Простой советский спасатель (СИ) - Буров Дмитрий

Глава 2

— Лех, друган, ты чё, перегрелся? Алё, гараж! Рота, подъем! На работу пора. Да ты где бухал-то вчера без меня? Сивуху что ли с Васькой, жрали? Говорил вам: не берите у баб Раи, туфту гонит! На коровьем навозе!

Черт, Андрюха да заткнись ты уже. А то не с тобой мы вчера пили Тохину абрикосовку. Какой навоз? Какие коровы? Что ж ты так орешь?! Я пытался продрать глаза, но ничего не получалось. В голове гудел колокол, во рту застрял распухший язык, обдирая наждачкой нёбо.

— Леха, если тренер узнает, кабздец тебе будет. И тебе, и Ваське! У вас же соревнования на носу за честь края! Поднимайся, Нептун ты недоделанный! Тебя уже и комсорг искала. Ты что, на Нептуна подписался? Ну, ты даешь! Мало тебе баб, на русалок потянуло?

«Какой нептун? Какие русалки? Андрюха, ты, что белены объелся? У меня походу инфаркт, а может инсульт, а заговариваешься ты?» — голоса не было, мысли вяло перекатывались в гудящей голове, пытаясь воспринять действительность. Глаза все так же не открывались, но память постепенно возвращалась. Я вдруг вспомнил, как рухнул на прохладный песок, прямо в лапы Рыжухе. Как со стороны увидел испуганные зеленые кошачьи глаза, и удирающих с перепугу котят. Услышал далекие крики бегущих на помощь друзей-спасателей.

Молодой незнакомый голос пробивался ко мне как сквозь вату. Я скривился: вот ведь шумаголовый! На зубах хрустнул песок. Я попробовал его выплюнуть, но не смог. Дико хотелось пить. А голос над головой все бубнил и бубнил, причитая и перечисляя незнакомые мне имена и фамилии. В надежде, что я впечатляюсь, и оторву голову от кровати.

Черт! Какие же неудобные больничные койки! Я попробовал пошевелиться, но кости ломило так, что любое движение вызывало головную боль. В виски вверчивалась дрель.

— Пить… — едва ворочая языком, просипел я, раздирая ресницы.

— Ну, наконец-то! На, держи! И давай быстрее! Нинка по общаге шастает со своим праздником, ищет жертву в помощь. Ты че, взаправду подписался в этом цирке участвовать? Ну и ты блин даешь! А нас ждут! Две красивые жгучие северяночки! Аппетитные, не могу как! Как булочки ванильные с нашего хлебзавода. Ну, те, по девять копеек, которые ты любишь! И загорелые, как сладкая корочка! Между прочим, ты нам обещал, что вечером закат в море встретим! Смотри, ты обещал! Я Катьке своей сказал, что ты парень-кремень! За базар отвечаешь! Ну, очнулся? Давай-давай, поднимайся!

«Интересно, он заткнется когда-нибудь?» — думал я, разглядывая молодое веснушчатое лицо с рыжим чубом, крупным губами и курносым носом, который все время шмыгал, словно пытался придать вес словам своего хозяина.

Бурный поток непонятный информации озадачивал мой затуманенный мозг. Я по-прежнему не мог сообразить, где я и что со мной случилось. Последнее, что помнил: резкая боль в груди и темнота. Я что, умер? Да вроде нет. Разве что в ад попал, а этот рыжий мой персональный демон. Или черт? Кто там, в аду, следит за наказанием и исполнением?

«Жека… его зовут Жека… Женька… Евгений Ступин… Откуда я это знаю, если я его впервые вижу? — имя вспыхнуло в сознании сигнальной ракетой. — И врет, парнишка, врет как сивый мерин. Не мог я ему такого обещать. После начала спецоперации погранцы запретили выход в море. Мы даже с рыбалкой на смене завязали от греха подальше. А гражданским и вовсе нельзя… Я еще в маразм не впал, чтобы неизвестному сопляку такое обещать. И северяночки какие-то… Мало мне проблем с Манюней с утра, так еще две нарисовались. Ох, Леха, старый ты черт, седина в бороду, морской конь в ребро! Ничему тебя жизнь не учит!»

Я застонал и сделал попытку подняться. Рыжий все бубнил и бубнил, а я разглядывал комнату ошалелым взглядом.

Вся стена напротив была увешана плакатами, вырезками из журналов и открытками советских артистов. Была такая серия «Артисты» у матушки моей покойной. Роллинг Стоунз, Квин, Гурченко и Пугачева Янковский. Многие лица я узнавал, но большинство не вызывали во мне никаких воспоминаний. Странный выбор как минимум. Если не сказать, тревожащий.

Я трижды обвел украшенную стену, пока до меня не дошло, что я вижу. С календаря, сверкающего свежей краской, мне улыбалась проводница почему-то советских железных дорог, и стоял на нём 1978 год. Я тупо разглядывал картину и пытался понять: зачем молодому парню это старье? А как же сисястые, грудастые красотки из плейбоя? Я еще могу понять Роллингов на стене, но Гурченко? Это ж каким извращенцем нужно быть, чтобы…

Мысль я не додумал, бесконечный бубнеж рыжего отвлекал и раздражал.

— Так. Стоп. Угомони свои таланты. Ты кто?

— Ну, ты даёшь, Леха! — после секундной паузы продолжил парень. — Нет, вы точно бабкиной навозинкой траванулись! Сосед я твой по общаге. Жека. Мы с тобой в одной комнате второй год живем.

— Что за общага, — уточнил я, старательно разыгрывая проблемы с памятью после хорошей пьянки.

Выходило не очень. Но рыжий, походу то ли был чуток глуповат, либо доверчив сверх меры. Это ж сколько нужно выпить, чтобы с утра не помнить ни себя, ни соседа, ни жизни своей?

Я потер ладонями лицо, разгоняя дурман. «Походу, я все-таки в больнице. Меня откачали и накачали лекарствами. А всё вот это — плод моего воображения. Интересно, что у меня инфаркт? Инсульт? Да какая разница, как остановить этот иллюзион? Это у всех так? Или у меня особая реакция на сердечный приступ?»

Мысли накатывали волнами. Рыжий продолжал комментировать мои вопросы, разглагольствовать о вреде алкоголя из непроверенных мест, предлагал в третий раз попить воды, умыться, поесть…

А я завис, разглядывая свои руки. Вместо моих ладоней, с загрубевшими мозолями, со шрамом от бензопилы на запястье, с въевшимся в кожу машинным маслом, я видел молодые сильные руки. Еще не знавшие тяжелого труда, но точно знакомые со спортом и физическим трудом. Коротко стриженные ногти и фаланги, не отмеченные никотином.

Я вытянул руку перед собой, поворачивая её в разные стороны. Светлый пушок от запястья и выше. Почему светлый-то? Я ж шатен. Что происходит? И голос, голос такой молодой и звонки, даром что хриплый то ли действительно с перепоя, то ли просто со сна.

Нестерпимо захотелось отлить. Я оторвался от лицезрения своих конечностей и перевел взгляд на рыжего. Тот, наконец, заткнулся и теперь разглядывал меня, сидя на железной койке.

Интересно, медсестры в моей больнице красивые? Черт, Леха, если ты в коме, значит, красивые девочки под тебя утку подкладывают. Срамота, товарищ спасатель. Как же ты так неаккуратно-то. А? Так, надо выбираться из этого лекарственного дурдома и приходить в себя. Мне еще с Манюней надо помириться, да и вообще… Я раздраженно дернул головой и поднялся с кровати.

Медсестры там, за бортом моих галлюцинацией, не торопились ставить катетер или подставлять судно беспомощному инфарктнику, или как там я у них числюсь на балансе диагнозов? Этим эскулапам дай только волю, залечат так, что ласты склеишь.

Ноги тоже были не мои. Мои, конечно, тоже накачанные и выглядят отлично для пятидесятилетнего поджарого мужика, но тут-то явно не мои. Молодые, накачанные, опять-таки со светлой густой порослью.

Мочевой пузырь напомнил о себе, оборвав очередной ступор.

— Туалет где?

— Лех, может к доктору, а? Пусть Алла Борисовна посмотрит? Да на больничку? -тревожно заглядывая мне в глаза, занудил рыжий.

— Сам найду, — я отмахнулся от парня и оглядел комнату в поисках выхода.

Глаз снова выцепил крупные цифры — 1978. Я зажмурился, досчитал до десяти, и снова глянул. Календарь с проводницей, радостно скалящейся в камеру, никуда не делся. Как и остальной иконостас мертвых и полумертвых кумиров.

Дверь оказалась прямо напротив, я осторожно двинулся на выход.

— Лех, давай помогу, а? Ты как? — затароторил рыжий. Подскакивая ко мне.

«Да что ж ты такой назойливый», — поморщился я. От первого шага меня повело, в голове зажужжала дрель, меня бросило в пот. Странно, алкоголь давно уже должен бы выветриться, сутки уже прошли. Что ж так штормит-то? От лекарств? Стоп, если это сон, а это сон, тогда… Тогда это тот редкий случай, когда мне снится очень яркое и достоверное кино. Но семьдесят восьмой год — это слишком даже для моей фантазии, отягченной чтением книг про попаданцев в магические миры, чужие тела и прочих нагибаторов.