Журнал «Вокруг Света» №12 за 1973 год - Вокруг Света

С нами шли четыре дофарца. Двое из них — Абдо и Сальман — читателю уже знакомы. Третий был молодой мулат, а четвертый — бедуин Сайд. Небольшого роста, сухой, лет под сорок, он казался тщедушным, однако в выносливости не уступал своим молодым товарищам. При всех обстоятельствах его бородка и усы воинственно топорщились.

Как-то раз, на второй или третий день перехода, когда порывы ветра неожиданно разогнали облака, мы увидели в отдалении пару довольно крупных голубей. Саид припал на колено, мгновенно прицелился и выстрелил. Один голубь улетел, другой камнем упал на землю. Саид подбежал, нашел в траве голубя и преподнес нам — «на жаркое».

Поражает удивительная щедрость дофарцев. Бедуин Саид — отличный тому пример. У него были великолепные швейцарские часы, которыми он очень гордился и дорожил. Но на одном из переходов взял и подарил их приглянувшемуся ему человеку. А однажды мы купили козу, зарезали ее и стали варить. В нашем отряде было шесть человек. Откуда ни возьмись, собрались люди: три пастуха, бродячий торговец, больной старик с мальчиком, две женщины с маленькими детьми, шесть подростков из соседнего селения. Гости спокойно ждали, пока на костре варилось мясо. Каждому досталась его доля.

Наутро мы позавтракали чаем без хлеба и совершили на пустой желудок тяжелейший переход по горам. Чем объяснить такую, казалось бы, непростительную беспечность? Широтой души? Да. Чувством коллективизма? Да. Главное же в том, что это была вовсе не беспечность. Для арабов щедрость, гостеприимство — прежде всего и главным образом закон самосохранения, закон пустыни. Кочевник, да и оседлый, отдаст последнее, но не позволит гостям уйти голодными.

На очередную ночевку мы остановились в огромной двухэтажной пещере. Ее потолок, закопченный кострами, горевшими здесь, быть может, еще до нашей эры, поднимался метров на десять. На полу между камнями в углублении метра три на три, где были постелены коровьи шкуры, расположился весь наш отряд. Этажом выше, за ширмами из мешковины или коровьих шкур, в каменных выемках были устроены семейные пещерки. Стадо маленьких белых козочек укрылось от непогоды вместе с нами.

Обитатели пещеры были бедны донельзя, даже по дофарским стандартам. Но перед сном хозяин, пожилой африканец с серебряными курчавыми волосами, принес блюдо наперченного риса, немного отваренной сушеной рыбы и чашу молока. Еще раз мы убедились, что законы гостеприимства здесь священны.

В пещере ночью спать было холодно. Костер погас, одеял не хватало. Под головой вместо подушки камень. Нещадно кусали комары. Верблюды, расположившиеся рядом, изредка издавали рев, похожий на рыканье льва. Мы встали спозаранку, позавтракали чаем с молоком и двинулись в путь.

Обедали уже на плато под моросящим дождем. В «меню» был лишь вареный рис да чай. Перед обедом открыли банку сока манго. Абдо ставил на крышку патрон с пулей и бил прикладом, делая дырочки. Затем сварили чай. Сначала я удивлялся местному обычаю пить чай перед обедом, потом понял: после похода самое быстрое — вскипятить воду и заварить чай. Сладкий, крепкий, он утоляет жажду, бодрит. Рис — потом.

В долину спустились уже затемно. Стоит ли ночевать здесь или идти наверх, в деревню, которая, как обычно, расположилась чуть выше, на отроге горы? У нас не было ни котла, ни чайника, ни палаток, ни одеял. Абдо и Сальман не хотели лезть по горам ночью, но мы спешили и настояли на том, чтобы идти.

Мы медленно пробирались по тропинке, круто уходившей вверх, по скалам, сквозь колючую чащобу кустарника. Минут через пять стало темно, хоть глаз коли. Погас наш единственный фонарик — сели батарейки. Моросил дождь. Шли на ощупь, опасаясь поскользнуться, спустить камень на голову идущего следом товарища, покатиться куда-нибудь вниз. Потом тропа стала настолько крутой, что приходилось ползти почти на четвереньках. Пот смешивался с каплями дождя и заливал глаза, мучила жажда. Каким чутьем наши спутники угадывали тропу в кромешной тьме среди нагромождения скал, деревьев, кустарников? Мы были уже на пределе. Дойдем ли мы когда-нибудь и куда-нибудь?

Вдруг небо посветлело. Лес кончился. Кончился и крутой подъем. Теперь мы двигались по пологому склону. Один из бойцов направился вперед: предупредить жителей селения о нашем приходе, а мы постояли, обернувшись к темному ущелью, восстанавливая дыхание. Ущелье было еле заметным при свете луны, пробивавшейся сквозь туман мутным бесцветным пятном. Наверху мелькнул оранжевый свет керосиновой лампы — нам навстречу из селения выслали человека. Мы тащились еще с полчаса, пока не увидели смутно различимые хижины, похожие на стога сена.

Дымок костра! Вода! Наконец-то можно было промочить пересохшее горло. Всю дорогу мы сдерживали себя, не говорили о воде. Потом устали так, что даже забыли о жажде. Теперь можно пить.

В хижине, куда нас привели, было тепло и сухо. Пол покрывали коровьи шкуры. На очаге, наполнявшем помещение едким дымом, кипел чайник. В темноте было слышно дыхание нескольких десятков людей, набившихся в хижину, чтобы встретить гостей, поговорить, послушать. Принесли керосиновую лампу, и я смог рассмотреть жилище. Из больших грубых камней посередине выложен круг метров пять диаметром, в центре поставлен столб, сверху в виде шатра набросаны сучья; между камнями на полу сделан очаг. Вся утварь состояла из котлов, чайника, помятых алюминиевых чашек да ржавого железного сундука. Сверху на веревке свисал мешок с кукурузой, сохраняемой от крыс. Больше ничего.

Горец, обнаженный по пояс, примостившись у лампы, читал нараспев книжку. Я прислушался. Не может быть!

— Что это у тебя?

— Возьми, друг, взгляни.

Я взял потрепанную книжку и прочитал на титуле арабскую вязь: «Владимир Ленин. «Две тактики социал-демократии в демократической революции».

Мы только что поужинали вареной фасолью с коровьим маслом, вяленым акульим мясом и чаем. И тут вдруг послышался треск транзистора. Поймали «Голос арабов» из Каира и прослушали последние известия... Очередная порция угроз Тель-Авива... Действия палестинских партизан... Сообщения из Советского Союза...

Разом заговорили собравшиеся. Заметался огонек коптилки.

— Ну вот ты, Абдо, ты много ездил, много видел, объясни нам, почему мы так живем.

— Почему? Потому что мы погрязли в темноте и невежестве. Мы уткнулись лицом в свое поле, в свою лавку и дрожим от страха за свою шкуру. Султаны и шейхи продают нас империалистам. Они живут во дворцах с кондиционерами — есть такие машины, из которых в жару идет холодный воздух.

Собравшиеся восхищенно зацокали языками.

— ...А на нашу долю, — продолжал Абдо, — остаются грязь, труд до седьмого пота, кровь, унижения. Но мы — не рабы. Поэтому мы готовы пойти на смерть. Впереди нас ждет светлое будущее, когда никто не будет сидеть на шее другого, а власть будет принадлежать самому народу. Наши дети пойдут в школы. К нам в хижины придет врач. Наша нефть будет служить процветанию народа. Мы пойдем по пути, открытому Октябрьской революцией в России, открытому великим Лениным.

Долго еще говорил Абдо. Его голос, сначала медленный и спокойный, постепенно набирал силу, звучал все мощнее, неистовее. Слова его задевали собравшихся, заставляли спрашивать, возражать, спорить и соглашаться. Потом Абдо закрыл глаза и начал читать стихи сирийского поэта о свободе.

Я с удивлением и восхищением смотрел на Абдо. Этих талантов я за ним не знал.

Как известно, в походе тяжела и иголка, особенно в горах, а котомка Абдо была необычно увесистой.

— У тебя здесь патроны? — спросил я его на одном из привалов.

— Нет, снаряды, — ответил он, усмехнувшись. — Для тяжелой артиллерии...

Он раскрыл котомку. Там были книги. Я брал их одну за другой. «Две тактики...», «Государство и революция», сборник статей В. И. Ленина под общим заголовком «О труде», «Капитал» Карла Маркса, «Десять дней, которые потрясли мир» Джона Рида... Любопытно, что когда я вернулся домой и рассказывал об этом друзьям, то даже они усмехались: «Журналистское преувеличение!» Я жалею, что не сделал снимков библиотечки Абдо.

— Что привело тебя в революцию? — как-то раз спросил я его.

Он задумался, потом ответил:

— Унижение.

Сам Абдо не был рабом, но он был сыном раба. Его отец копал арыки на плантациях кокосовых пальм под Салалой. Когда Абдо исполнилось 10 лет, отец привел его в единственную в Салале начальную школу.

— Чернокожего щенка учить грамоте?! Ха-ха-ха! — заколыхался живот под длинным халатом учителя. — Пошел вон!..

Этой «беседы» Абдо не забудет никогда.

Спустя три года его взяли слугой на парусник, где капитан кормил его отбросами, а в Кувейте «забыл» на берегу, не уплатив ни гроша. Абдо устроился рабочим в лавку. Днем он бегал по поручениям хозяина, таскал ящики и мешки, а вечером отправлялся в платную школу.