есть факультет алхимии, хотя в школах подготовку еще не наладили. Он звал меня к себе. Я сказал, что подумаю.

— А что тут думать? Соглашайся. Если ты никого из студентов не прибьешь за глупость…

— Я ведь им ничего не смогу показать на практике. Только объяснить.

— Ну, как я слышал, это уже хорошо! Большинство преподов даже объяснить не могут.

В таких случаях принято говорить что-то вроде «их взгляды встретились», но на самом деле, когда единственный свет — светящийся квадрат раскрытой двери, разрезанный надвое крылом самолета, сложно говорить что-то о выражениях лиц. Однако у Альфонса возникло четкое ощущение, что они с братом смотрят друг на друга очень внимательно, и Альфонс чуть было не спросил вслух: «Жалеешь?» Он знал, какой будет ответ — «Никогда». И поэтому отвел глаза в сторону, позволяя неловкости развеяться дымом в воздухе и просочиться между половиц.

— Ты все равно будешь лучшим алхимиком по ту сторону пустыни, — сказал вместо этого Ал.

— Только пока ты на этой стороне, — легко и свободно улыбнулся Эдвард, и Альфонс никогда его не любил больше, чем за это внутреннее спокойствие, с каким он научился признавать чужое превосходство. Эдвард-подросток, пожалуй, только взъерошился бы.