Фигурка моржовой кости. Рассказы, короткие истории, эссе - Виталий Бурик

Потом – такси, потом – ещё какие-то гости, и ещё… Вечер, плавно переходящий в ночь, длился, бежал, летел горнолыжником, иногда – балансировал канатоходцем по нити, сотканной из встречи Ольги, отчаянно-подарочных разговоров, океанско-черёмухового, с парами вина и эндорфинами молодой крови, ветра в голове.

Встреча удалась вполне. Новый человек был не просто завлечён в наш рафинированный мирок, он был заинтригован, расположен к нам, ну а с нашей стороны – безусловно обожаем. При встрече с Васиным несколько дней спустя делились впечатлениями. Фёдор говорил что-то там о том, что, мол, эффектная у Тараненко сестрёнка, легка на подъём, неглупа, мила, ну и подобное в том же духе. Да мало ли, что он там ещё говорил – явно видно было одно – он покорён, а это значило, что Оля на достаточно долгое время заняла фокус внимания его, а автоматически – и всей нашей компании.

А я уже думал о новой встрече. Вот ведь какая странная штука – женское обаяние. Гиря внешних данных часто перетягивает всё остальное. Окажись она дурнушкой – вряд ли кто-либо сказал, что она неглупа, общительность и рисковость в интеграле характеристик скорее всего ушли бы в минуса, любопытство и напористость казались бы назойливыми мухами, от которых хочется побыстрее отмахнуться. А так – всё окей, кроме, разве, того только, что глубже внешних впечатлений мало кому хочется нырять, итак – с лихвой, с головой, живо, весело, интересно – а там, за фасадом – всегда ведь подразумевается какая-нибудь интрига, загадка. Пусть лучше остаётся блестящей многоцветной загадкой, чем чёрно-белой правдой…

Карта Москвы (отрывок из повести «Поэма будней»)

* * *

Метро снова вторглось в моё течение времени. Точнее, снова время моё уносит течение метро, и я ничего не могу с этим поделать. Искаженный голос из динамика, двери закрываются и вагон набирает скорость. Я лишь точка в потоке, точка в пространстве, где густое месиво почти десяти миллионов душ образует затейливые узоры взаимодействия человеческих движений, слов и чувств. В летящем сквозь приглушенный отчаянный свист вагоне метро острее чувствую свою сопричастность этому уплотнению в организме человечества, называемому Москвой.

* * *

Пробьётся ли звонок сквозь бетонные стены подземки? Возьмёт ли она телефон? И что мне сказать? Условились же, что позвоню, когда приеду. Чего сейчас-то трезвонить? Глупо как-то. А что не глупо? Если рассудительно – это уже не чувства. Хотя и чувства препарировать словами – тоже глупо. Так и выходит – кругом дурачок. Снова открываются двери – входят какие-то музыканты со шляпой для монет. Роюсь в карманах, что-то ссыпаю в шляпу – из уважения к нелёгким стараниям в душном метро. Что я делаю в этих поездках, скачках-перебежках от одного сюжета к другому, между встречами, пунктиром обозначающими общение, общность с тем ли, с той ли? Я ничего не ищу. Провожу время? «Построяю себя»? Попутно – и то и другое. Одним словом – живу. Так вот, в пути, между прочим.

* * *

Жизнь между. Между людьми, разговорами, снами, телефонными звонками, едой наскоро в кофейнях, новой ночью и добрым утром. Здесь, в Москве, даже приятно почувствовать себя никем, просто, к примеру, точкой внимания и смысла в общем потоке, среди плотных силовых линий информации где-то на карте метро.

* * *

Станция Тверская. Мой выход. На выходе эскалатора тревожный дятел клюёт в ребро – надо позвонить. Теперь уже можно.

* * *

Вот Тверская – главная улица столицы… Побольше походив по центру Москвы, задумаешься – а есть ли здесь действительно «главная» улица, градообразующая во всех смыслах? Вот, в иных городах, поменьше, ощущается их цельность и есть однозначно главные улицы, без которых и город-то представить нельзя. К примеру, что было бы с Петербургом без его невского проспекта? Есть города «двуглавые», чей идейный и архитектурный костяк составляют две главных улицы. В Хабаровске это, конечно же, Амурский бульвар и улица Муравьёва-Амурского. Во Владивостоке тоже две главных улицы – Светланская и Океанский проспект, они перпендикулярны, каждая ось задаёт свой тон, свой ритм, своё направление. А в Москве? Москва – круг, не имеющий по-настоящему главных улиц, без любой, в принципе, её архитектурная целостность может как-то обойтись. Но кругу этому никак нельзя обойтись без центра – без Кремля и Красной Площади.

* * *

Бульварное кольцо. Сколько бульваров оно соединяет – точно не помню. Вроде бы пять. Кольцо неполное, в южной его части есть перемычка из узеньких улиц.

* * *

Москву невозможно представить единым городом. Каждый выход из метро и даже некоторые отдельные улицы представляют обособленные места. Словно вышедший из межпростространственного портала, идёшь по этим улицам совершенно какую-то новую для тебя Москву, стёклышками калейдоскопа поворачиваются своими фасадами и эрзацами постройки различных эпох и архитектурных стилей.

Легенды и мифы Патриарших прудов (отрывок из повести «Поэма будней»)

* * *

Пушкинская площадь занимает свою символическую и физическую высоту. В самом деле – в какую бы сторону ни пошёл от Пушкинской площади – к станции метро Маяковская, в оба конца Тверского бульвара, к Патриаршим прудам или даже к Кремлю – всегда это будет спуск вниз. Иногда очень пологий, совершенно незаметный, но спуск. Символическая вершина наших российских смыслов, что-ли.. У памятника Пушкину традиционно ждут с цветами. И я жду. Со скромным букетиком розовых роз. Не знаю, почему, купил именно розовые. Видимо, среди всех показались свежее, какие-то сами в себе, не нарочитые, словно розы такого именно цвета не выведены специально, а случайно родились себе между прочим, и садовник – так и быть – срезал их. Ещё одна вешка, ещё одно доказательство пунктирной жизни, жизни между всем прочим. И хорошо – так честнее.

Ходил ли трамвай на углу у Патриарших во времена Булгакова? Говорят, что не ходил. Ну и ладно. В самом деле, не важно где именно Аннушка разлила масло, главное, что это мифическое место сейчас доподлинно существует на карте Москвы, в головах у сменяющих друг друга статистов, наполняющих своими шагами тишину алей вдоль последнего из оставшихся нам в наследство прудов старой Москвы. Дышу одним воздухом с могучими липами. Вместо Коровьева на скамейке встречаю похмельного Марио – завсегдатая этого места. Марио представляется итальянцем, работающем по контракту на одну из римских газет, хотя, судя по изношенным физиономии и прикиду, он больше напоминает отечественного бомжа. Что ж, мифологическое место располагает к сотворению и утверждению новых мифов, в которые хочется верить. Именно слепое желание верить держит нас на привязи в старой Москве, создаёт её целостность, не даёт рассыпаться между всего прочего осколкам нашего суетного существования.

Конец ознакомительного фрагмента.