Небесный лыжник - Нина Савушкина

В трамвае

Трудно понять – мы едем или плывем,если трамвай в густой слюне атмосферы,как леденец, засасывают в проёмчелюсти улиц, в которых все зубы серы.

Здесь умирают, как зубы, дома. Одинвесь потемнел изнутри, веками подточен.Он заразит соседний, что невредим,ибо они растут из одних обочин.

Город-кроссворд, сплетение чёрных дырмёртвых квартир, чьи окна давно погасли,и золотых, в которых мерцает мир,плавают тени, как шпроты в янтарном масле.

Бегло считая клетки – каких большинство —по вертикали, затем по горизонтали,не догадаешься, мрак или свет из чегопроистекали, откуда произрастали.

Кажется, близко разгадка. Пока пряманаша дорога. Но вдруг – поворот, кривая…Времени нет на то, чтоб сойти с ума, —лишь соскочить с него, как с подножки трамвая.

Размышления возле гардероба

Мне неприятен свет в начале марта,когда лицу, затёртому, как карта,неоднократно бывшая в игре,не позволяет спрятаться в колодеи вынуждает обращаться к моденаперекор безжалостной заре.

Моё пальто – из синего холста.Я в нём похожа на почтовый ящик.Но я не вызываю чувств щемящих —скорее не изящна, но толста.И в нём не угадаешь даже тыни Золушки во мне, ни сироты.

А впрочем, у меня ещё есть шуба.Но я её почти что не ношу. Ба —бахнет кто-нибудь по головев глухом проулке – поминай как звали.Очнёшься утром где-нибудь в подвале,а может, не очнёшься, но в Неве.Не стоит нынче мне идти на риск.К тому ж весна. И слишком много брызг.

Скорее бы закончился сезон,где выбор меж мехами и холстиной,как будто меж грехами и рутиной,едва ль не к философским отнесён.И прислонился май, признав ничью,к однообразно голому плечу.

Встреча

Увижусь с одноклассницей, с котороймы оказались некогда в друзьязачислены неведомой конторой.И твой зрачок, как лампочка за шторойзасветится, навстречу мне скользя…

В своих игривых радужных лосинахпохожая на толстого пажа,ты затмевала более красивых,когда в глазах, как в переспелых сливах,мерцала мысль, загадочно дрожа.

Мне помнится, тогда ты в жизнь впиваласьсо всем азартом молодых зубов.Откуда появилась эта жалость?Куда девалось то, что выражалосьв двух терминах: «природа» и «любовь».

Твой детский нрав изрядно истрепал их,любя до неприличия, взахлёб,то юношей печальных, длиннопалых,то город, что спасается в каналах,как беглый сумасшедший из трущоб.

Теперь ты полюбила насекомыхи, оплывая мозгом, как свеча,растроганно следишь за косяком их,пока они в пространствах незнакомыхне растворятся, крыльями суча.

За ними ты пытаешься взлететь ивдруг ощущаешь сумрачную плоть,в которой ты застряла, как в корсете,случайно унаследовав вот этидва их рефлекса – жалить и колоть.

Букеты

В доме моем догорают букеты —жертвенники юбилея —скомканы, встрёпаны, полураздеты,кожей несвежей белея,

словно не выспавшиеся кокоткипосле лихой вечеринки,что по коврам разбросали колготки,шляпки, подвязки, ботинки.

Плещут во лбу – тяжелы, монотонны —волны ночного угара.Листья подёрнуты пеплом, бутоныскручены, словно сигары.

Прежде мясистый, тугой гладиолуспористым стал, точно губка.Видно, внутри у него раскололасьжизни зелёная трубка.

И в подтвержденье, что праздник не вечен,вот уже чайная розаследом за ним набухает, как печень,ржавчиной злого цирроза.

Каждой тычинкой назойливо тычутв небо сухие растенья,словно бы там уже сделали вычет,словно для них – только тень я.

Мне-то казалось, что финиш далёк ився не исчезну я, сгинув.Но с каждым днём всё бестактней намёкиастр, маттиол, георгинов.

Мимо вашего дома

Осенний ветер мне в лицо впиталсяподобно косметическому крему.Я чувствую: во мне заряд осталсяна три стиха или одну поэму.Но как мне поступить с таким зарядом,когда я вас не ощущаю рядом?

Я поднимаю взгляд на занавески,что росписью своей подобны Гжели.Наверное, причины были вескименя не принимать там. Неужелия с ваших губ отныне буду стёрта,как жирный крем от съеденного торта?

Возможно, я поддерживать некстатипыталась груз чужого разговора —так сломанная ножка у кроватипорой трещит, не выдержав напора.И, чтобы успокоить треск в затылке,я присосалась лишний раз к бутылке.

Я поломала умную беседу,чем вас повергла в состоянье злости.Пускай сюда я больше не приеду.А как же ваши нынешние гости,чьи думы, величавы и мудрёны,безмолвно зреют, словно эмбрионы?

Приятели, что могут быть приятнылишь тем, что в эту жизнь в иную порувошли, невыводимые, как пятна,а также дамы, что любезны взорузадумчивостью несколько судачьей, —неужто лучше справятся с задачей?

Вы с ними будете почти счастливымв гармонии молчания и звука,пока заплесневелым черносливомиз ваших глаз не вывалится скука.Вы захотите «Спрайта», спирта, спортаи дискомфорта, Боже, дискомфорта!

И вот тогда я не отдам вас преснымгостям, забившим место рядом с вами.Я заявлюсь, как прежде, днем воскресным,пусть не телесно – мыслями, словами.Я впрыснусь, как инъекция под кожу,и вашу душу дивно унавожу…

Мальчик душою, телом не слишком юныйночью в июне застигнут в своей постелисном, от которого нервы его, как струныарфы Эоловой, скорбно зашелестели.

В гулкой пещере тела сердечный клапанзатрепетал крылами летучей мыши.Мальчик лежит, предательским потом заляпан,и, приходя в себя, аккуратно дышит.

Мальчику снилось, будто его всосалов бездну, где нам зачтется за каждый промах, —в небо ночное, что летом белее сала,даже белее сладких плевков черемух.

Видел, как в раскаленной вселенской пиццетело его растворялось, как ломтик сыра,и, пробудившись, думал, во что вцепиться,чтобы остаться частицей этого мира.

Надо сказать, он не то что боялся Геенны,но одинокому, не отраженному в детях,сложно продвинуть в грядущее бедные гены,ибо не знаешь, в какую лакуну продеть их.

Как он в ребяческом страхе мечтал прислонитьсяк людям известным – актёрам либо поэтам.Сколь куртуазно склонялась его поясницак ним за обедом, когда за неведомым бредом

Он устремлялся вослед, как за тем крысоловом,что неразумных детей увлекает в глубины.Званым гостям – нелогичным, сумбурноголовым —сложно постигнуть, за что они были любимы.

Как замирало нутро в сладострастной щекотке,обожжено, словно искрой, внезапным созвучьем,как откровенья, что были нетрезвы, нечетки,он собирал со стараньем почти паучьим.

Кем он себя окружал на любительских снимках,вспышке навстречу лицом расцветал, словно астра.Но никогда не узнают стоявшие с ним, какон их выстраивал в столбики, в строчки кадастра,

чтобы взыскать с них в грядущем, когда они канут —раньше ли, позже ли, в кущи ли, в пламень адов, —строфами, главами, где наш герой упомянут.Ибо зачем он тогда привечал этих гадов?

Мальчик спокойно уснул, ибо выход был найдениз лабиринта пугающей абракадабры.Вечность застыла, как рыба в густом маринаде.Он не упустит теперь ее скользкие жабры.

Осётр

Припомни, как готовились, когдак нам ожидался из Москвы чиновник,как размещались рюмки и блюда,как размышлялось – положить чего в них?

К полудню пропитались этажитвердокопченым запахом халявы.Перетирались вилки и ножи,а те из табуреток, что трухлявы,

поспешно убирались от греха —подалее от именитых чресел.В витрине эксклюзивные мехас продажной целью модельер развесил.

Как свет зари из вымытых окон,как жизни неизведанной попытка,лучился новорожденный беконсредь куполов алмазного напитка.

В аквариуме там живой осётрпарил, вообразив, что жизнь нетленна,над родичами, что свой смертный одрнашли в пакетах полиэтилена,

и тем гостям, что подошли впритыкк морским продуктам шагом торопливым,исподтишка показывал языкс белесоватым мраморным отливом…

…Всё изменилось через полчаса.В потеках коньяка ржавели рюмки.Припрятанная утром колбасаторчала у буфетчицы из сумки.

Фуршет окончен, свита отбыла,их ожидал ещё обед и ужин.подобно голограмме, из стекламерцал осетр, но был уже не нужен —

Ни всплеск хвоста, ни трепет плавника,ни погруженье в тёмные глубины…Мы интересны до тех пор, покасвежи, полезны и употребимы.

Зачем ты мне воображеньекогда-то даровал, Господь?Недужное его броженьемне выворачивает плоть.

Я в ожидании проваламолчу, фантазию зарывпоглубже, чтобы не прорвалоеё внезапно, как нарыв.

Но где в кругу несоответствийя воплотить её смогу?Вот так порою дарят в детствене шоколадку, а фольгу.

Что ж я не радуюсь подарку,не относясь к числу обжор?Зачем увлёк меня под аркунеугомонный ухажёр?

Его я тотчас обложилаза то, что был ко мне влеком.Во лбу его набухла жилалилово-бурым червяком.

Из этих слов, как бы из кучи,он будет долго выползать…А на дворе мороз трескучий,и слова некому сказать.

Молитва