Пора меж волка и собаки - Андрей Синельников

– А ты куда? – спросил Микулица.

– Сюда, – просто ответил Раймон.

– Теперь мой черед, – отхлебнув из кубка, сказал Роллан, – Мой рассказ вам радости не добавит.

– А ты никогда радости и не добавлял, – по привычке куснул его Гуляй, но осекся.

– Служба у меня, сами знаете…не сватовская, – Роллан, как-то напрягся, что было в новинку, – Но за всем я догляд имел. Слуги мои – Вехм и Фема все кругом видели и слышали. Потому для меня не было неожиданностью, что Гроссмейстер Тевтонского Ордена, тебе хорошо известный дядя Елены Орденской Альбрехт Бранденбургский, – он повернулся к Малке, – Решил свое служение братское променять на королевский чин. Договорился с мятежниками, с теми, что Литву от Империи оторвали, что он орден упразднит. А за это ему разрешат под охраной мечей мятежников на землях этих свое карликовое государство соорудить. Вы бы видели этот цирк. Король Сигизмунд всю свою шляхту собрал в главных палатах. Альбрехт в окружении рыцарей ближнего круга, тех, что его измену поддержали, в палату вошел смиренно. Присягу Сигизмунду дали, в новую Веру перекрасились. Затем широким жестом с плащей своих кресты черные, принадлежность к Ордену посрывали и под ноги новым своим хозяевам побросали. А те уже настолько новым духом, великих гуманистов, титанов Возрождения… – он криво ухмыльнулся, и в той ухмылке полыхнуло пламя новых костров и пожаров, – …прониклись, что забыли о том, что и себя они к христианам причисляют. А потому кощунство это с точки зрения их веры. Но все прошло ладненько и Альбрехт, не смотря на свое имя чистое и душу черную, получил в лен бывшие орденские земли под именем Прусского королевства. Вот так рухнул Орден Тевтонский. Не считая тех земель, что под Ливонским Домом остались, да тех братьев, что на Германских и Русских землях осели. Нет теперича Божьих дворян, что за порядком на имперских землях догляд вели, – он замолчал, переводя дух. – В общем, остались от Ордена рожки да ножки. Семь бальяжей сохранили кое-как. В основном в Остирии да в земле Лотаря, где еще имперский дух силен…. Но теперь в ходу принцип другой: «Чья власть, того и вера»! Вот так-то!

– Говорят, что Альбрехт после этого оберег Лебедя носить стал, что бы от мщения жриц Артемиды себя защитить? – заинтересованно спросил Гуляй.

– Да хоть бы он живого лебедя с собой носил! Аринии-то в обереги не верят, а служителей своих по другим знакам узнают! Быть ему в скором времени на суде у Матери Природы, – жестко отрезала Малка.

– Не торопись Сиятельная, – старым титулом назвал ее Раймон, – Он еще не все свое предназначение выполнил. А ты брат Роллан, про себя чего ж умолчал. Ты ведь тоже в стороне не прохлаждался. Поведай.

– Да что я? С того времени, как меня в ущелье Ронсельван в засаде порубили, что-то с ногами плохо стало. Тяжело долго ходить, а я верхами не слишком привык. Мое дело незаметным быть, – он действительно как-то поблек и почти растворился в воздухе комнаты.

– Не темни, – жестко сказал Микулица, – Сами так умеем.

– Ладно, – легко смирившись, и сразу став ярким, согласился Роллан, – Решив, что надо обновить скудные знания свои, направил я стопы в Сорбонну. Если вы помните, в Париже в приоратстве братьев госпитальеров была такая школа для желающих получить знания о мире. Ныне университет известный или по-простому место обучения недорослей желающих мир постичь. Так вот у меня проснулась жажда знаний, и я пришел туда, и поступил в ученье под именем Иньиго де Лойола благородного идальго из Басконии.

– И как, много чего узнал? – опять поддел Микулица.

– Узнал главное. Что никто ничего не знает. Объять необъятное невозможно. Но всяк пытается на своем болоте квакать. Раз уж начали рвать Империю на клочки, то всяк норовил, не только свой кусок пожирнее ухватить, но и веру в нем свою установить, а посему и на людишек с зачатками знаний и бойким языком образовался спрос. Вот в Сорбонне лихо болтать и учили. Но среди щелкоперов и болтунов нашел я достойных людей, готовых к Посвящению и собрал их вкруг себя. Поведал им о пути Спасителя, и предложил идти его путем мученическим против новой скверны.

– Многих нашел? – спросил Раймон.

– Сначала немногих. Но сходили с ними в Венецию, в хранилища старые. Подняли еще от Посвященных книги оставшиеся и они, верой проникнув, пошли со мной в Рим к духовному отцу. Создали мы с ними новый Орден. Орден Иисуса – Спасителя. Будем опять пшеницу пропалывать, от плевел отделять.

– Не надоело костры-то жечь? – Малка смотрела с укором.

– У нас с тобой разговор на эту тему был. И ты знаешь у каждого из нас Доля своя. Макошь каждому из нас свою нить судьбы плетет. С Богами не спорят!

– Успокойся брат, – примирительно положил ему руку на плечо Раймон, – Твой путь – он твой, твой крест – он твой. Его у тебя забирать никто не тщиться. А ты, Сиятельная свой крест неси. И Судьей тебе права никто не давал у Посвященных быть!

– Хватит, хватит, – примирительно поднял руки над головой Гуляй, – Не для того мы все здесь собрались, что бы старые обиды ворошить. Я б тебя послушал Микулица. Али ты как медведь все это время в берлоге отсидел?

– Так почитай и отсидел, – спокойно пробасил чернокнижник, – Я все это время Врата стерег, что у озера Плещеева на Яриловой плеши. Так вы ж сами знаете, там, где капище старое было, где Синь-камень лежит. Вот там и стерег. Скит там заложил. Избу срубил. Лета моя там детишек вырастила, в мир выпустила. И сейчас там живем. Малка вот здесь Врата хранит, в граде Богородицы. У нее тут их почитай трое-четверо. На Бору – Ярилово капище, раз, – он загнул один палец, как прилежный ученик, – Здесь у Лебяжьего озера Ромова старая, Матери Лесов Артемиде священный огонь горит, два. На Коломне, там, где Теремной дворец, откуда все свадьбы княжьи идут, где деток малых княжьих мамки уму разуму учат, там меж Гусем-камнем и Девичьим еще один Портал, три. Да говорят, то ли на Воробьевых горах, то ли Ваганьках еще есть, – он загнул пальцы и на столе лежал пудовый кулак, величиной с голову ребенка, а то и поболе.

– Знаем все, братик милый, – на кулак легла легкая точеная девичья ручка, – Знаем, что ты у нас на подьем тяжел, да на ногу скор. Схоронил Врата, за то тебе низкий поклон в пояс. Ты ж дядька, насколько я слышала, – она повернулась к Гуляю, – Все время это с Раймоном на Волшебном Острове провел. Видать так устал от бабьих юбок, что и видеть их не хотел. Или все-таки не отказывал себе в этом удовольствии?

– Да нет крестница, – самодовольно подкрутил ус Гуляй, – Я конечно же все это время помогал Раймону с его делами братскими справиться, но порой выдавались свободные минутки… да еще на Кипр приходилось наведываться. Там ведь братьев госпитальеров крепостицы стояли. А ведь тебе ж самой известно, общая знакомая наша – Сибилла в тех краях власть держала. Как ты ее тогда назвала Афродита Киприда.

– Она как там?

– Она как всегда. Хорошеет, молодеет, совращает и обротает всех в свою веру. Веру любви. Но мнится мне, что скоро и она к нам нагрянет. И там у нее неуютно становится. А в султанских гаремах, наложницей, одной из сотен других, она быть не привыкла.

– Скажи дядька, ты у нас все знаешь, – в глазах Малки мелькнула, так всем хорошо знакомая хитринка, – Скажи, ты про Жанну нашу ничего не слыхал?

– Так тебе ж ее только кликнуть и она как Сивка-Бурка, встанет пред тобой, как лист перед травой! – ответил Гуляй и в голосе его слышалась давняя ревность.

– У нее своя доля, – грустно сказала Малка.

– Так ты ж ее долю не ломаешь. Захочет – прискочит. Не захочет – никто не неволит! Зови!

– Ну я не знаю…, – хозяйка обвела всех взглядом и в глазах всех читалось одобрение предложению Гуляя, – …раз все не против…

– Да зови ты! Все ее видеть хотят! – вдруг горячо поддержал Гуляя Роллан.

– Жанна! – мысленно позвала жрица, – Жанна!

– Тут я!! – вдруг раздался в ушах звонкий девичий голос, и буквально тут же послышался негромкий стук в дверь.

– Входи, – хором раздалось в ответ.

В светелку вошла великолепная дама, герцогиня, в длинном платье глубокого темно-зеленого бархата с оторочкой красным золотом. С такой же золотой сеткой на темно-рыжих волосах, сложенных в замысловатую корону и в накинутом на плечи темно-красном плаще с золотыми лилиями и львами по подолу. В руках дама держала ярко-красную розу, близняшку той, что была вышита на левой стороне лифа, точно над сердцем.

– Здравствуйте всему честному народу. Давненько нас Макошь всех вот так не собирала. Меня давненько не кликали. Уж и не знаю – к добру ли это? – дама горделиво проследовала во главу стола, и, грациозно подобрав платье, села рядом с Малкой.

– Не гневи Богов Жанна, мы ж с тобой кажен год видимся и кажен год на Ивана Купалу собираемся, – обиженно поджала губки хозяйка, в которой теперь с трудом можно было узнать смиренную мать игуменью.

– Да я не про тебя, сестричка моя дорогая, я про этих щеголей, что как солнышко ясное, лучиком блеснут и за тучку. Поминай, как звали.