На всё село один мужик (сборник) - Василь Ткачев

Пока он где-то бегал, Бабушкин посмотрел в зеркало, что висело на стене рядом со столом, сделал важный, серьезный вид и сам себе сказал: «А что, может, оно так и есть… Не знаю, кто тот Бабушкин, однако же, если брать по большому счету, какая разница – кто он, тот Бабушкин? Может, это улица всех Бабушкиных, которые живут на белом свете? В Москве, в Питере, в том же нашем Гомеле? В Америке, если уж на то пошло, а? Нате вам, Бабушкины, улицу! Нет, Петр Михайлович, ты родился в сорочке. А сосед, Игнатович, так и заявил: «Я, Петр, был на твоей улице». А ты, Игнатович, побудь на своей. Что, отхватил? Где она, твоя улица? В каком болоте? То-то же! И не каркать мне! Где, где вы видели улицу имени Филина? Имени Степана Игнатовича Филина? А моя – вот она, родная! Не беда, что пока не ходят троллейбусы. Пустим!»

– Кого «пустим»? – показался на пороге с балалайкой Тузиков.

– Это я про свою улицу. Пустим, говорю, и троллейбусы.

– Пустим! Обязательно! С оркестром! – тряхнул балалайкой Тузиков. – Гуляй, город!

Бабушкин поправил хозяина дома:

– Гуляй, улица Бабушкина. Прошу не обобщать. Кстати, и песню напишем. Я попрошу самого известного композитора…

– Лученка можно, – предложил Тузиков. – Он для нефтепровода «Дружба» вон какой гимн сочинил. Его, его возьмем за композитора.

– А слова сами сложим, – предложил Бабушкин. – Да, Павел?

– Как пить дать!

– Стукнемся! Пусть все слышат!..

– Кто лучше, чем мы, знает материал? Я здесь живу. Так? Так. Вон на том огороде… под грушей… моя пуповина зарыта, может быть. Или где-то рядом. А ты, Бабушкин, про свою улицу да чтоб не знал, какие слова придумать? Х-хе-хе-хе!..

– Найдем. Это все вторично, брат.

– Подожди, а что – первично? – Тузиков, как часто делал до этого, опять протер рукавом рубахи глаза: они у него почему-то слезились.

– Выпить надо, – признался Бабушкин.

– Так в чем дело?

– Наливай, – промолвил Петр Михайлович и почти прослезился. Еще немножко, и лицо будет мокрым.

– Что, что с тобой, брат Улица? – насторожился Тузиков.

– Потому и плачу, что очень хорошие люди живут на моей улице. От счастья.

– Здесь ты на все сто. Угадал. Лучших людей нет на всем белом свете.

– И это все благодаря моей улице! Она, как магнит, собрала вас в кучу. Ты веришь мне, Павел?

– Как пить дать!

– А еще плачу, что редко сам бываю на своей улице. Занят очень, государственных дел хватает. А хочешь, насовсем перееду сюда? Соседями будем – хочешь? Возьму и перееду? Кто запретит? О-го-го!..

– Дай пять!

Пожали друг другу руки.

– А это, кстати, идея. Голова еще варит.

– По тебе же видно, что не дурак.

– Хоть и прозвище у меня – Почтальон.

– Вот как, а!

– Не обращай внимания. После школы газеты и письма разносил. Меня почтальонская сумка и вывела в люди.

– Верю!

– Одному начальнику принес конверт, а он и давай интересоваться, кто я и что я. И посылает меня учиться на эле… Тьфу ты! На элеватор начальником. А потом и пошло-поехало. И закрутилось!..

– И пошло-поехало – вот как!.. Знай наших, однако!.. А Зинка на второй смене, змея!.. А у нас – праздник!.. Съела, Зинка? Получила?

– Я, Бабушкин, должен жить на улице Бабушкина. И только так. Все, решено: завтра переезжаю. Продаю свои апартаменты и покупаю здесь дом. Есть дом для меня?

– Найдем!.. Хе, проблема!..

Выпили за переезд, запели. Песня не пошла, поэтому некоторое время посидели молча. Бабушкин наконец вздохнул, помахал головой, положил руку на плечо хозяина дома.

– Я б добился, чтобы и твоим именем назвали какую-нибудь улицу в нашем городе. Вон сколько их, многоэтажек, возводят!..

– Добейся, друг! Век не забуду! Можно, я тебя поцелую?

– Потом. Не все сразу.

– Так в чем же дело?

– Не думай, у меня, где надо, свои люди есть. А как ты думал! Ого, люди!.. Однако же твоя фамилия – Тузиков – к улице никак не подходит. Ну, представь себе: висит вывеска, а на ней большими буквами написано: «Улица имени Тузикова». Кто такой? Откуда? Да и захотят ли люди жить на улице, которая носит такое собачье название? Подумай, Тузиков!..

– Хочешь, я фамилию жены возьму? У нее красивая фамилия – Потеруха. Как, а?

– Тогда это будет улица жены. А баб к таким серьезным делам допускать нельзя, а то наломают дров.

– Наломают! Как пить дать!.. Так как же быть, почтенный, а? Зуд какой-то у меня появился, хоть ты что ему!.. Не упустить бы свой шанс.

– Будем думать. Для чего у нас головы? Все, думаем!..

Тузиков сидел с очень печальным лицом. Бабушкин успокаивал его, а потом уснул. Проснулся он утром на диване. Поднялся, осмотрелся. Не сразу вспомнил, где находится, а когда разобрался, что к чему, тихонечко притворил за собой двери и потопал на автобусную остановку, боясь, что проснется Тузиков и бросится вслед за ним…

Он старался не вспоминать вчерашнее. Но как не вспомнишь, когда стоишь на улице Бабушкина – с другой улицы в город никак не въедешь: автобусы ходят только по ней…

Выскочка

В больничной палате их было четверо: Петровна, привлекательная женщина, которая не скрывала своего возраста, а, напротив, не без гордости подчеркивала, что имеет семьдесят два года, и то и дело напоминала – к месту или нет – что ее муж подполковник в отставке и им выпала честь служить на известном космодроме Байконур; некогда симпатичная блондинка Валентина, да и сейчас еще вполне привлекательная и сексуальная, жена бывшего госслужащего, десять лет как на пенсии, больше читала книги в блестящих обложках про любовь и молчала; Анжелика, самая молодая из всех соседок, и хотя на ее смуглом личике появились первые морщинки, стройная фигурка выдавала ее за девчушку, было в ее облике что-то кавказское, о себе ничего не говорила вообще, большую часть времени проводила с подругами из других палат, ведь с теми, как выяснилось позже, нашла общий интерес: курили вместе на больничном дворике или где-то там. По ее возвращении в палату всегда чувствовался едкий запах табака; и деревенская старушка Стефановна, она чуток слаба была на уши и все время горевала, что ее дед не справится один с домашним хозяйством.

Каждая из женщин занималась чем-то своим: аккуратно ходили на лечебные процедуры, принимали таблетки, обсуждали поданные в столовке блюда. Другой раз кто-то из них скупо рассказывал о своей жизни. Так и проводили время несколько дней. Однако эта идиллия господствовала до того времени, пока не появилась на пороге одна дородная особа, с пакетом и сумкой через плечо, с густо накрашенными красной помадой губами. Она неподвижно застыла на какое-то время на пороге, а когда отыскала глазами незанятую кровать, та была аккуратно застлана санитаркой несколько дней назад после выписки ничем не приметной горожанки средних лет, с размаху опустилась на нее, тяжело вздохнув, затем проверила на прочность пружины и громко сообщила:

– Я – Татьяна Степановна Шабункова! Дважды не повторяю! Запомните! Сейчас я устроюсь, и мы познакомимся поближе.

Женщины сперва приняли ее слова за шутку, может, не совсем удачную и не к месту, но чем больше эта Шабункова хозяйничала в палате, тем меньше они понимали, что за человек подселился к ним. Была эта Шабункова примерно такого же возраста, как Валентина, круглолицая, пышногрудая, с короткими ногами, но на удивление живая и проворная: только успевай следить за ней – за какое-то мгновение она обшарила уже всю палату: что можно было, пощупала руками, ко всему примерилась глазами.

– Бабы, только признавайтесь: кто до меня лежал на этой кровати? – выкладывая в тумбочку принесенные из дома вещи, строго спросила новенькая, и, когда ничего не услышала в ответ, продолжила: – Может, покойница? Не так ли? А то как-то положили меня на кровать… не в этой больнице, правда, а потом узнаю, что на ней только что лежала умершая. Омерзительно. Некрасиво. Верите? Я, конечно, сразу же попросилась в другую палату: переводите – и никаких разговоров! Тему закрываем раз и навсегда! Мне такое счастье не нужно. Надо же додуматься – положить на кровать, где только что лежала мертвая!.. Вы за кого меня принимаете?

Петровна шевельнулась на кровати, та слегка скрипнула, и она тихо, с нескрываемой грустью заметила новенькой:

– Все живут и когда-нибудь умирают. И на кроватях также. В больнице ли, дома, неважно где. Мы все не вечные.

– Спасибо, а то я не знала, – сразу же нашла что ответить Шабункова. – Конечно, все там будем, но не станем торопить время. Что Бог даст, то и примем. Ну, с кого начнем? Давайте, давайте знакомиться, голубушки мои! – Она стояла уже посреди комнаты и поочередно смотрела на женщин, подбадривая жестами. – Давайте, давайте! Вижу, смелых нет?

Четверке постояльцев палаты Шабункова сразу же не понравилась, поэтому каждая из женщин старалась не показывать своей неприязни к ней и делала вид, что она вообще безразлична к ее какой-то слишком уж агрессивной и настырной активности, или, может даже, сказать попроще – к ее навязчивости. Но как бы там ни было, женщины поочередно назвались. Когда Шабункова посмотрела на Стефановну, та только разинула рот: