Никотиновая баллада - Ника Созонова

— Нет, я тебе точно говорю: ты — раздвоение мой личности! — Скинув жуткие туфли на платформе (по-моему, это орудия пыток, а не обувь, способная подчеркнуть достоинства женских ног), она забралась в кресло у компьютера и принялась щелкать мышью.

— Ты прекрасно знаешь, что мне неприятна эта тема. Мало того, что ты единственная, кто видит меня, так тебе еще доставляет садистское удовольствие каждый раз тыкать меня в это носом, словно щенка в разгрызенный им тапок.

— Да не бери в голову, дорогой! У меня просто выдался тяжелый денек.

— Что, клиенты затрахали? — Я злюсь и потому хамлю.

Вообще-то, я стараюсь не касаться темы ее работы. Меня воротит, когда она начинает что-то рассказывать о клиентах или о девочках, но мешать ей жить так, как она хочет, я не собираюсь. В конце концов, я не ее духовник и не ее папа.

— Недотрахали, если тебя это так волнует. Пустой день.

Лицо ее заостряется и каменеет. Ну все, сейчас начнется. Ой, зря я затронул эту тему!

— А вообще, если тебе интересно: вчера у меня был очень милый дяденька.

— Замолчи.

— Только у него были проблемы…

— Прекрати, Тэш!

— У него никак не вставал. Ты ведь понимаешь, о чем я? Впрочем, что я говорю: ты, бедненький, напрочь лишен плотских радостей!

— Да пошла ты, Тэш!..

— Куда, миленький? Там, куда ты меня хочешь послать, я и так уже нахожусь. Априори. Так ты не хочешь узнать трогательное продолжение моего вчерашнего вечера?..

— Я хочу только одного: чтобы тогда, в машине, ты сидела бы рядом со своими родителями. А я бы сейчас был где-нибудь в другом месте и не слушал гадости от девки, которая спит с мужиками за деньги и при этом думает, что станет когда-нибудь счастливой! — Я произнес это на одном дыхании, и лишь когда замолчал, понял, что сейчас будет взрыв.

— Убирайся к дьяволу, слышишь! Оставь меня! Да, я согласна: лучше было бы мне сдохнуть тогда — мир стал бы от этого намного лучше и чище!..

Она никогда не плакала, даже от сильной боли. Но, когда кричала, от силы ее крика, кажется, могло треснуть стекло и завибрировать потолок. А предметы, находящиеся в непосредственной близости от эпицентра вопля, летели во все стороны. Вот и сейчас она схватила со стола чашку и швырнула в меня. Не попала, к счастью — лишь осколки врезавшегося в дверь фаянса усыпали мне ноги.

— Да, я знаю — я ни на что не способное ничтожество, бездарь! Да еще и с собственной головой не дружу! Но ты, ты… — она кривила лицо в бессильной ярости и втягивала рывками воздух — словно он был раскаленными или, наоборот, ледяным, — мог бы, по крайней мере, не напоминать мне ежесекундно об этом!..

Она резко замолчала и, обхватив плечи руками, принялась раскачиваться из стороны в сторону. А вот это уже плохо: лучше бы кричала и билась в истерике. Такое состояние называлось глухой обидой. Она могла пребывать в нем неделями, грызя себя и тихо ненавидя весь мир.

Надо сказать, что с посторонними Тэш была обычно спокойной. Ее не могли вывести из себя ни язвительность, ни хамство. Но стоило мне неосторожно задеть ее, как она взрывалась. Она впустила меня туда, куда другим вход был строго воспрещен. Туда, где за огрубелым панцирем таилось нечто пульсирующее, живое. Отзывавшееся на всякое холодное или острое прикосновение сильнейшей болью.

Я присел на корточки возле её ноги. Мне проще попросить у нее прощения сейчас, чем несколько дней выносить молчание и упрямый обиженный взгляд между лопаток — стоит мне отвернуться.

— Не злись, Тэш! Я не говорил, что ты бездарность и ничтожество. А за слова, что вылетели у меня сгоряча, извини. Ты ведь прекрасно понимаешь, что я так не думаю. В конце концов, ты права: не мне учить тебя жить — это бесполезно и бессмысленно.

Она молчала, но ладони, вцепившиеся в плечи, разжались, опустились на колени. Воодушевленный, я продолжал:

— Смотри, тебе котенка, что ты притащила, не жалко? Он, бедный, аж в щель между диваном и стеной забился от твоих криков. Верно, решил, что попал в сумасшедший дом! Хорошо хоть, с соседями нам повезло. Дядя Колян в очередном запое, и даже иерихонские трубы его сейчас не разбудят. А Лиля Павловна еще не приползла с любимой работы… Ну, все, хватит дуться — а то лицо станет серым и пупырчатым, как кожа у слона. А глаза — маленькими и заплывшими.

— Ничего себе перспективку ты мне тут нарисовал! — Она возмущенно фыркнула. Когда Тэш прощает, она делает это мгновенно — переход от опалы к милости практически не отследить. — Я правда истеричка, Мик?

— Нет, ты шизофреничка. А я — плод твоего воспаленного воображения. Кажется, это мы уже обсуждали.

— А если серьезно?

— А если серьезно, то пойди накорми своего Желудя. А то твой зверь смотрит на меня такими голодными глазами, что я начинаю беспокоиться за наиболее аппетитные и мягкие части моего тела.

— Вот черт, совсем забыла! Пойду молоко для него подогрею! — Она пулей понеслась на кухню.

Накормив зверя, Тэш долго держала его на коленях. А ложась спать, уложила рядом с собой на подушку. Ярко-рыжая шерсть и нежно-рыжие волосы смотрелись рядом великолепно. Жаль, я не живописец… Желудь тихо мурлыкал, перекинув лапку через ее шею и доверчиво уткнувшись мордочкой в ухо.

Я закурил и присел на подоконник.

Курить я начал давно, одновременно с Тэш. Ей было, кажется, тринадцать, когда она затянулась впервые. В детдоме это в порядке вещей: пацаны начинают дымить и того раньше. Сначала курил, чтобы составить ей компанию. А потом заметил, что с сигаретой у меня получается бывать с ней дольше, чем обычно. (Мне ведь в первые годы приходилось совершать неимоверные усилия, чтобы каждый день полтора-два часа проводить с ней.) С сигаретой было легче и проще. Отчего? Я не задумывался об этом.

Единственное, что смущало: и себе, и мне курево должна была раздобывать Тэш. Приходилось стрелять на улице, либо подворовывать — сигарету-две из оставленной по небрежности пачки — у более 'состоятельных' детдомовцев.

Я курил, сидя на подоконнике, смотрел на занимающийся рассвет. Мне не дано спать, поэтому я обычно охраняю ее сон. Тэш то и дело просыпается от кошмаров, и тогда я сажусь рядом и мы болтаем. Часто она говорит, что боится жить, а я отвечаю на это, что только глупцы и лицемеры твердят, что у них нет страха. Потом она засыпает, держа меня за руку, как маленькая. Как мне жаль, что я ничего не могу дать ей. Ни великого счастья, ни безудержной любви. Но я всегда буду рядом, пока это в моих силах. Чтобы охранять ее сны, по крайней мере.

…………………………………………………………

20 июля

Почти все наши девушки остаются ночевать в Конторе. Во-первых, клиентов зачастую ночами подавливает больше, чем днем и вечером, а во-вторых, всем, кроме Джульки, просто некуда идти. И только я с маниакальным упорством (и изрядно проигрывая в заработке) почти каждую ночь возвращаюсь домой. Потому что меня ждут. Девчонки знают это и завидуют, хотя я никогда не рассказывала им о Мике.