Исход - Юлиан Семенов

Сомов пришпорил коня и пустил его туда, в самое пекло уличного боя. Унгерн долго смотрел ему вслед, потом подмигнул Ванданову и сказал:

— Скоро вернется. Штабист. А в седле, между прочим, держится неплохо. Только здесь не Елисейские поля.

А то место, куда скачет Сомов сейчас, — гостиница для офицеров-хунхузов, превращенная в крепость: два пулемета держат все улицы под обстрелом.

Сомов спустился в город, привязал коня к заборчику, лег рядом с казаками.

— Ну? — спросил он. — Что лежим? Устали?

— Ваше благородие, из пулеметов садят, головы не подымешь. Вон сколько наших покосили.

— Гранаты есть?

— А какой толк? Не достанешь их. Там штаб у них, офицеры живут.

— Отползайте за пагоду, — попросил Сомов, — не все, не все. Вы постреливайте, шумите больше.

Трое казаков отползли вместе с Сомовым к лошадям. Сомов достает из кожаного подсумка веревки, бросает их казакам.

— А ну привязывайте меня под брюхо.

— Ваше благородие, лошадь повалят, вас замнет.

— Ну! — прикрикнул Сомов. — Быстренько.

Выносится из-за маленькой пагоды конь, несется во весь опор через площадь к зданию хунхузского штаба, там, где пулеметчики засели. Конь без седока, на седло накинута попона — цветастая, видно, какому князю конь принадлежал. Пулеметчики смотрят на коня, который несется через площадь, смеются, говорят что-то друг другу. Один из них скручивает лассо, чуть поднимается с земли — хочет заарканить коня, но в это мгновение Сомов бросает две гранаты — одну за другой. Грохочут разрывы, ржет конь, поднявшийся на дыбы, ревут казаки, бросившиеся в штыковую.

Сомов берет левой рукой нож, который был зажат у него во рту, перерезает веревки, акробатически выпрыгивает из-под коня, катится кубарем по земле, быстро отползает к заборчику, перемахивает через него.

Тот молоденький, ласковый офицер, который захватил Иртынцыцык, сейчас хлещет девушку по щекам, тащит ее к машине. А она вырывается от него, то и дело оборачиваясь к востоку — туда, откуда гремят залпы унгерновских орудий. Хунхузы, пробегающие мимо офицера, который тащит за собой Иртынцыцык, вытягиваются по стойке «смирно», козыряют офицеру. Он что-то кричит им на своем языке. Они помогают ему бросить Иртынцыцык в машину. Девушка пытается выбраться из машины, но офицер снова бьет по лицу и в яростном остервенении срывает у нее сережку — точь-в-точь как та, что сейчас у Мунго в мочке.

Сомов с казаками и с монгольскими солдатами вот-вот настигнет машину. Но нет, офицер приник к пулемету, установленному на заднем сиденье. Двое хунхузов бросили Иртынцыцык на пол, прижали ее ногами, и, поливая огнем преследователей, машина скрылась в переулке.

Выскакивают из штаба хунхузы с поднятыми руками — и офицер, и унтер-офицер, и солдаты. Проходят мимо Сомова, который сидит на коне — запыхавшийся, шапка прострелена пулей, лицо исцарапано в кровь шальным осколком. Он смотрит на проходящих мимо хунхузов и видит на каменистой твердой земле, как капельку крови, сережку. Он поднимает сережку с земли, смотрит в бинокль на машину, в которой увозят девушку, весь подается вперед и видит номер Л-293.

Оборачивается, замечает медленно въезжающего в город Унгерна со свитой, козыряет барону.

Унгерн подъезжает к нему вплотную, улыбается.

— Умница, — говорит он, — не ждал.

И треплет Сомова по щеке, будто девушку. Ванданов и охранники бегут к тюрьме.

Они открывают тюремные ворота. Ванданов бежит мимо ящиков — заключенные провожают его радостными в слезах улыбками. Останавливается напротив ящика Мунго, срубает шашкой замки с ящиков, в которых томились Хатан Батор и Мунго, выводит их из тюрьмы — шатающихся, окровавленных, счастливых. Их окружают казаки, помогают им сесть на коней. Ванданов возвращается в тюрьму и спрашивает первого сидящего в ящике:

— За что сидел?

— Против хунхузов говорил.

— И правильно говорил. Свободен. Срубает замок, выпускает из ящика человека, переходит к следующему.

— За что сидел?

— Свою дочь хунхузам не отдал.

— Свободен.

Разрубает ящик, выпускает человека. Подходит к следующему:

— За что сидел?

— За то, что большевик.

Ванданов молча стреляет человеку в лоб, подходит к следующему ящику с тем же вопросом…

На празднике в Угре, где Унгерну дарят орлов, а Мунго награждают за геройство, Сомов сообщает Мунго, что Иртынцыцык увезли на Север на машине.

КАБИНЕТ ИМПЕРАТОРА. Сейчас здесь Унгерн, Ванданов и Хатан Батор Максаржав.

Император расхаживает по громадному кабинету, подолгу задерживаясь возле чучел диковинных животных и рыб — он страстный коллекционер.

Унгерн, склонившись над картой, энергическим жестом правой руки делает бросок на север, к границам РСФСР.

— Запад есть Запад. Восток есть Восток, — говорит он. — И вместе им не сойтись. Когда я сидел консулом в Лондоне, я гладил вот этими ладонями те места, по которым ходил Редьярд Киплинг. Так вот, я говорю вам: пора на север, дальше.

Хатан Батор Максаржав ответил ему:

— Монголия освобождена, дальше идти некуда, там Россия.

— На севере не только Россия, — сказал Ванданов, — на севере банды Сухэ Батора.

— Он монгол, — возразил Хатан Батор Максаржав. Унгерн сказал:

— Нет, он не монгол. Монгол желтый, а он — красный.

Хатан Батор пожал плечами:

— О том, что он объявил красное правительство монголов, я не знаю, но я знаю, что он отдал аратам скот. Если это красный монгол, то мне это нравится…

Унгерн и Ванданов быстро переглянулись. Унгерн положил свою девичью, красивую, топкую руку на плечо Хатан Батора и сказал:

— Ну что ж, брат, может быть, ты и прав. Если говоришь так ты, народный воин и герой, мы должны прислушаться к твоим словам.

Унгерн и Ванданов, поклонившись императору и Максаржаву, уходят.

МАЛЕНЬКИЙ ДВУХЭТАЖНЫЙ ДОМИК НА ОКРАИНЕ УРГИ. Здесь ночной бар и отдельные номера с проститутками содержит японец Бонаяси, пергаментный старик, свободно изъясняющийся на нескольких европейских языках.

Сейчас здесь в зале пусто. Где-то за бамбуковой занавеской женщина поет грустную песню. На ковре сидят доктор Баурих и Сомов. Оба изрядно пьяные, и Сомов предлагает:

— Послушайте, знахарь, теперь давайте выпьем за берцовую кость.

— Их две, за которую? Давайте за правую. Я люблю все правое. Левое и правое, центр. Тьфу, прошляпили Россию, левые — правые. Есть только правые и неправые.

Ура!

— Ура! — соглашается Сомов, тоже выпивая. — Между прочим, очень вкусная гадость.

— Кругом самозванцы, психи и пройдохи, — говорит Баурих. — Послушайте, Сомов, неужели вы верите этому неврастенику? Неужели в Париже на него делают серьезную ставку? Мир населен полутора миллиардами одичавших, изверившихся зверей, которые сплющены страхом, — оттого и революции делают.

Сомов, оглянувшись, спрашивает:

— Вы что, плохого мнения о контрразведке барона?

Баурих махнул рукой:

— Они интеллигентов не понимают. Если бы я говорил «люблю жидов», или «готовлю покушение на Унгерна», или «Ленин — неглупый человек», — вот тогда к стенке. А такой язык им непонятен, пугает их только как детишек — и все. — Баурих засмеялся: — Парадокс: охранка без интеллигентов не может. Мы без них можем, они без нас — нет. Так сказать, неразделенная любовь. А потом, я ничего не боюсь — Унгерн врачей обожает. Он даже зубную врачиху здешнюю — еврейку Розенблюм не разрешил подстрелить, потому что боится зубной боли. Скоро снова дальше, большая дорога предстоит.

— Большая? — Он велел сорок ампул заготовить. На каждой двадцатой версте колется — восемьсот верст. А потом он что-то с этим красным монголом задумал.

— С Сухэ Батором?

— А черт его знает. Словом, все одно к одному.

Из-за бамбуковой занавески выходит женщина, которая пела песню. Она молода еще, в глазах льдинки остановившиеся, лицо белое, декольте громадное, безвкусное. Она стоит и шепчет:

— Скоты, скоты, грязные скоты!

А где-то за ее спиной из номеров раздается заунывная, с пьяным всхлипыванием казачья песня. Доктор хватает Сомова за руку и шепчет:

— Боже мой, Варя! Варенька Федорова! Господи, я же всю ее семью лечил! Неужели она? Варя, — говорит он. — Варенька, это вы?

Варя посмотрела на доктора. В лице ее что-то дрогнуло, сломилось ее лицо.

Доктор подбежал к ней, обнял ее, стал целовать ее, прижимать к себе, гладить по голове, повторяя:

— Варенька, боже ты мой, Варенька, девочка! Варенька, что же это с вами, милая? Ну сейчас, сейчас, золотко, сейчас, погоди, сейчас я закажу всего, будем вместе сидеть. Знакомься, это Сомов — полковник из Парижа, Андрей Лукич.

Варя, когда услышала слова доктора, как-то изумленно, с ужасом посмотрела на Сомова, шагнула к нему, сжав у горла худенькие свои кулачки, хотела что-то сказать, но вдруг, словно пьяная, упала к его ногам.

Доктор захлопотал над ней, стал дуть ей в лицо, хлопать по щекам, потом бросился за перегородку. Там он сшиб что-то, выругался и закричал визгливым, непохожим голосом: