На всё село один мужик (сборник) - Василь Ткачев

– А? Что? – и махнула рукой: мол, не знаю, о чем ты, девка, галдишь тут.

– Она плохо слышит, – подсказала Валентина – больше для того, чтобы не надоедала хотя бы старухе.

Шабункова улыбнулась, серьезно заявила:

– Нет таких людей, которые бы меня не услышали! Потом разберемся мы и со старушкой. Да, бабушка? Я правильно говорю?

– А? Что?

Новенькая поняла наконец-то, что от Стефановны действительно мало пользы, женщины правду говорят, потому надула щеки и посмотрела по сторонам, вроде не зная, чем заняться дальше. Однако тут же вспомнила:

– Фу-у, ну и где же наш доктор? Сколько можно его ждать? – И она опять опустилась на кровать, достала косметичку и начала прихорашиваться. – Поскольку он мужского рода и привлекательный на вид, надо встретить его чин чином. Нет, голубушки мои, так дело не пойдет. Наблюдаю раздрай и полную неорганизованность в жизни нашей маленькой ячейки. Что будем делать? Разумеется что – устранять, любимыми средствами устранять эту принципиальную социальную несправедливость. Потому слушайте меня. Со мной не пропадете. Палату нашу ведет, значит, Сергей Ромуальдович. Я знаю этого человека… А как он вам?

– Хороший доктор, внимательный… – неубедительно промолвила Анжела, которая только что вернулась со двора и внесла в палату резкий запах табака.

Нюхнув его, Шабункова сморщилась, а потом, прикрыв рукой рот, бесцеремонно взяла Анжелу за ворот и выставила из палаты.

– Вон! – сказала. – Проветришься, тогда заходи! Здесь больница, а не уборная.

Вот тут женщины единодушно оказались на стороне Шабунковой, но вслух никто ничего не сказал. Все, видимо, с нетерпением ждали, что же будет дальше. Анжела не собиралась сдаваться: она сразу же, как только пришла в себя за дверью, опомнилась, прорвалась в палату и агрессивно пошла в наступление на новенькую:

– Не распускай руки, сказала! Мне одно слово замолвить Рафику, и он сотрет тебя в порошок! Знай, с кем!..

Шабункова на удивление спокойно посмотрела на Анжелу и так же спокойно поинтересовалась:

– А что… а что случилось, красавица?

– Ничего!

– Тогда проходи, садись. Ты тоже мне будешь нужна.

Анжела шмыгнула носом и молча села на табуретку, приставленную к ее кровати. Шабункова посмотрела на нее, переспросила:

– Значит, говоришь, доктор хороший и внимательный?

– Ну, я так и сказала, – Анжела кашлянула в кулачок.

– А мы сделаем так, что он будет еще более хорошим и внимательным, – Шабункова окинула взглядом присутствующих. – Да, мои подруженьки?

– С какого это времени? – хмыкнула Валентина.

– Внимание! Вопросы задаю я! Нас сколько человек в палате? Правильно: пятеро. Если по сорок тысяч сбросимся, получается двести тысяч. Ого! Неплохой презент, скажу я вам. Порадуем Сергея Ромуальдовича, а, женщинки? Вижу, вы не против. Конечно, что теперь те сорок тысяч для одного человека, а вот когда двести для одного – это, засвидетельствую, уже нечто. С кого начнем? Пускаю шапку по кругу. Что это я – с кого начнем? Конечно, с меня. Сказал «а», говори и «б». – Она взяла из сумочки деньги, отсчитала необходимую сумму и, держа две бумажки по двадцать тысяч рублей на вытянутой ладони, поднесла руку к Петровне.

Петровна, к удивлению остальных, потянулась за кошельком. То же самое сделала и Валентина. Хотя и не сразу, немного поколебавшись, Анжела отказалась:

– Мне на сигареты надо.

Шабункова посмотрела оценивающим взглядом на ее старые и черные от грязи, когда-то желтые сланцы, согласно кивнула:

– Все понятно. Ну, а ты, бабушка?

Стефановна сделала вид, что она вообще не понимает, чего от нее хотят.

– А? Что? – разинула она широко рот.

– Гони денюжку, бабушка! – в самое ухо громко прокричала Шабункова. – Для тебя же стараюсь. Подсластить жизнь надо. Нашу палату доктор будет спать и видеть во сне. Она у него будет на первом плане. Ну, смелее, смелее, бабуся!

Бабушке ничего не оставалось, как подчиниться: она подала этой настырной женщине все деньги с кошельком:

– Возьми сама, сколько надо. А зачем? Я не пью.

– И никто не пьет.

– Доехать оставь только, а то пешком не дойду – богато километров до наших Брусов.

Шабункова запустила руку в кошелек Стефановны, вытянула довольно толстый пук госзнаков, оценила:

– Ого! Да с такими деньгами можно и не тут лечиться! Хорошо, хорошо, бабушка, не смотри так на меня: лишнего с тебя не возьму. Нам чужого не надо. Тут хотя бы свое не потерять.

Анжела вышла. Вслед за ней подалась вскоре и новенькая. Тыкнув вверх пальцем и подмигнув женщинам, она, прежде чем оставить палату, торжественно и многообещающе произнесла:

– Все будет в ажуре, граждане!

И только теперь, когда захлопнулась на Шабунковой дверь, Петровна и Валентина, почти одновременно пожав плечами и разведя руками, переглянулись. Словно после временного оцепенения, женщины засудачили.

– Ой, что это с нами? Не гипноз ли это был? – первой хватилась Петровна. – Зачем мы ей отдали деньги? Странно все это как-то.

– Действительно, – свесив ноги с кровати, сказала Валентина. – Хорошо, если отдаст доктору. А если нет?..

– Пойди проверь…

– Может, аферистка?

– А что? Заберет деньги – и концы в воду.

– Да и если даже отдаст деньги доктору, то от кого – от себя? От нас?

– Что-то не то мы сделали… – совсем, казалось, пропало настроение у Петровны. – Обула она нас, обула, бабы-девки. А ты что, Стефановна, скажешь?

– А? Что?

Петровна махнула на старушку рукой: ай, сиди уже!

Наконец угнетающее молчание прервала Валентина:

– Кажется, я знаю ее, эту Шабункову. Да, да. Только она была раньше Танькой Степанцовой. Убеждена. Точно, она! Мы же в одной школе учились. Она на год старше меня шла. Почему запомнилась? Она бегала из класса в класс и по две копейки с каждого комсомольца взносы требовала. Да, да: эта она, Степанцова Таня. Мы ее выскочкой звали. Она хотела быть секретарем школьной комсомольской организации, сама, помню, просилась: я не подведу, доверьте! А когда ей отказали, она тогда слезно попросила: «Разрешите хоть мне взносы собирать?» Собирай, беды той.

Как сложилась ее судьба дальше, Валентина не знала.

Вернулась Шабункова не одна – с доктором. Она суетилась-летала перед ним, как мотылек перед яркой лампочкой. Но что удивило женщин, Сергей Ромуальдович начал обход не с нее – с Петровны и даже всячески сторонился Шабунковой. Что усложняло ситуацию. Каждая из больных думала, видать, об одном – отдала все же эта сборщица комсомольских взносов деньги ему или нет? Да и большими оригиналками они посчитали себя: деньги, если уж так и хотелось им задобрить Сергея Ромуальдовича, можно было вручить и сейчас… в палате. Только надо ли вообще было это делать? Ну, не дуры ли мы?!

У Петровны и Валентины, что и говорить, настроение было удручающее. Анжела была сама по себе. Только одна Стефановна жевала что-то и думала, скорее всего, про своего деда, которому тяжело в деревне одному.

И когда в палате появился, словно привидение, ее сгорбленный старик, с тросточкой и торбочкой, все женщины забыли, казалось, что идет обход и перед доктором дефилирует эта выскочка Шабункова.

Они смотрели на Стефановну и ее деда, и лица их светились такой нежностью и лаской, словно ничего более важного сегодня не произошло во всем белом свете…

Колька, курица и бабка Антося

Как раз в центральную дорогу этой деревеньки упирается одной стеной сарай, и, когда в сухмень перетирают и без того перетертый песок колеса грузовиков и легковушек, пыль залетает на крышу чуть ли не облаком, и теперь ее там – хоть метлой смахивай. Только когда барабанят-секут по крыше дожди – они для нее, вроде бани для бородатого мельника – отмывается солома, но не настолько, чтобы золотиться ей.

Теперь лето, жаркое, сухое. Колька сидит недалеко от сарая на скамейке, под кустом жасмина, вперив голову в какую-то книгу, иногда кривит губы, дергает ими, притопывает ногой. Он – студент-заочник. Идет учеба!

Проехала одна машина, вторая – как же ему, Кольке, не обратить на них внимание: кто это за рулем сидит, что или кого повез? На этой скамейке, правду говоря, он больше втягивает ртом и носом пыль, чем читает. Можно облюбовать место для учебы хотя бы на огороде в тени деревьев, если охота на свежем воздухе сидеть, но можно другим, только не Кольке. Должен возвращаться из грибов учитель Сергей Кириллович, и надо не проморгать его, ведь тот пообещал помочь. «Лучше пересидеть, чем не досидеть», – решает Колька и топ-гоп подошвой сандалета по земле, ведь так, видать, ему лучше читается.

«Где тот Кириллович? Нету». Колька опять вперил глаза в книгу, перед ними суетятся какие-то замысловатые схемы, формулы, они для него – что игра в шахматы: как и куда двигают те фигуры гроссмейстеры – им одним известно. Пытался научиться играть в шахматы и Колька, но передумал: очень тяжелая наука, ну ее! Вот шашки – то ли дело, не говоря уже про домино. Кто ж считать в наш век до сотни не умеет? А грохнуть костяшкой по столу для Кольки ничего не значит, силы в руках хватает.