Злоключения озорника - Герхард Хольц-Баумерт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я сижу и думаю: «Бамбино? Это что ещё за зверь такой?» Но на арену никто не выходил.
А директор как закричит на меня:
— Чего ж ты не идёшь? Твоя очередь!
«Какой я ему ещё Бамбино? — подумал я. — Я ведь пришёл только спросить, нельзя ли нам с Попкой какой-нибудь номер для них приготовить…»
— Да я… да я же… — бормотал я, но директор не стал меня слушать.
— Нечего время терять! — крикнул он. — А то публика свистеть начнёт. Выбегай на арену! И сразу прыгай на пони!
Что мне было делать? Я послушался. Когда пони пробегал мимо, попытался вскочить на него. Крепко ухватился за гриву и едва вскарабкался на него.
— Хорошо, Бамбино, — похвалил меня директор, — это так, будто ты никогда не садился на коня. Зрители смеются. А теперь вставай!
Что? Я забеспокоился. Каких усилий стоит мне удержаться на спине, а теперь стать на ноги?
— Скорее, скорее, не теряй времени! — Подгонял директор.
Я попробовал. Немного выпрямился, сразу потерял равновесие и упал в песок.
— Может случиться, — успокоил меня директор, — но скорее вставай. Темп! Темп!
Пони бежал спокойно, и вообще это было очень смирное животное. Я снова разогнался, побежал и прыгнул на него. Осторожно встал на колени, встал. Но едва я стал, как снова начал сползать со спины конька. У меня закружилась голова, и я соскочил. Упал прямо директору под ноги и свалил его на землю.
— Тьфу! Пусть тебе пусто! — Крикнул он и дернул себя за черную бороду. — Или у тебя нет нервов? Зачем ты столько упражнялся? Ты ведешь себя, как желторотый новичок, Бамбино!
Я лежал в песке и смотрел на него снизу вверх.
— Да я только ради Попки…
В эту минуту в палатку пулей влетел какой-то парень, небольшого роста, ладный такой, с длинными черными волосами. Несколько прыжков — и он на манеже. Раз, и уже стоит на коньке. Развел руки и закричал:
— Гоп, гоп!
— Что за оказия? — Воскликнул директор. — Кто ты и откуда ты?
Тот парень сам делал стойку на голове на спине коня. Не меняя позы, он сказал:
— Да вы же меня приглашали. Я Бамбино. Мои родители придут в час. Мы вместе покажем новый номер.
Здесь он встал и начал пританцовывать на одной ноге.
— Ну, а ты кто? — Спросил меня озадаченный директор.
— Альфонс Циттербаке, — ответил я, все еще лежа в песке.
— Циттербаке? Итак, из семьи клоунов?
— Нет, — сказал я, — мой папа ходит на нормальную работу.
Но директор уже не слушал меня. Он хлопал в ладоши и приговаривал:
— Браво, Бамбино, просто замечательно. Теперь еще отработаем конец номера, конец должен поражать всего.
Я осторожно отполз в сторону.
— А потом выпустим львов, — добавил директор.
«Вот так, — подумал я. — Когда здесь слоны на воле, и львов, вероятно, выпустят на манеж без клеток. Львы же не знают Альфонса Циттербаке и еще примут меня за кусок корма». Я вскочил и бросился из палатки, и так быстро, как тот, настоящий Бамбино, вбежал сюда. И вдруг я вспомнил про Попку. Его же надо спасать! Осторожно выглянул из-за фургона. Слон Эмир стоял на том же месте. Перед ним лежала моя коробка. Эмир уже развязывал полотенце. Должно быть, хотел узнать, нет ли там сахарку. Шаг за шагом я стал подходить к нему.
— Эмир, разреши мне, пожалуйста, взять мой свёрток! — попросил я очень вежливо: я всё боялся его разозлить.
Эмир поднял хобот и тихонько дунул.
Что бы это могло значить? Можно мне взять картонку или нельзя? Я порылся в карманах и, к счастью, нашёл там липкий леденец. И вот я предложил слону:
— Давай меняться, Эмир. Ты мне отдашь Попку, а я тебе дам леденец. Он кисленький такой!
Слон медленно приблизил ко мне хобот и осторожно взял с ладони липкий леденец. А я — сразу к картонке.
— Дур-р-рак! — каркнул Попка изнутри.
Я поклонился слону, чего я обычно никогда не делаю, и медленно, шаг за шагом стал пятиться к забору. А слон размахивал хоботом и всё поглядывал на меня своими маленькими глазками. Мне даже показалось, что он смеётся надо мной.
Перескочив через забор, я прежде всего достал носовой платок и вытер пот со лба. А потом уже припустился домой.
Но обидно всё-таки! Я ведь так и не узнал, как дрессировать Попку. Должно быть, из этого у меня ничего не выйдет. А в классе меня обозвали задавалой, когда я им рассказал про свои злоключения в цирке. Но ведь я всё в точности описал им, ни словечка не присочинил. Да и на цирковых афишах каждый может прочитать: «Гвоздь программы — Бамбино! Непревзойдённый наездник!»
Обязательно пойду его смотреть. Но мне до сих пор никто не верит, что директор принял меня за Бамбино. И не верят, что я уже совсем неплохо умею ездить верхом на настоящем пони…
Как я попал в „комнату страхов“
Недавно в нашем городе устроили ярмарку. Ну там карусели, силомеры, «чёртово колесо» и всякие другие аттракционы.
Мы, ребята, конечно, страшно обрадовались. Но мама меня не хотела пускать.
— Уж очень много денег это стоит, — сказала она. — Да и опасно на «чёртовом колесе».
Я сразу заметил, что папе и самому хотелось пойти, правда, у него было какое-то заседание. Тайком он сунул мне марку и шепнул:
— Маме не обязательно об этом говорить!
А когда я выходил из дому, мама мне ещё пятьдесят пфеннигов в карман положила.
Было нас четверо — Эрвин, Петер, Бруно и я. Сперва мы носились как угорелые между палатками, каруселями и ларьками.
— Начнём-ка с «чёртова колеса», а? — предложил Эрвин.
Но мне, сказать по правде, неохота было — меня тошнит от этих колёс.
— Трусишь, Циттербаке? — закричали все остальные.
Но я и виду не подал, и мы прошли дальше, к «американским горкам».
Эрвин крикнул:
— Айда наверх!
Мимо нас прогрохотала тележка. Девчонки в ней визжали как резаные.
— По мне дороговато! — сказал я. — Детский стоит пятьдесят пфеннигов. Что ж у меня тогда останется? На одно яблоко и большой леденец?
Тут уж Эрвин разозлился:
— Говорил же я — трус ты! Вот и сейчас видно — боишься с горки скатиться!
Но Петеру тоже показалось дорого, и он сказал, что ему неохота. Мы пошли дальше. Остановились перед большой палаткой. На вывеске — светящаяся надпись:
КТО СТРАХА НЕ ВИДАЛ, ТОТ УЗНАЕТ ЕГО У НАС!
В КОМНАТЕ СТРАХОВ ЦЕЗАРЯ ШТИЛЬМАНА
дрожат самые храбрые мужчины
Женщины обливаются слезами ужаса
Я громко прочитал эту надпись, и у меня сразу мурашки по спине забегали. Петер и Бруно что-то притихли. Только Эрвин всё ещё ворчал.
В палатку надо было въезжать на маленькой тележке. Там, где мы стояли, надо было садиться в тележку. Она сразу трогалась с места, и за ней тут же захлопывались ворота. Проходило немало времени, прежде чем тележка выкатывалась из других ворот. Но в каком виде оттуда выезжали люди — ужас!
Женщины и девушки от страха прижимались к своим кавалерам, а у тех шляпы были надвинуты на самые глаза. Из громкоговорителя нёсся дикий вой и визг.
Мы всё ещё стояли перед вывеской разинув рты.
Наконец Эрвин сказал:
— По-моему, и тут тоже дерут! Ишь ты, один раз прокатиться — тридцать пфеннигов!
— Трусишь? — обрадовался я.
Я надеялся, что он скажет «да» и мы уйдём подальше от этой «комнаты страхов».
Но Эрвин всё ещё злился.
— Сам трусишь! — крикнул он.
— Это я трушу? Я вот не боюсь «комнаты страхов», а ты боишься!
По правде сказать, мне не особенно хотелось в эту «комнату страхов». Папа часто говорит, что для настоящего Циттербаке у меня смелости маловато. Но, чтобы меня несколько раз подряд обзывали трусом, этого я не мог стерпеть.
— Нечего зря болтать! — сказал я. — Давай садись, поехали!
— Ладно уж! — угрюмо пробормотал Эрвин, пересчитывая монеты.
Мы подошли к кассе, а Петер и Бруно остались у входа, чтобы понаблюдать, что с нами произойдёт. Между тем дядька у кассы кричал во весь голос:
— Заходи! Заходи! Здесь живая смерть по стене бегает! У Цезаря Штильмана вы от страха посинеете!
Опять я почувствовал, как у меня мурашки по спине поползли.
Мы с Эрвином сели в свободную тележку, и когда мы катились мимо Петера и Бруно, то помахали им на прощание и улыбнулись. Но было уже не до смеха. Тележка дёрнулась, ворота за нами захлопнули, и мы очутились в полной темноте.
Сразу на нас со всех сторон обрушился какой-то рёв и визг. Тележку кидало из стороны в сторону, пришлось обеими руками вцепиться в поручни. Вдруг впереди показались огромные красные глазищи, и мы пронеслись под чудовищной совой. То и дело тележка стукалась о какие-то двери, они распахивались, и я сгибался в три погибели: всё думал — сейчас по уху получу. Вдруг перед нами выросло… привидение! Оно грозило нам белой рукой.