Мастерская - Бахор Рафиков

Франц сглотнул комок и постарался придать своему лицу безмятежное выражение.

– Понимаю.

– Поэтому… я даже не знаю… с вашим отцом у издательства были очень теплые отношения, мы публиковали множество его книг, но, опять-таки… тогда было совсем другое время. Вот если бы… если бы вы слегка изменили свои произведения… вдохнули в них прелестей современной жизни… тогда, возможно, у нас с вами будет совсем другой разговор. Попробуйте. У меня ощущение, что вы предпочитаете абстрагироваться от внешнего мира. Не надо. Войдите в него. Оцените его. И напишите о нем.

Франц шел по улице, буквально разрываясь от бессильной обиды и бешенства. Как она могла так отозваться о его романах? Он вложил в них свою душу. Они отражают тот мир, который должен быть. А не то, что сейчас вокруг него.

Войдите в него. Оцените его.

Франц попытался вглядеться в детали окружавшей его городской обстановки. В целом, здания Петербурга ему очень нравились. Особенно те, от которых отдавало стариной. Но, как только в поле его зрения попали рваные джинсы на девушке, татуированный парень с сигаретой в зубах и матерившийся на пешехода водитель автомобиля, Франц закрыл глаза и присел на ближайшую скамейку, почувствовав знакомое головокружение. Он точно не принадлежит этому миру. Но ему нужна эта работа. Нужно это издательство. Значит, необходимо научиться играть по правилам этой жизни.

– Там где начинаются рамки, заканчивается искусство, – важно произнес Александэр, закрашивая пастелью ствол дуба на бумаге. Он успел послушать историю Франца, только что вернувшегося в мастерскую. – Из этого не выйдет ничего хорошего, поверь мне.

– Я знаю. А у меня есть выбор?

– Конечно. Иди в другое издательство. Или вообще найди иную работу себе по душе.

– Душа моя лежит только на писательстве. А издательство я поменять не могу, для меня это вопрос принципа. Здесь работал мой отец. Для него было бы важно, чтобы и я сотрудничал с ними.

– Он бы вошел в твое положение, поверь мне… Что за книга у тебя в руке?

– То, что читают сейчас современные люди, – произнес Франц, кинув книгу на кровать.

– Боже, это же Владислав Развро… Он же идиот…

– Этого идиота в книжном магазине больше, чем классиков золотого века. Хочу почитать и приобщиться к вкусам мира сего. Мне же придется как-то адаптировать свои романы под него.

– Я остаюсь при своем мнении, – развел руками Александэр. – Писать по указке… это уже не творчество.

В мастерскую вошел Антуан. Остановившись посередине комнаты, он возвел руки к небу, в одной из которых была скрипка, а в другой – смычок, и выдохнул.

– Дневная симфония сегодня получилась на редкость великолепной. Я даже не заметил, как прошел час. Зато заметил очаровательную девушку, с которой сегодня иду на свидание.

– Быстрый же ты, – поднял брови Франц. – Смотрю, твои симфонии приносят свои плоды.

– Ааа, это лишь сопутствующий успех, – махнул рукой Антуан. – Тут главное не люди и даже не музыка. А то, что проносится в моей голове во время нее.

Он подошел сзади к Александэру и игриво обнял его за плечи.

– Кстати о плодах… как там твоя социология?

Лицо художника помрачнело.

– Ты очень тактичен. Я только успел отвлечься от нее.

– Зачем отвлекаться от прекрасного? Насколько я помню, сегодня была пара, – он театрально приложил ладонь ко рту, – с ней?

– Да-да, – раздраженно ответил Александэр – Я постарался как можно реже пересекаться с ней взглядами. И первым покинуть аудиторию.

– А вот это зря. Жизнь предоставила тебе шанс испить из неизведанного источника. А ты лишь смочил водой губы, когда можно еще черпать и черпать…

– Антуан, я уже говорил, что ты невыносим?

– Каждый день, мой милый Франц, каждый день… Что это за книга у тебя? Святая Скрипка, это же Владислав Развро, первоклассный идиот в своем жанре. Зачем ты это купил?

– Как же я вас люблю, – засмеялся Франц, откидывая книгу на полку шкафа.

Вечером того же дня в мастерской царила атмосфера тотального творчества. Каждый был занят своим видом деятельности: Антуан сочинял музыку, изредка рассекая тишину неистовыми звуками своего инструмента и большую часть времени находясь в раздумьях; Александэр переносил на холст то, что нарисовал в уме на сегодняшних занятиях в университете; а Франц писал любовную лирику.

И свет очей твоих туманитРассудок мой вечерним днем…

Он вздохнул. Последние два слова явно не могли быть вместе. Но душа его требовала, чтобы он оставил все, как есть. Франц отложил свой блокнот и взял в руки книгу Владислава Развро. Само ее название «Пошлость не порок» заставляло юношу листать страницы с некоторым отвращением. Прочитав несколько глав и поняв, что ничего святого в этой книге нет, Франц отложил и ее. Ему было больно осознавать, как поменялись вкусы людей за последние десятилетия. Зачем Бог послал его именно в это время? Очевидно, что он здесь не принадлежит. Но, возможно, у Создателя есть на него определенные планы… быть может, предназначение Франца – изменить этот мир и донести до людей истинный смысл красоты литературных произведений? Он отказывался верить, что у людей не может быть второго шанса. Да, они прогнили, но ведь и гнилую часть можно срезать. Окрыленный этой мыслью, Франц буквально выплыл из комнаты, спустился вниз по лестнице и оказался на бульваре. Четверть часа он ходил по нему, проносясь мимо людей. Блаженное выражение его лица сменилось ужасом. Он ошибся. Этот мир уже рухнул в бездну. Обрывки разговоров проходивших мимо людей заставляли сердце писателя трепетать. Все у них сводилось лишь к удовлетворению своих потребностей. Ничего больше. На глаза ему попалась молодая пара на скамейке, страстно целующаяся при свете фонаря. Неужели, любовь, с надеждой подумал Франц. Рука парня спускалась все ниже и ниже, вот она уже орудует на бедрах девушки, грубыми движениями поднимая ее юбку, а губы заглатывающими рывками переходят на ее шею. Другая рука уже расстегивает ее блузку, так же, без нежности, словно отрывая полоски объявлений с двери подъезда. Все это происходило на глазах десятков людей. У кого-то в глазах было осуждение, у кого-то – заинтересованность, кто-то вообще останавливался, чтобы полюбоваться зрелищем. Один мужчина нервно облизывал свои губы и причмокивал, наблюдая за парой. Животные… животные… Франц рухнул на колени, почувствовав головокружение. Перед глазами мелькали сотни ног, обходивших препятствие в виде молодого парня, лежащего на асфальте. Никто не останавливался и не предлагал ему помощи. До Франца донеслись слова «пьяный» и «забрел в такое культурное место». Культурное место… культурное место… эхом эти слова проносились в его голове. Скорее, скорее, обратно в мастерскую… единственный оплот надежды… но он не мог подняться… тьма поглощала его…

– …я же говорил, что он здесь… нельзя было отпускать его одного…

– …возьми его под локоть… вот так…

Франц медленно открыл глаза. Перед ним вырисовалась мастерская. Он лежал на кровати, прислоненный к стене. Антуан и Александэр сидели перед ним, встревожено вглядываясь в лицо.

– Ты в порядке? Воды?

– Можно, – хрипло произнес Франц, приподнимаясь и принимая стакан. – Как вы меня нашли?

– Антуан отправился играть вечернюю симфонию и наткнулся на тебя. Потом и я подоспел.

– Что произошло, дружище?

Франц глотнул воды и взглянул в окно.

– Там нет надежды. За этими стенами надежды нет.

– Что ты имеешь в виду?

– Он имеет в виду людей, – проговорил Антуан, с сочувствием взирая на писателя. – Видимо, попытка влиться в современную реальность была не самой лучшей идеей.

– Я… я больше не вернусь туда.

– Франц, не говори глупостей…

– Я серьезно. Я отсюда больше не выйду. Только здесь я в безопасности.

– Тебе нужно поспать… Ложись… вот так…

– Не вернусь… не вернусь… – шептал Франц, падая в объятия Морфея.

Глава 4

Теплый сентябрь постепенно уступал место золотому октябрю. Солнце кидало слабые лучи на кружившиеся в воздухе желтые листья, которые неохотно слетали с веток кленов. Антуан ловил их и собирал в один большой гербарий. Александэр подозрительно покосился на него.

– Подарок очередной девушке?

– Света, – мечтательно произнес Антуан, поправляя листья в руке. – Прелестнейшая особа с невероятно выразительными глазами.

– Если не ошибаюсь, на прошлой неделе тоже была Света?

– Нет, тогда была Юля. Но для меня она также была Светой. Эту, кстати, тоже зовут как-то по-другому. То ли Настя, то ли Надя…

– И ты по-прежнему называешь ее Светой?

– Пока да, – пожал плечами Антуан. – Имя себя еще не исчерпало. Думаю, оно еще применительно к двум следующим девушкам. Далее нужно менять.