И да убоится жена - Эдуард Караш

Судьба не баловала Расула Расулова. Тринадцатилетним мальчишкой он попал в интернат для детей "врагов народа", родителей своих с тех пор не видел и не знал, за что их "забрали", знал только, что оба до ареста работали в азербайджанской газете "Коммунист", где отец возглавлял сельскохозяйственный отдел, а мать - инспектором по кадрам.

Жизнь в интернате сделала Расула, главным образом, изворотливым и эгоистичным пройдохой. Кое-как закончив в интернате школу-семилетку, он с шестнадцати лет нанялся помогать продавцу магазина стройматериалов, но в 41-м был мобилизован в армию. До фронта он так и не добрался, их эшелон разбомбили в пути, а Расулу "повезло" - он получил осколочное ранение коленного сустава, и после госпиталя был комиссован с несгибающейся левой ногой.

Вернувшись в торговлю стройматериалами со льготами инвалида войны, он постепенно стал оказывать соответствующие услуги влиятельным владельцам апшеронских дач и "любителям" оранжерейных гвоздик навывоз. В двадцать три года Расул, уже старший продавец магазина, женился на двадцатилетней Мириам, студентке текстильного техникума, а после рождения Ширинбека стал заведовать магазинчиком ширпотреба, размещенном в полуподвале на Балаханской улице, где кроме него числилась в продавщицах "тётя Галя" вертлявая хохотушка лет под тридцать. Ширинбек помнил, что отец часто возвращался домой навеселе, очень поздно, мог среди ночи вытащить его из кроватки, целовать, обдавая невыносимым запахом перегара, покалывая усами и слюнявя щёчки, лобик. Иногда, невзирая на позднее время, с ним в дом вваливались и его приятели - шумные, изрядно подвыпившие. Они располагались за большим обеденным столом и отец повелительным тоном требовал у матери то подать, то убрать, то не вмешиваться, то вообще "не мозолить глаза" и убраться вон... Много позже Ширинбек понял, что наиболее употребляемые в те вечера слова - цех, продукция, пряжа, мотки, норма убыли, естественный бой посуды и т. п. означало не что иное, как обыкновенное воровство, прикрываемое дырявыми инструкциями и отцовским магазином, скупавшим "левое" сырьё у одних производителей и с выгодой обменивая его на готовую "левую" же продукцию других. Но тогда, "трезвыми" ночами Ширинбек порой просыпался от громкого материнского шёпота, прерываемого всхлипываниями, что она не может больше терпеть, что это к добру не приведёт, что друзья-цеховики попадутся и его не пожалеют: "Что я тогда скажу своему отцу, Расул? Опозоришь его доброе имя, всю семью опозоришь... Помнишь, ведь не хотел он меня тебе отдавать, и брат был против, только мама смогла всех уломать... ради меня... и тебя... Вай аллах, что теперь будет..." - всхлипы переходили в рыдания, отец вскакивал, лез куда-то в бельевые полки шифоньера, и несколько пачек денег с криком швырялись в сторону матери, разлетаясь по комнате: "А это тебе, конечно, не нужно... я пойду милостыню просить около мечети, а ты, Мириам, - к "Интуристу", зарабатывать на пропитание Ширинчику, да?" . Тут заводилась и мать, а Ширинбек окончательно просыпался.

- Деньги швыряй своей Гале, это она их зарабатывает задом, как потаскухи у "Интуриста...".

Ширинбек знал, что гостиница "Интурист" находится напротив Приморского бульвара, он с мамой иногда ездил мимо неё к деду на Баилов в трамвае №1, но никогда не видел, чтобы кто-то задом, т. е. двигаясь назад, да ещё что-то таская, у "Интуриста" зарабатывал бы деньги.

Семейные скандалы затевались всё чащё, уже не таясь от сына, в перебранках то и дело возникало имя "этой Галки", сопровождаемое пока непонятными Ширинбеку эпитетами; оно, это имя, подобно струе бензина в костёр, разжигало страсти супругов до предела, и однажды всё кончилось тем, что отец, в очередной раз хлопнул дверью, заявив, что домой уже не вернётся...

- Не будет тебе счастья с иноверкой, и нам с Ширинчиком ты не нужен, алкаш и ворюга, - это последнее, что крикнула мать ему вдогонку.

Через два года, когда Ширинбек уже ходил в первый класс, отца осудили на длительный срок "за хищение социалистической собственности в крупных размерах". И хотя к тому времени родители почти год как были в официальном разводе, мать несколько раз в разрешённые сроки наведывалась в баиловскую тюрьму с передачами (свиданий она никогда не просила) - "ведь этой хаясызке (бессовестной, азерб.) только его деньги нужны были, обобрала дурака, а сама от тюрьмы, видно, откупилась и смылась куда-то..." Эта "вахта милосердия" продолжалась, примерно, с год, до тех пор, пока матери при посещении не отказали в приёме передачи, сообщив о пересылке "заключённого Расула Гасан оглы Расулова" в одну из среднеазиатских колоний... Больше о судьбе отца Ширинбек не слышал, а повзрослев и не интересовался. Друзья его знали, что тот погиб в какой-то дальней экспедиции.

Сама Мириам после развода поступила на работу на швейную фабрику им. Володарского, быстро выдвинулась в передовики производства и, проработав свыше двух десятилетий, оставила любимую работу только ради воспитания внуков.

От отца Ширинбек унаследовал стройную спортивную фигуру вышесреднего роста с гордо посаженной головой, правильные черты лица, на котором выделялись тёмнокарие глаза красивого разреза, чёрные блестящие прямые волосы, послушные и расчёске, и пятерне. Короче, если бы Ширинбека угораздило родиться девочкой, то эта девочка наверняка числилась бы признанной красавицей. Но это внешне, а внутренне - чертами характера, поступками Ширинбек с малых лет походил на деда, отца матери, знатного нефтяника Рустама Мирзоевича Агаларова.

Дед не любил говорить о себе и вообще не отличался многословием, но Мириам и её брат, дядя Мирали иногда вечерами посвящали любознательного мальчика в трудовые и боевые дела дедушки Рустама.

В середине 20-х годов, имея за плечами 6 классов Гянджинской гимназии и, уже после установления Советской власти в Азербайджане несколько лет рабочего стажа в мастерских паровозного депо, Рустам приехал в Баку, в строительной бригаде участвовал в работах по засыпке Бухты Ильича под создание морского нефтепромысла.

Иногда по вечерам, возвращаясь в общежитие, задерживался на площадках перед громыхающими буровыми установками, засматриваясь на вращающийся ротор, работающие насосы, поток глинистого раствора, стекающего в земляной амбар и оттуда вновь закачиваемого в трубы. Интересовался у буровиков как, что да почему, пока однажды мастер не предложил ему поступить в бригаду нужен был рабочий низшего разряда. С этого мгновения для деда и началось дело всей его жизни. Через пару лет, поднявшись по рабочей лестнице до квалификации бурильщика, после года ухаживания женился по-советски, через ЗАГС на скромной районной библиотекарше Валиде, у которой он брал книги по геологии и бурению, но постепенно по её рекомендациям увлёкся Низами и Пушкиным, Тургеневым и Стендалем, Сабиром и Чеховым, побывал на концертах азербайджанской и русской классической музыки. Женившись, получил комнату в малосемейном бараке-общежитии, а после рождения Мириам - и двухкомнатную квартиру в том же Сталинском районе, недалеко от работы. В конце 1934 года, после убийства в Ленинграде С.М. Кирова по "кировскому призыву" вступил в ВКП(б). Рустам помнил зажигательное выступление на их нефтепромысле Сергея Мироновича, возглавлявшего до переезда в Питер партийную организацию Азербайджана, и никак не мог взять в толк, зачем "такого хорошего делового человека" надо было убивать, спорил со своей Валидой, толкующей об "обострении классовой борьбы". К концу 30-х дед уже числился в ряду признанных буровых мастеров республики, его бригаде было доверено одной из первых бурить скважины с отдельного стального островка на сваях в открытом море, и по итогам - первый орден "Трудового Красного Знамени". А в 41-м добровольцем ушёл на фронт, хотя мог воспользоваться бронью для работников нефтяной промышленности, но уломал своё начальство не препятствовать. Войну "от звонка до звонка" прошёл в сапёрной роте по маршруту Смоленск Сталинград - Берлин, демобилизовавшись "без единой царапины" в звании старшего сержанта с добрым десятком боевых наград на груди. На удивлённое цыканье знакомых по поводу воинского везенья смеялся : "Значит, не судьба, - и, вспомнив свою фронтовую кличку, добавлял, - Рус не сдаётся!" Ширинбек помнил, как в гостях у деда с замиранием сердца ожидал ответа матери на дедушкин серьёзный, но почему-то со смешинками в глазах вопрос: "Ну, так как у Ширинчика с поведением, Мириам?", после чего ему разрешалось раскладывать на тахте и примерять на себя перед зеркалом дедовские награды, пополнившиеся к тому времени, помимо прочих, знаком лауреата Сталинской премии и звездой Героя соцтруда.

"Два года уж на пенсии, а ни одного дня дома не сидит, - подумал вдруг Ширинбек, - член Бюро райкома партии, член ЦК профсоюза нефтяников, Председатель Совета старейшин райисполкома, постоянно то он кому-то нужен как аксакал-покровитель , то кто-то нужен ему, чтобы помочь в беде этому "кому-то".