Русские сказки в ранних записях и публикациях (XVI—XVIII века) - Коллектив авторов

XVIII века относится детство безымянного автора заметок «Россиянин в Англии», когда, по его признанию, среди разнообразных игр и забав он «любил по вечерам слушать сказки».[42]

Будучи уроженцем Тулы и активным наблюдателем за ее жизнью в конце XVIII — начале XIX века, И. П. Сахаров утверждал: «Я знал и доселе знаю обыкновение тульских бояр сбирать песельников и сказочников слушать песни и сказки», и добавлял: «Потешники — так в старину называли этих людей».[43]

О том, насколько популярными были сказки в русском быту, красноречиво свидетельствует объявление, опубликованное в «Санкт-Петербургских ведомостях», в котором говорится, что «некоторой слепой желает определиться в какой-либо господский дом для рассказывания разных историй с разными повестями, со удивительными приключениями и отчасти русские сказки; спросить об этом могут на Бугорке, в доме купца Опарина, у погребщика».[44]

И если мы — в силу ряда причин — располагаем письменными свидетельствами, относящимися главным образом к бытованию сказок в придворной и помещичьей среде, то это вовсе не значит, что их жизнь в «низах», в том числе в широких крестьянских массах, была менее интенсивной. Можно с уверенностью сказать, что именно здесь сказка жила полнокровной творческой жизнью, имела массовую аудиторию слушателей и прекрасных рассказчиков.

Из очерка П. П. Свиньина о талантливом каменщике-ваятеле С.-Петербурга С. С. Суханове мы узнаем, что родом он был из бедных крестьян Вологодской губернии и многие годы провел в нужде и лишениях: нищенствовал, батрачил, работал по найму на судах (80-е годы XVIII века). Говоря о разносторонней одаренности С. С. Суханова, автор пишет: «Самсон умел поплясать и в дудочку поиграть, за то его ласкали молодые парни и любили красные девушки; Самсон мастер был сказки сказывать, за то старики и старушки приголубливали его; особливо на барках он был душою товарищей. Зимою, приходя домой, он занимался разными работами, как-то: на водяных мельницах делал колеса, шил сапоги, точил веретена и пр.».[45]

Н. С. Ильинский (род. в 1760 году), детство которого прошло в Вологде, рассказывает, как у его прабабушки Анны Ивановны, шившей на продажу шапки и рукавицы, собирались приходящие из разных мест старушки и приятельницы, ночевали у нее и при свете березовой лучины, «сидя на полатях, сказывали разные старинные происшествия и сказки о домовых, о привидениях, о богатырях, о колдунах, о кладах, в земле скрытых, и как их узнавать и доставать; о разбойниках на дорогах, особливо о знатном разбойнике Анике, на могиле которого в лесу крест, и всякий проезжающий бросает по прутику, так что великий бугор накопился, о ходящих мертвецах...».[46]

Активное обращение сказок в простонародной среде подтверждается и некоторыми показаниями обвиняемых на допросе в тайной канцелярии (в судебных делах этого ведомства сохранился ряд сказок, слышанных, по словам обвиняемых, «в народной молве),[47] а также тем непреложным фактом, что все сказочники, подвизавшиеся в домах богатых и знатных семей, судя по приведенным уже документам, были исключительно выходцами из людей простого звания. Об этом же говорится и в некоторых произведениях художественной литературы XVIII — начала XIX века.

Своими «историями» занимает недоросля Митрофанушку скотница Хавронья, и тот «залетает» в них «за тридевять земель, за тридевять царств».[48]

Герой произведения А. Н. Радищева «Памятник дактилохореическому витязю» — Фалалей («младший брат Митрофана Простякова») просит своего дядьку Цымбалду[49] рассказать сказку, чтобы заснуть. «Не спится, дядька, как ты хочешь, — заявляет он. — Дичь такая в голову лезет — скажи, пожалуй, мне сказку. Няня Еремевна брата Митрофана всегда усыпляла сказками, какое-то финисно ясно перышко, Фомка, Тимоня, Бова... Дядька! ты ведь читать умеешь. Пожалуй, расскажи, я засну скорее».[50]

В пьесе И. А. Крылова «Кофейница» (1782—1784) изображается барыня, которая, по словам ее приказчика, «когда живет в деревне, то всегда берет к себе крестьян и крестьянок сказки сказывать под вечер». Причем рассказчики обязаны являться к ней поочередно в порядке отбытия своеобразной повинности. Один из них (парень Петр) жалуется на то, что он сказки сказывал «часу до двенадцатого, и уж язык примололся. Я не знай, как это барыня так долго не засыпает».[51]

И. И. Дмитриев, очевидно, по воспоминаниям о далеком детстве рисует портрет сказочника — «драгунского витязя», ротмистра Брамербаса, повествующего историю о своих баснословных приключениях.

«... я помню, как во сне,

Что ты рассказывал еще ребенку мне,

Как ведьма некая в сарае,

Оборотя тебя в драгунского коня,

Гуляла на хребте твоем до полуночи,

Доколе ты уже не выбился из мочи;

Каким ты ужасом разил тогда меня!»[52]

Во «Всякой всячине» описывается комната семидесятилетней старухи — московской барыни, до предела захламленная различными вещами и заполненная многочисленной родней, прислугой и приживальщиками, среди которых на полу лежал мужик и «сказки сказывал».[53]

«Велеречивый» рассказчик повестей в чулковском «Пересмешнике» посещает к ночи дом полковника и часто рассказывает его дочери Аленоне, большой охотнице до сказок, «истории о древних чертях, сказки о вымышленных королях, повести о богатырях Усынях, Горынях, Дубынях — и, словом, всякие веселости, какие только выдумать мог».[54]

В том же произведении героиня Аленона характеризуется рассказчиком такой охотницей до сказок, что другой подобной ей он не знает.[55] «Любопытные повести об чертях и прекрасных царевнах» слушает в детстве от многочисленных нянюшек и матушек барчук Евгений Негодяев;[56] страшные сказочки, были и небылицы рассказывают «болтливые нянюшки» и герою произведения В. Никонова «Мертвец».[57] От нянек же «знали всяки сказки» родные царской дочери Душеньки.[58]

Сказки рядового солдата выслушивает во время прохождения службы армейский офицер, от лица которого ведется повествование в книге «Похождение некоторого россиянина».

В повести делается попытка характеризовать, хотя бы и очень бегло, личность сказочника, а также особенности его исполнения. Любопытно, например, что на просьбу офицера приступить к сказкам, сказочник вначале «отговаривается незнанием» их и соглашается лишь после того, как получает заверения, что допущенные им ошибки «примечоны не будут». И еще: перед тем как начать сказку, сказочник каждый раз удаляется в «темное место», ибо, как выясняется, «темнота полезна ему для того, чтоб не видно было, как он станет лгать».[59]

О ревнивой жене-«уроде» в одном из анекдотов С. В. Друковцова говорится: «Только и дела делала, пила да ела, да еще, сидя на печке, зад свой грела, а когда ляжет спать, то зачнут ей старухи сказки врать».[60]

Помимо устной передачи, народная сказка в России с 60-х годов XVIII века начинает распространяться с помощью книг (о