Застолье теней - Е. Бирман

Гитлер все время плачет, потому что евреи смеются над его любовью к вареным яйцам. «Ну ведь правда, — говорят они, — можно еще раз умереть, теперь уже со смеху, глядя, как шевелятся его усы, когда он запихивает яйцо в рот».

И правда, пока Гитлер старается изо всех сил произвести как можно меньше шума, разбивая скорлупу яйца, все сдерживаются. Тем более сильный взрыв хохота поднимается над столом, когда он незаметно, глядя в сторону, осторожно кладет яйцо в рот. Усы его снова топорщатся, а из глаз по щекам вскоре начинают течь слезы, отчего евреи за столом икают, давятся пищей, сбрасывают ее изо рта в салфетку, а другой салфеткой отирают собственные слезы.

К Гитлеру тянутся стаканы с красным томатным соком, рваные куски красных мандаринов и розоватых грейпфрутов, бокалы с красным вином, алый гранатовый сок.

— Запей, Адольф!

— Вот, возьмите, господин Гитлер!

— Протолкни, Дольфеле!

Гитлер смущенно благодарит евреев. Он не умеет быть невежливым при таком близком общении.

5

Довольно быстро Блинда установила, что именно раздражает ее в Бруталюке, — его пиджак. При львиной голове и мощном торсе на Бруталюке пиджак из темно-серой тонкой, не костюмной ткани. Хуже того, у пиджака — совершенно неуместный третий карманный клапан: помимо клапанов больших боковых карманов еще один «красуется» на маленьком левом нагрудном кармашке, уж лучше бы из него торчал угол носового платка или цветок, оставшийся там на память о гульбе на деревенской свадьбе. Такой оскорбительный пиджак, пожалуй, могла купить неверному мужу туповатая, вечно разъяренная супруга. Пиджак Бруталюка рождает в голове Блинды грустные мысли. Мы здесь, думает она, обречены вечно восседать в одной и той же одежде, а там не знают, что делать с оставшимися от нас вещами. Какое-то время они висят на своих местах. Не успевшие попасть в очередную недельную стирку мужские рубашки хранят крупные продольные складки от ремня. Если речь идет о женщине, то их блузки на тех же местах мелко скомканы узким поясом юбки, в платьях на вешалках ощущается вокзальное настроение, преимущественно усталость. Но вот продана квартира, в которой новый владелец обнаруживает «забытый» багаж. Он звонит несколько раз наследникам умершего, выслушивает несколько неопределенных обещаний забрать чемоданы, наконец, понимает, в чем дело, что у этого багажа нет адреса назначения, и, чертыхаясь, выносит его вечером накануне оговоренного муниципальной службой дня недели вместе с перевезенным по ошибке собственным старым стулом с засаленным сиденьем на улицу. Утром следующего дня, обнаружив, что тротуар уже очищен, он отмечает удовлетворительную работу муниципалитета. Если бы ангелы не были так ленивы, самое время было бы ночью незаметно подхватить эти чемоданы за ручки и переправить сюда. Никто бы ничего не заметил и не заподозрил.

По той же дороге, чрез эту же местностьШло несколько ангелов в гуще толпы.Незримыми делала их бестелесность,Но шаг оставлял отпечаток стопы.

Вспомнив это четверостишие, Блинда произносит короткое «ха!» — на асфальте или каменной мостовой и отпечатка стопы не осталось бы. Ленивые твари, злится она на ангелов, ротозействовать вместе с толпой таких же бездельников, конечно, проще, чем перетаскивать чемоданы с нашим имуществом. И хотела бы я посмотреть на толпу, обнаруживающую рядом с собой появление отпечатков стоп невидимых призраков. Вера и поэзия людей начинаются с готовности дурачить себя, делает вывод Блинда. Как и земная любовь, думает она и не улыбается неожиданному довеску мысли.

Бруталюк не выглядит грустным оттого, что смерть разлучила его со своей половиной, тем более что умер-то он. Жена натерла достаточно мозолей в его душе, чтобы он позволил обычным сантиментам Застолья овладеть собой. Перепады его настроения — земного происхождения. Его солидная внешность там, в жизни, постоянно оказывалась в вопиющем противоречии со всеми прочими атрибутами его существования, начиная именно с брака. И всегда на его пути оказывался кто-то настойчивый и щуплый или, наоборот, неторопливый и толстенький, который имел право предъявить (и предъявлял) ему свои претензии. Это тем более раздражало его, что дома ждала его ревнивая и глупая баба, на которой он женился так же внезапно, как внезапно начинал дерзить быстрому и щуплому или маленькому и толстенькому, несмотря на сознаваемую им собственную неправоту.

На окружающих его Пирующих Бруталюк смотрит порой исподлобья — они значительно опередили его и теперь имеют досадное право на снисходительность к новичку. Как всегда, когда в нем зреет протест, он начинает багроветь. Но, понимая, что в случае, если его несогласие с таким положением найдет выход, они выступят против него единым фронтом, Бруталюк багровеет еще больше и молчит. Теперь он вглядывается в окружающих. Дама без бровей и с быстрым ртом, пожалуй, более других вызывает его расположение, напоминая жену. Другая бывшая женщина, Блинда, — явно из тех, кто в случае каких-то его претензий сумеет отбрить таким изысканным образом и такими отточенными словами, каких ему самому не придумать. Молча глядящий на него из своего таза Мясо вызывает его сочувствие. Виртуальность матери с девочкой накладывает на их нынешнее, казалось бы, вполне равноправное с бывшими людьми положение некоторую печать нереальности. Седая дама с воронкой, кормилица Мяса, вообще не вызывает у него никаких чувств, а вот задумчивый господин Гликсман, который сейчас исследует большой палец левой руки и немного кривится — он недавно очищал апельсин от кожуры, и вот крепление ногтя и подушечки пальца стало болезненным и чуть щиплет от кислоты фруктового сока, — так вот он, этот господин Гликсман, похоже, как раз принадлежит к разряду маленьких и толстеньких, всегда имевших над ним какое-то преимущество «Там». Бруталюк бессознательно и потому довольно шумно кряхтит, взглянув на господина Гликсмана, но тут же рождается в нем унылое предчувствие, что и здесь, сейчас ему придется уступить, хотя непонятно, в чем здесь вообще может выражаться уступка.

6

После того как он впервые упал в обморок на кафельный пол в ванной комнате, когда тошнота, внезапно забурлив в желудке, быстро добралась до горла и готова была выплеснуться наружу (как оказалось, всего лишь от обезвоживания), живущий одиноко господин Гликсман стал особенно заботиться о том, чтобы возможная внезапная смерть застала его в приличном виде. Одежда, предварительно отобранная, уже ждала его по выходе из душевой. На поверхности широкой кровати были заранее разложены и расправлены предметы его облачения, будто хирургические инструменты. Он избегал домашних халатов. Пожилой мужчина, лежащий на полу с отлетевшими тапочками, в халате, с разбросанными полами и волосатыми ногами, по его мнению, являл собой не слишком приятное зрелище. В идеале он представлял себя умершим в темном пиджаке, светлых брюках и шейном платке в разрезе высокого воротника дорогой белой (бледно-голубой) рубашки. Он никогда в жизни не носил шейных платков, но эта несвойственная ему деталь одежды помогала довершить построение момента смерти, внося в нее торжественность. В этой мечте он представлял себя худощавым, хотя таковым давно уже не был. Он до того дошел, что однажды поймал себя на явной странности — он осторожнее всего вел машину не тогда, когда в ней находилась его двухлетняя внучка, его любовь, а тогда, когда был один и вез пробирки с калом на анализ наличия в нем крови, опасаясь, что в случае тяжелой автомобильной аварии его вещи будут отданы детям, они наткнутся на эти пробирки, и это будет их последняя встреча с отцом в его материальном воплощении.