Дрозд - Кирилл Алексеевич Простяков

Морозов выходит вперёд самым первым. Я замахиваюсь на него кулаком, он не успевает увернуться, и этот мощный удар разбивает ему нос. Когда Морозов был выведен, ко мне подошли сзади и взяли за голову, а второй в олимпийке наносил удары в пресс. Ощущая дикую боль, мне всё больше хотелось убить каждого из них. И когда второй пробивал очередной удар в мой живот, я отбиваюсь от него ногой, которая задела его прямо по лицу. Тот, что удерживал меня за голову, тут же начал неопытно душить, будто бы усмиряя во мне дикого зверя. Задыхаясь и скрестив ладони, я ударил своим локтем в его печень и, когда он отпустил меня, скрючившись от мучительной боли, я взял его голову двумя руками и нанёс по ней тяжёлый удар своим коленом прямо по лбу. Начинается одышка. В глазах темнеет. Я слегка держался за своё горло и дотрагивался до живота, словно там была колотая рана. Ко мне стремится второй в олимпийке, в шортах и с окровавленным лицом. Он размахивает своими кулаками и старается попадать только в район глаз. Тогда я решаю отпрыгнуть от него в сторону и кинуться в ноги. Этот парень не выдержал и упал, стукнувшись головой о плитку. Не смотря на его рвение и желание снести меня с себя, я всё равно переворачиваю его на живот и со всей силы бью ступнёй по икре. Но после одного удара последовало огромное множество. Крича, я стучал по его колену, пока не услышал, как сломалась кость. Раздался еле слышимый треск, и поломанная кость выглядывала из-под его кожи. Этот крик боли, что издался в помещении, словно обезумел меня. Я перестал что-либо слышать.

Сюда ехала полиция. И как только я опомнился от этого, то сразу же заметил несущегося отсюда Морозова, за которым побежал, как за мышью. Морозов выбегает из магазина на улицу и устремляется от меня всё дальше. Но он не верит в то, что сможет убежать. Я слышу, как ритмично бьётся его сердце, как ему с ужасом на лице не получается от меня оторваться. Мои ноги словно летели, дыхание почти прекращалось. Я ловлю его за воротник и бросаю на дорогу. Он знает, что сейчас будет. Морозов вертится, всё ещё хочет сбежать. Но ему не получится. Я вдалбливаю свои кулаки в его лицо. Боль в моих костях становится всё заметнее, но она тут же меркнет, когда я вижу кровавое лицо того человека, который чуть не лишил меня лучшего друга. Удар за ударом выбивал ему зубы, оставлял уже чернеющие синяки, уродовал его облик. Кровь брызгала на моё лицо. Морозов словно умирал на моих глазах. Красные слюни сами вылетали из его рта.

Я достал нож. Морозов захлёбывается в своей крови и вновь выплёвывает её вместе со своими отломавшимися зубами. Его лицо умоляет меня этого не делать. Но он не может сказать мне, чтобы я пощадил его. Ведь я не умею щадить людей. Поэтому раскладываю свой нож. И тут же вой сирен доносится до моих ушей. В этот момент я проклинал всё на свете и себя самого. За то, что не могу сделать это с человеком. Я не был убийцей. И становиться им не входило в мои планы. Я в последний раз замечаю его. Он без сознания, закрыв глаза, лежал на асфальте. Красная вывеска от магазина погасла. Они закрыты. Мне пришлось оставить это дело незавершённым.

Я убежал подальше, скрывшись в каком-то дворе. Обернувшись назад, полицейская машина уже приблизилась к магазину. Они обнаружили Морозова, вызывая наряд «скорой помощи». Я не чувствовал довольство собой или же какую-то гордость за свои действия. Я не был победителем. Меня часто преследовал проигрыш. Я знал, что поступаю неправильно. Убивать людей сравнимо с собственным убийством. Когда ты отнимаешь жизнь у другого, то тебе даётся новая… в роли маньяка, а старая мгновенно исчезает. И ты уже никогда не будешь прежним. Твой взгляд обретает слепоту.

Сняв с себя балахон, я выбросил его в кусты. Женщина за кассой могла запомнить мою внешность, поэтому я решил не рисковать. Тогда я посмотрел на бинты на кулаках, измазанные в чужой крови. Я развязываю бинты на руках и бросаю их в лужу под своими ногами. На мне осталась лишь чёрная, пропотевшая футболка. И вдруг за спиной вновь послышался вой полицейской сирены. Однако, когда я повернулся, они лишь уезжали отсюда. Они искали меня. Я пошёл вперёд по длинному асфальту, пробираясь сквозь холод и терзающие голову мысли. Тогда мне казалось, что это никогда не кончится. А даже наоборот. Скоро всё начнётся.

ГЛАВА II. Раны

«Жить воспоминаниями – удел стариков, это в предпраздничный вечер, когда дневные труды окончены. Начинать с этого в юности – смерть» – Томас Манн.

Владиславу всё время казалось, что его кто-то преследует. Он постоянно резким движением оглядывался за спину в поисках чужих глаз, но вместо них позади него была лишь пройденная дорога. Эти видения и предчувствия совершенно точно издевались над ним, над его головой. Владислав не мог сосредоточиться на собственных мыслях, думая о себе и о своём поступке. Порой, смотря на свою тень, ему хотелось растоптать её. Мысли казнили его, ломали психику и выворачивали мозг наизнанку. Каждый шаг доставался ему с трудом, ведь боль, что была не только по всему телу, но и в его разуме, совсем не оставляла в нём сил. Владислав медленно шёл через дворы, переходя из одного в другой, срезая через переулки, перебегая пустую дорогу и шастая по опавшим листьям, которых он совсем не видел под своими ногами. Преодолённые им улицы в его глазах никак не различались. В каждой из них повсюду были старые игральные площадки, металлические горки с большими пятнами ржавчины, дряхлые и поломанные качели. Рядом стояли деревянные лавки, не выдерживающие скопления воды внутри себя, поэтому на них было просто стыдно смотреть. И Владислав понимал, что всё это не одно место и не места, а большая страна, в которой он жил. В его пути присутствовал даже один двор, отличающийся от всех остальных более резко. Но не в лучшую сторону. Он был слишком бедный, почти пустой, в нём даже не горел свет от высокого столба, ибо тот был повален на землю. Однако Владислав и этому не посмел удивиться.

На улице стало значительно холоднее, и мороз давал ему о себе знать в виде мелких мурашек, то и дело скользящих по его коже. Он идёт, несмотря на всё время лезущие сопли из носа, в знак того, что его тело уже не выдерживает этой прохладной стужи. Руки, облитые кровью через снятые бинты, немного дрожат. Ноги, продвигающиеся вперёд со слабостью и постоянными остановками, отказывались двигаться дальше. Владислав уже не чувствовал, как пытается сжать свои кулаки. Кости не поддавались ему совсем, словно ребёнок не хочет выполнять требования родителей. Когда Владислав остановился, чтобы попытаться рассмотреть свою руку, он заметил, как рваная кожица, сорванная от битья по чужим зубам, свисала с его пальца. В горле появился ком, а затем и некое отвращение; он будто бы не верил, что это его рука. Осматривая свою конечность дальше, ему виделся лишь ужас того, что он натворил с самим собой. Владислав прикоснулся ладонью к своему лицу. Он не понимал, где сейчас находится, он чувствовал, словно теряет сознание. Он пугался самого себя, не хотел больше видеть своего тела. Однако он и не видел, ведь закрыл глаза ладонью, плотно прижав её к лицу. От страха у него появились слёзы, а от воспоминаний – горький и продолжительный плач.

Он шёл прямо, но не видел дальнейшей перед собой дороги. Город спал вместе со своими жителями, не было проезжающих по трассе машин, никто не прошёл мимо. Оживлял лишь свет от всё ещё мерцающих вывесок. Разноцветные, они создавали свой настрой и смотреть на них было приятнее, чем на то, что они освещают. Владислав чувствовал себя полностью одиноким, потерянным, оставленным наедине со своим разумом и остывшим гневом. Ему некому было излить свою душу, ведь этой