Оптина Пустынь. Духовный оазис России - Зоя Афанасьева

Исполняя свое обещание, Е.С. Сабурова вместе с явленной в сновидении чудотворной иконой прислала о. Авраамию значительную сумму денег на церковное строение. А иеромонах Макарий, так облагодетельствованный Царицей Небесной, ездил, по усердию своему, за сбором подаяния на окончательную отделку храма.

Ныне возраставшая на глазах наших, взметнувшаяся в синеву небес многоярусная оптинская колокольня в пору возобновления обители была совсем иной. В монастырских документах примечательны два момента по поводу этого сооружения – архитектурной доминанты всего оптинского средоточия. Во-первых, была изначально колокольня «готической архитектуры», во-вторых, имела самое непосредственное отношение к пришедшему в Оптину Пустынь деятельному и расторопному настоятелю (недаром закрепилось за ним – «учредитель и зодчий»): «Построена в 1803 году тщанием игумена Авраамия, на мирское подаяние».

Нынешняя, завершенная отделкой, колокольня пока еще не имеет никакого живописного оформления, а потому небезынтересно вспомнить, какие значимые, дивные иконы украшали ее Святые врата, расположенные в нижнем ярусе: с наружной стороны сиял над ними образ Господа Саваофа, а с внутренней, т. е. со стороны монастырского двора, – Знамения Пресвятой Богородицы. Этот образ Пречистой по иконографии восходит к древнейшим Богородичным иконам. Так, в катакомбах святой Агнии в Риме имеется изображение IV века Богоматери с молитвенно распростертыми руками и с Предвечным Младенцем на коленях. «Стеной необоримой» называли эту икону, так что место ее на монастырских вратах выбрано не случайно: «Радуйся, иноческих обителей покров и снабдение, радуйся, благодатное ограждение!..»

С верхних ярусов колокольни открывался (как впрочем, и сегодня) прекрасный вид на Козельск и его окрестности, утопающие в благоуханных яблоневых садах и прорезанные лентообразно извивающимися речушками – малыми питательницами быстротекущей Жиздры. А среди колоколов был один, праздничный, увековечивший даже имя игумена, столь плодотворно способствовавшего Оптиной: «Колокол сей устроен в Козельскую Введенскую Оптину Пустынь 1815 года февраля 23 дня. Лит в Туле, на заводе Черниковых; весу в нем 213 пудов… при игумене Авраамии. Мастер Аким Воробьев».

Преподобные старцы Оптинские

Что построено еще, что поновлено и дополнено в авраамиевское зиждительное двудесятилетие?

Упомянем церковку Владимирскую в глубине монастырского двора, – искусной архитектуры, крестообразная, с полукружными боковыми завершениями. Даты сооружения – 1809–1811 годы, строительный материал на постройку пожертвовал надворный советник Петр Петрович Камынин. В храмовых полукружиях устроено было шесть келий для помещения «больничной братии». («Здесь престарелые и слабые старцы находят себе отраду, помощь и удобство к духовной жизни», – замечает летописец.) Церковь так и называли – больничная.

Не забудем, к чести строителя-игумена, рассказать и еще об одной примечательной постройке, своеобразной монастырской святыне, овеянной оптинским духом любви, назидательности и мудрости. Речь пойдет о доме настоятеля – до наших дней сам корпус не дошел, но зато долгие годы (дожив до нынешнего возрождения Оптиной) сохранялся «домик-близнец», точь-в-точь повторивший в 1819 году постройку совсем недавнего настоятельства Авраамиева.

По правую сторону от больничной церкви во имя Владимирской иконы Божией Матери располагался «корпус настоятельский, деревянный, на каменном фундаменте». Просторными сенями разделялся он на две половины: справа – покои настоятельские о четырех комнатах, а слева – келии братские (числом тем же), размещались в них келейники игумена. Дата постройки – 1812 год, расцвет созидательных трудов игумена Авраамия, положенных в основание благополучия врученной ему «на поправку» и ставшей родной обители. У дома с мезонином было и свое «парадное» назначение: предназначался он для отдохновения (в келиях второго этажа) посещавших Оптину архиереев. Кстати, на сей раз в качестве благословляющего зодчего выступил сам епископ Калужский и Боровский – преосвященный Евлампий, по плану которого и был выстроен настоятельский корпус. (В Оптиной он желал провести остаток дней своих в молитвенном покое.)

Два старинных изображения – дома настоятеля и его приемной келии – хотя и относятся ко времени преемников игумена Авраамия (сразу же следующих за ним), все-таки сохранили обаяние эпохи возрождения Оптиной первой трети XIX века во всей красе новизны, упорядоченности и монашеского благолепия.

Замечательно, что все основные монастырские постройки, воздвигнутые под смотрением отца Авраамия Оптинского, по своему расположению относительно друг друга составляют правильное подобие креста. Так и в зримом образе обители утверждалась спасительная мысль о крестоношении – как главном подвиге монашества.

Оптинское братство – на службе Богу, на службе людям

Шел 1808 год. Внешнее устройство обители, ее новые храмы, братские корпуса, разведенный внутри монастыря фруктовый сад и многие другие усовершенствования говорили сами за себя: расцвет Оптиной радовал богомольную Россию. Но у настоятеля вместе с тем появилась и новая скорбь. Вверенная ему обитель жила по законоположению о монастырских штатах 1764 года, которое предписывало содержать в Оптиной Пустыни… не более семи монашествующих с настоятелем! И не было у игумена прав взять под свой кров желающих принять иночество, даже тех, коих он почитал достойными. Посоветовавшись с единодушною братиею, о. Авраамий решился выйти с очередным прошением – на сей раз на высочайшее имя: у государя императора Александра Павловича испрашивалось благоволение об умножении числа оптинского братства.

«Оная Пустынь, – писал настоятель, – издревле состоит на своем пропитании… Положено семь братии и с настоятелем, кои едва могут совершать Божественные Литургии, а иные посещением Божиим бывают одержимы болезнями; почему священнослужение отправляется с крайней нуждою, и через оное, стекающимся в число братства разного звания людям, равно приходящим из разных мест богомольцам, наносится ощутимое прискорбие; почему я, движим ревностию к Богу, хотя и желал бы всеусердно доставить тем стекающимся слушателям душеспасительное удовольствие каждодневным совершением Божественной Литургии, но иногда оного выполнить не можно, по малобратственному числу…»

Отец настоятель сожалел о том, что желающие воспринять на себя монашеский чин, по неимении праздных вакансий, «с великим прискорбием выходят вон» – удаляются из обители. А в ней к тому времени собралось уже до пятидесяти человек, которые неотступно просили игумена «о водворении их в монашеском чиноположении». Он же, в свою очередь, смиренно испрашивал «прибавить 23 человека, чтобы составилось тридцать – комплект на братство».

По ходатайству преосвященного Феофилакта, епископа Калужского, благочестивый монарх всемилостивейше удовлетворил оптинское прошение. Воодушевленный настоятель, как замечает летописец, и в последующее время не ослабевал в трудах своих и попечении о благе обители. С увеличившимся братством и церковные службы обрели полноту и благолепие. Вот что нам известно об этом с тех давних лет.

Еще с 1795 года в Оптиной был введен устав Песношского монастыря (предшественником о. Авраамия – строителем Иосифом) – тридцать лет по нему и правилось храмовое богослужение. И только при настоятельстве преподобного Моисея Оптинского на смену пришел устав Коневского монастыря[5]. Служились ежедневные литургии, вечерни, после вечерней трапезы вычитывались молитвы и помянник с поклонами. Пение клиросное было старинное, столповое. В Оптиной издавна с особым тщанием относились к поминовению усопших благодетелей обители: древнейший из синодиков – от 1670 года, а всего поминалось по четырем помянникам более 50 тысяч имен. Так что завет упокоившихся исполнялся неопустительно – и на проскомидии, и на литиях, а также во все субботы вселенские.

Был еще заведен трогательный общежительный обычай: в конце каждого месяца отправлялась братская панихида по отцам и братиям святой обители сей, ежегодная память которых приходилась на данный месяц.

Но, видно, сильно докучала врагу спасения рода человеческого обновлявшаяся и возмужавшая в духе Оптина, что он с первых же шагов ее преуспеяния стал вламываться в мирное течение монастырской жизни, мобилизуя в ряды своих приспешников человеков злобных и нерадивых. Не будем идеализировать прошлое: во все века находились гонители и лихоимцы, обманщики и корыстолюбцы, которые поругание святыни за грех не считали и страхом воздаяния обременены не были. Козельские обыватели, инвалидные солдаты, подраспустившиеся крестьяне наносили обители постоянный ущерб, а братии – всегдашнее огорчение. В подтверждение невыдуманности обличений наших – вот подлинная грамотка жалобная самого батюшки Авраамия, в которой по пунктам перечисляются «ущербы и беспокойства» со стороны козельчан и деревенских. Это у труждающихся-то монахов, по бревнышку и по кирпичику поднимавших древнюю русскую обитель, – и лес воруют, и на монастырских хуторах ловят рыбу «усильственно», рубят хворост и выкашивают луга обительские. К примеру, доподлинная жалоба: «Сего мая 7-го числа увели пару монастырских лошадей, и хотя воры уже нашлись, но козельские присутственные места не делают обители никакого вспоможения, а паче оных воров защищают». А это уже ближе и понятнее нам, нынешним, в нашей территориально приоптинской жизни: «Летом ходят по нашим [монастырским] дачам и поют песни, что во время божественной службы слышно в церкви…» Удивительно, далее последует то, что сегодня, увы, уже кажется анахронизмом! Оптинская челобитная дошла до калужского губернатора А.Д. Облеухова, и по его предписанию велено было местному начальству «взять надлежащие меры для ограждения целости монастырских владений». Но самое главное: «подтвердить козельским гражданам, дабы они хранили должное к обители благоговение». Не осталась в час искушения и сама братия монастыря без мудрого духовного вразумления владыки Платона – да не уповали бы чрезмерно на человеческие средства защиты и вспоможения: «Святая монашествующих жизнь все сии напасти или отвратит, или терпением препобедит, а Бог, видя терпение рабов своих, невидимо защитит».