Слива в цвету и дорожная пыль - Варвара Мадоши

Если бы Альфонс не знал, что приглашенный Лином специалист по автопротезам почти никогда не выходит из Очарованного дворца оттого, что всегда либо нетрезв, либо мучается похмельем, он бы решил, что это механик Вернье основал лавочку на стороне. Потому что загородный ангар, куда привезла их Ланьфан на черном ведомственном автомобиле, пах нагретым металлом, машинным маслом, керосином и потом — именно тем, чем должна пахнуть хорошая мастерская автопротезов. Правда, запаха озона и электричества не чувствовалось, но зато агрессивно несло свежим лаком.

Посреди ангара возвышался…

— Черт возьми, — выразил Зампано общую мысль. — Эта штука правда может летать? Я думал, они заливают.

— Четыре года назад они все время падали, — выразил сомнение Джерсо. — Или нет? Альфонс, ты вроде лучше знаешь?

— Падали, — сообщил Ал, — но испытания в Крете выглядели многообещающе…

— Падали? Хей, с каких это пор ты, Альфонс Элрик, сомневаешься в лучшем механике Аместрис? — раздался очень хорошо знакомый голос, и из-за красного крыла самолета, вытирая руки промасленной тряпкой, вышел не менее хорошо знакомый…

— Брат… — пробормотал Ал растерянно. Ноги у него словно примерзли к полу: он, как-никак, не видел Эдварда уже четыре года и не ожидал встретиться здесь. — Братишка…

Широко улыбаясь, Эдвард в два широких шага пересек ангар и сгреб Альфонса в медвежьи объятия. После этого минуты две, три или даже пять были слышны только хлопки по плечам и нечленораздельные восклицания в духе: «Ну ты как, старик?», «Как я по тебе соскучился!», «Я тут такое видел, ты не представляешь!» и даже «Помнишь трансмутацию Хофсмана-Витге? Я нечаянно доказал, что это было мошенничество!»

За четыре истекших года Эдвард еще подрос, но Альфонс вытянулся сильнее и все равно возвышался над старшим братом на полголовы. Что не помешало Эдварду практически оторвать его от пола.

— С каких пор ты стал механиком? — глупо улыбаясь, спросил Ал, когда брат опустил его и отстранил, придерживая за плечи.

— Так, тут чертеж, там другой, да от Уинри понахватался… Это она — лучший механик Аместрис, ты сомневался? И эту птичку тоже она собирала. С моей посильной помощью.

— О боже, она тоже здесь?

— Нет, куда там! Она меня-то еле отпустила, и то только для того, чтобы притащить тебя домой. Сказала, что если ты пропустишь рождение второго племянника, она нам обоим устроит сотрясение мозга… И не спрашивай, в чем я виноват, если ты где-то загулял.

Альфонс покачнулся и не устоял бы на ногах, если бы Эдвард по-прежнему не сжимал его плечи.

— Как второго?! Я даже не знал, что вы поженились!

— Три года назад. Юрий уже ходит и даже болтает понемножку.

— И не написал!

— Я писал тебе!

— «Провожу больше времени дома, но Уинри все равно все время на меня злится, что ж, это понятно, женщины» — это не описание, что ты женился на Уинри и Уинри ждет ребенка! — Альфонс сам не заметил, что всерьез расстроился и чуть ли не по-настоящему закричал на брата. — А если бы что случилось?! А я бы даже не знал! Ты представляешь, насколько это опасно?! Роды — это не просто так, Эдвард!

За время жизни у льяса Альфонс наблюдал одну смерть родами, да и в сельских областях Сина слышал множество подобных историй.

— А что бы ты сделал за полмира от нас?! Ал, мы же с тобой пообещали! Мы с тобой оба пообещали Уинри вернуться через год, и я свое обещание сдержал! А вместо тебя мы получили письмо, где ты пишешь о замерзших морях и сумасшедших первобытных алхимиках, как там их…

— Льяса, — вставил Альфонс.

— Да, льяса! «Мне придется задержаться»! Без объяснения причин. Как будто необязательно держать нас в курсе!

— А какой смысл?!

— Что, теперь, когда я больше не алхимик, моя помощь уже не нужна?!

— Да я сам там ничего не понимал — какой смысл было писать? Тут лично говорить надо!

— Мы отойдем? — поинтересовался Зампано. — А вы тут пока выясняйте.

— Или стукнуть вас лбами? — хриплым басом добавил Джерсо.

— О, — Эдвард, кажется, только их заметил. — Жаба и Дикобраз. Привет. Мы уже успокоились.

— Успокоились? — Ланьфан переводила взгляд с одного Элрика на другого.

— Да, — кивнул Ал, сжав зубы. — Успокоились. Мы чуть позже подеремся и все такое. Но пока все прекрасно.

— Вот они, братские чувства! — Джерсо, встав между ними, хлопнул обоих братьев по плечу. Тоже оказалось болезенно, хотя и не до такой степени, как если бы он выполнил свою угрозу насчет лбов.

Ланьфан поджала губы.

— Прекрасно. Потому что мой господин хочет, чтобы вы завтра влетели в город на этом самолете, сделали круг над центром и приземлились на площадь перед Очарованным дворцом. Мы специально перекрасили самолет, теперь никто его не узнает и все решат, что Альфонс прилетел на нем. Только Эдварда никто не должен видеть, а Альфонс должен быть за рулем.

— Что?! — братья переглянулись и хором выпалили:

— Но он не умеет водить эту птичку!

— Но я не умею водить эту штуку!

— Ну… вы же вроде бы гении? — Ланьфан глядела на них так, будто не понимала, в чем загвоздка. — А водить автомобиль Альфонс умеет, я сама видела.

Братья только вздохнули. Совершенно одинаково.

Дорогой мой друг Мэй!

Был бы и рад написать тебе, как тут все устроено у льяса. Но это слишком сложно. Помнишь, мы говорили о том, что жизнь в Аместрис и в Сине различается так сильно, что, кажется, живи мы на разных планетах — и то было бы больше общего между нами? Все разное: обычаи, уклад…

На сей раз письмо передаю с чуть более надежным охотником, да и знал я заранее, потому сделал копию своего дневника для тебя. Также приложены эскизы некоторых алхимических кругов, которые ты можешь найти небесполезными для себя.

<…>

Надеюсь на твое благоразумие, дорогой друг.

Зампано и Джерсо передают тебе самые лучшие пожелания и напоминают, что ты, цитирую, «способна отпинать задницу любого императорского советника отсюда и до Централа». Не грусти!

Дорогой мой друг Альфонс!

<…>

С чем могу сравнить радость от получения ваших писем?

Будто в чулане, набитом старым хламом открыли окно в небо? Будто в тишине библиотеки, где год от года раздавался только кашель старцев, заслышалось пение соловья? Будто горящую, красную кожу смазали целебным маслом?..

Если бы я могла отрастить крылья и полететь к вам через море…

<вымарано>[1]

Зампано и Джерсо вернулись в отель, раз уж за комнату все равно было заплачено, а Альфонс остался ночевать в ангаре у Эдварда. Там у него в углу была обустроена койка, и еще имелся спальный мешок.

Эдвард предложил разыграть койку в камень-ножницы-бумагу, Альфонс велел ему не глупить и подставил подножку. Эдвард попался, ушел перекатом, и минут пять они дрались почти всерьез, пока Эдвард с заломленной рукой не замолотил ладонью по пыльному полу.

— Все, все! Черт, я надеялся, что хоть раз тебя одолею…

— Я слишком хорошо тебя знаю, брат, — Альфонс помог ему подняться.

— Мы четыре года не виделись! И я набрался новых фокусов в Крете.

— Я тоже времени не терял, — Альфонс пожал плечами. — Ладно, мы оба знаем, что в настоящей драке ты меня сделал бы.

Эдвард бросил на Альфонса косой взгляд.

— Заметил, да?

— Ты несколько раз останавливал замах или колебался, ага. Неприятные удары.

— Я никого не убил, — Эдвард вздохнул. — Надеюсь.

— Но тебе приходилось всерьез драться за свою жизнь. Мне — нет. Ну… не руками, во всяком случае.

— Всякое было.

Они посмотрели друг на друга, улыбнулись одинаково, знакомо — и что-то натянулось и лопнуло в темноте импровизированного ангара. Они так давно не виделись и так не были похожи ни внешне, ни манерами, что почти забыли о том, что почти одинаковы. И до чего приятно было вспомнить.

Разговаривать после этого стало намного легче.

У Эдварда в ангаре оказалось полбочонка терпкого синского пива, и какие-то чуть черствые лепешки, остро пахнущие шалфеем, и причудливые мясные закуски, в которых Альфонс узнал плоды дворцовой кухни. У Альфонса не было припасов кроме своих алхмических тетрадей, но его записи удостоились беглого просмотра и жарких обсуждений тут же, в свете керосиновой лампы.

Братья говорили о многом, о разном, не только об алхимических опытах.

Эдвард рассказывал о кретских городах — древних, пестрых, фривольных, далеких от однообразной планировки и утилитарной монументальности Аместрис. О танцах на улицах, о цветочных рынках, о рассветах на крышах, о сумасшедшем старом художнике, в мансарде которого Эдвард две недели отсиживался после какой-то ужасно туманной переделки, и о ящерицах, которых жители одного приморского городка держали вместо домашних животных и выгуливали вдоль набережной. Говорил он и о самолетах: о конструкторах-энтузиастах, о больших международных гонках, в которых он, оказывается, принимал участие в прошлом году, и о чувстве неба.