Серебряная лоза - Олли Бонс

терпеть не могла, когда что-то шло не по плану, и в такие моменты страшно злилась.

— Ну и прекрасно! — вскричала она, в очередной раз увязнув ногой в грязи. Несколько рыжих завитков на её макушке встали дыбом от ярости. — Ну и не надо!

И Хитринка, порывшись в торбе, извлекла оттуда старый дедушкин гамак, который не раз её выручал. При помощи лёгких крючьев он цеплялся почти на любые деревья, а плетение сетки было таким тонким, что сквозь неё не могли проникнуть комары.

— Вот тебе! — завопила она, забрасывая впотьмах первый крюк на ветку, нависшую над дорогой.

— Ой! — раздалось оттуда, и с ветки прямо на Хитринку упало что-то довольно увесистое.

— Это ещё что? — возмутилась она, отпихивая от себя упавшего и пытаясь подняться на ноги. — Ну и кто в здравом уме будет ночью сидеть на дереве у Тёмного леса?

— Тот, кто не желает, чтобы его разорвали волки, — раздался тонкий голосок.

Хитринка нашарила в торбе светляка — она нашла его на дорожке, успела завести, но отпускать не спешила — и замахала им во все стороны, чтобы он засветился. Светляк обречённо зажелтел, и Хитринка уставилась на того, кто свалился с дерева.

— Ну что за чучело, — покачала она головой, заправляя за ухо щекочущий лоб завиток.

Перед нею стояло маленькое существо — неясно даже, мальчик или девочка — в истрёпанной тёмной накидке, из-под которой выбивались многочисленные слои другой одежды, а ещё ниже были очень тонкие ножки в дырявых чулках и грязных башмаках.

Подняв светляка выше, Хитринка увидела бледное личико с острым носом и светлые, как пушок пожилого одуванчика, волосы, небрежно остриженные и едва доходящие до плеч.

Существо терпеливо ожидало, пока Хитринка завершит осмотр.

— Какие ещё волки? — наконец фыркнула она, пряча светляка в торбу. — Здесь такого не водится.

— Не водилось, — тонким голоском поправил этот незнакомый человечек, — но теперь они уж точно тут есть. Они пришли за мной.

— Тогда самое время тебе сообщить, кто ты и что здесь делаешь, — сказала Хитринка.

В волков она, конечно, совсем не верила (хотя бы потому, что они никогда не забредали к болотам). Но очевидно, что от хорошей судьбы никто не станет приходить в это место, чтобы провести ночь на дереве.

— Я Марта из Приюта, — сообщило существо и шмыгнуло носом. — Давай влезем обратно на ветку. Потому что волки-то уже вот они.

Хитринка обернулась в сторону леса и увидела светящиеся красным глаза. Ей некогда было считать, сколько их, да и считать-то она, по правде, почти не умела.

— Да что же такое сегодня! — возмущённо вскричала Хитринка и хлопнула себя руками по бокам.

Затем она ловко подпрыгнула, ухватилась за нижнюю ветку, подтянулась и забралась повыше.

Марта из Приюта безнадёжно пыталась вскарабкаться на дерево, привстав на носки. Сверху Хитринка разглядела, что у неё было что-то не то со спиной.

— Спишь там, что ли? — крикнула она, протягивая руку вниз. Девчонка тут же уцепилась и оказалась совсем лёгонькой, так что поднять её наверх оказалось пустячным делом.

— Благодарю, — пискнула она.

— А уж я-то тебя как благодарю, — огрызнулась Хитринка, глядя на подступающих волков. — Расскажи-ка мне, Марта из Приюта, отчего это за тобой идут волки?

— Я не знаю, — ответила девчонка и поболтала ногами. Ветка закачалась. — Наверное, потому, что я вышла наружу.

— Откуда вышла? — не поняла Хитринка.

— Мне не разрешали покидать комнаты, — пояснила Марта. — «Дитя, эти стены — твой дом навсегда. А выйдешь наружу — случится беда». Вот что мне пели, сколько я себя помню. А я всё равно захотела выйти, и вышла, а потом пришлось бежать. В первую ночь волки кружили у стен, во вторую — перебрались через забор и заглядывали в окна, а потом они бы наверняка напали и разорвали всех внутри. Хорошо ещё, их никто не заметил, вот бы все переполошились! И Грета, которая стряпает и моет полы, приказала мне идти и не делать ни шагу назад, пока я не доберусь до Вершины Трёх Миров.

— Почему именно туда?

— Грета сказала, это для меня теперь единственная возможность спастись.

— Так что же ты потащилась к болотам? Это ведь вовсе не по пути. С дороги сбилась, что ли?

— Так ведь сперва Грета велела идти сюда. Здесь живёт Ковар, он-то мне и нужен. Он проводит меня к Вершине, потому что знает путь.

Хитринка ощутила, как покалывает щёки от гнева, и понадеялась, что в сумерках не видно, как она краснеет.

— Ковар! — вскричала она. — Ох, как же я ненавижу это имя! Ненавижу, ненавижу, ненавижу!

— Ты почему… — попыталась узнать Марта, приподняв светлые брови, но собеседница совсем её не слушала.

Как, в самом деле, можно было относиться к тому, кто не пожелал знать о собственной дочери и за тринадцать лет ни разу не проведал? Он избавился от неё, отдав бабке с дедом, когда Хитринке было по виду несколько дней от роду, и даже не подумал, как она выживет здесь, на болотах. Счастье ещё, что у соседей незадолго до того народилась дочь, и мать за отдельную плату согласилась выкормить подкидыша. Неясно уж, откуда старики взяли столько денег, ведь когда в услугах кормилицы не стало нужды, те соседи на вырученные средства смогли перебраться в город и обосноваться там.

Почему-то обида на отца была сильнее, чем на неведомую мать. Может, потому, что о родившей её Хитринка не знала совершенно ничего, и та оставалась бесплотным образом, тенью, а вот отец вырос здесь. В этой хижине он тоже сделал первые шаги, держась за эту самую лавку. А вот на косяке старые зарубки, отмечающие, как он рос. Вон с того дерева на опушке леса он однажды упал, но не плакал. Вот сюда ходил за орехами. Мастерил игрушки из прутьев, некоторые даже уцелели.

Отец был реален, и повсюду остались следы его присутствия, и казалось порой, он вот-вот появится. Откроет дверь со смехом, или выйдет из-за хижины, а может, покажется из леса. Порой он снился Хитринке, этот мальчик из бабушкиных историй, хотя, конечно, теперь-то он должен был уже повзрослеть. Сперва она любила эти сны, затем возненавидела.

Поначалу Хитринка даже не задумывалась, что у неё должны быть родители. Есть Завирушка, есть Хвост-Хитрец, чего ещё желать? Но она росла, и однажды ей захотелось тоже сказать кому-нибудь «мама» или «папа». Хотя бы узнать, какими они были. Почему они её бросили и не пожелали навещать, что с ней было не так?

И желание переросло в обиду, а затем — в злость. Раз они отвергли