Вечный слушатель. Семь столетий европейской поэзии в переводах Евгения Витковского - Антология

Джон Китс

(1795–1821)

Ода меланхолии

Не выжимай из волчьих ягод яда,Не испивай из Леты ни глотка,И Прозерпине для тебя не надоСплетать из трав дурманящих венка;Для четок не бери у тиса ягод,Не позволяй предстать своей ПсихееНочною бабочкой, пускай соваТебя не кличет, и пускай не лягутНад тенью тени, став еще темнее, —Печаль твоя останется мертва.

Но если Меланхолия туманомВнезапно с неба низойдет к земле,Даруя влагу травам безуханным,Скрывая каждый холм в апрельской мгле, —Тогда грусти: над розою пунцовой,Над блеском радуги в волне прибрежной,Над несравненной белизной лилей, —А если госпожа с тобой сурова.То завладей ее рукою нежнойИ чистый взор ее до дна испей.

Она дружна с Красою преходящей,С Весельем, чьи уста всегда твердятСвое «прощай», и с Радостью скорбящей,Чей нектар должен обратиться в яд, —Да, Меланхолии горят лампадыПред алтарем во храме Наслаждений, —Увидеть их способен только тот,Чей несравненно утонченный генийМогучей Радости вкусит услады:И во владенья скорби перейдет.

Ода праздности

Трех человек увидел я однаждыВ рассветной грезе, — все они прошлиПередо мной, и облечен был каждыйВ сандальи и хитоны до земли, —Фигуры, что на мраморную вазуНанесены, — они прошли кругомИ вновь пришли в порядке регулярном,Дотоле мной не виданы ни разуИ странны мне, — так часто незнакомБывает скульптор с ремеслом гончарным.

Но отчего, таинственные тени,Не опознала вас моя душа?Затем ли, чтоб чредою наважденийСкользили мимо вы, не разрешаМеня от сна? — Стоял дремотный час,И Праздность без услады и без болиВливалась в ощущения мои;Я цепенел, и пульс мой тихо гас, —Зачем пришли вы и не дали волиОстаться мне в моем небытии?

Да, в третий раз приблизились они —О, для чего? Мне виделось в дурманеСонливом, что душа моя сродниЦветами изукрашенной поляне;Висел туман, но сладостным слезамУпасть на землю не было дано;Сминало рамой листья виноградаОткрытое в весенний сад окно, —О тени! Слез моих не видеть вам!Ступайте прочь, свиданья длить не надо!

На миг оборотясь, опять ушлаФигур неторопливых вереница, —И мне хотелось обрести крыла,Лететь за ними — я узнал их лица:Любовь ступала первою из них,Затем Тщеславье мерной шло походкой,Отмеченное бледностью чела, —И третья шла, чей шаг был мягок, тих, —Я знался с нею, с девою некроткой, —И то сама Поэзия была.

Они ушли — мне крыльев не хватало…Ушла Любовь — на что тебе она?Тщеславие? — Оно берет началоВ безумии, и суть его бедна.Поэзия? — Отрады нет в тебе,Какую в полднях склонен усмотреть яИ в вечерах, в которых брезжит сон, —Я покорился бы такой судьбе,Но как суметь вернуться в те столетья,Когда Маммоной не был мир пленен?

Прощайте! Вам не пробудить меня,Почиющего на цветочном ложе, —Мне похвалами не прожить и дня,Что получает баловень пригожий, —Пройди, видений строй благообразный,Останься лишь увиденным во снеОрнаментом античного сосуда;Оставьте гений мой в дремоте праздной,Исчезните, фантомы, прочь отсюдаИ больше не тревожьтесь обо мне!

Ода Психее

Внемли, богиня, звукам этих строк,Нестройным пусть, но благостным для духа:Твоих бы тайн унизить я не могБлиз раковины твоего же уха.То явь был? Иль, может быть, во снеУвидел я крылатую Психею?Я праздно брел в чащобной тишине,Но даже вспомнить лишь смущенно смею:Два существа под лиственною кронойЛежали в нежно шепчущей траве;Вблизи, прохладой корневища тронув,Журчал ручей бессонный,Просверкивали сквозь покров зеленыйлазурь и пурпур утренних бутонов.Сплелись их крылья и сплелись их руки,Уста — не слиты; впрочем, час разлукиЕще не пробил, поцелуи длитьНе воспретил рассвет; определитьКто мальчик сей — невелика заслугаУзнать его черты.Но кто его голубка, кто подруга?Психея, ты!

К богам всех позже взятая на небо,Дабы Олимп увидеть свысока,Затмишь ты и дневную гордость Феба,И Веспера — ночного светляка;Ни храма у тебя, ни алтаря,Впотьмах перед которымСтенали б девы, дивный гимн творяТебе единым хором.Ни флейт, ни лир, чтоб службе плавно течь,Ни сладких дымов от кадила,Ни рощи, где могла вести бы речьГубами бледными сивилла.

Светлейшая! Пусть поздно дать обет,Для верной лиры — пробил час утраты,Благих древес на свете больше нет,Огонь, и воздух, и вода — не святы;В эпоху столь далекую сиюОт дряхлевшей эллинской гордыни,Твои крыла, столь яркие доныне,Я вижу, и восторженно пою:Позволь, я стану, дивный гимн творя,И голосом, и хором,Кимвалом, флейтой — чтоб службе течь,Дымком, плывущим от кадила,Священной рощей, где вела бы речьГубами бледными сивилла.

Мне, как жрецу, воздвигнуть храм позвольВ глубинах духа, девственных доселе,Пусть новых мыслей сладостная больВетвится и звучит взамен свирели;И пусть деревья далеко отсельРазбрасывают тени вдоль отрогов,Пусть ветер, водопад, и дрозд, и шмельБаюкают дриад во мхах разлогов;И, удалившись в тишину сию,Шиповником алтарь я обовью,Высоких дум стволы сомкну в союзеС гирляндами бутонов и светил,Которых Ум, владыка всех иллюзий,Еще нигде вовеки не взрастил;Тебе уют и нежность обеспечу —Как жаждешь ты, точь-в-точь:И факел, и окно, Любви навстречуРаспахнутое в ночь!

Ода соловью

От боли сердце замереть готово,И разум — на пороге забытья,Как будто пью настой болиголова.Как будто в Лету погружаюсь я;Нет, я не завистью к тебе томим,Но переполнен счастьем твой напев, —И внемлю, легкокрылая Дриада,Мелодиям твоим,Теснящимся средь буковых дерев,Среди теней полуночного сада.

О, если бы хотя глоток винаИз глубины заветного подвала,Где сладость южных стран сохранена —Веселье, танец, песня, звон кимвала;О, если б кубок чистой Иппокрены,Искрящийся, наполненный до края,О, если б эти чистые устаВ оправе алой пеныИспить, уйти, от счастья замирая,Туда, к тебе, где тишь и темнота.

Уйти во тьму, угаснуть без остатка,Не знать о том, чего не знаешь ты,О мире, где волненье, лихорадка,Стенанья, жалобы земной тщеты;Где седина касается волос,Где юность иссыхает от невзгод,Где каждый помысел — родник печали,Что полон тяжких слез;Где красота не доле дня живетИ где любовь навеки развенчали.

Но прочь! Меня умчали в твой приютНе леопарды вакховой квадриги, —Меня крыла Поэзии несут,Сорвав земного разума вериги, —Я здесь, я здесь! Крутом царит прохлада,Луна торжественно взирает с тронаВ сопровожденье свиты звездных фей;Но темен сумрак сада;Лишь ветерок, чуть вея с небосклона,Доносит отсветы во мрак ветвей.

Цветы у ног ночною тьмой объяты,И полночь благовонная нежна,Но внятны все живые ароматы,Которые в урочный час лунаДарит деревьям, травам и цветам,Шиповнику, что полон сладких грез,И скрывшимся среди листвы и терний,Уснувшим здесь и там.Соцветьям мускусных тяжелых роз,Влекущих мошкару порой вечерней.

Я в Смерть бывал мучительно влюблен, —Когда во мраке слышал это пенье,Я даровал ей тысячи имен,Стихи о ней слагая в упоенье;Быть может, для нее настали сроки,И мне пора с земли уйти покорно,В то время как возносишь ты во тьмуСвой реквием высокий, —Ты будешь петь, а я под слоем дернаВнимать уже не буду ничему.

Но ты, о Птица, смерти непричастна, —Любой народ с тобою милосерд.В ночи все той же песне сладкогласнойВнимал и гордый царь, и жалкий смерд;В печальном сердце Руфи, в тяжкий час,Когда в чужих полях брела она,Все та же песнь лилась проникновенно, —Та песня, что не разВлетала в створки тайного окнаНад морем сумрачным в стране забвенной.

Забвенный! Это слово ранит слух,Как колокола глас тяжелозвонный.Прощай! Перед тобой смолкает дух —Воображенья гений окрыленный.Прощай! Прощай! Напев твой так печален,Он вдаль скользит — в молчание, в забвенье.И за рекою падает в травуСреди лесных прогалин, —Что было это — сон иль наважденье?Проснулся я — иль грежу наяву?

Оскар Уайльд