Мечты и думы - Иван Коневской

Гора Inselsberg

Бог отец с бородой серебристой

На престоле сидит в облаках.

Фимиам к нему вьется волнистый.

Он стопы утвердил на реках.

Лики праведных, агнцы живые,

Белоснежным светяся руном,

Ввысь текут, и струи голубые

Их питают душистым вином.

Ветры, волю гласящие Божью,

Совершают движение сил.

Много нив с поспевающей рожью,

Поселян обвевающей дрожью,

Благодатью их дух оросил.

14 июля 1897

Дорога из Eisenach в Coburg

BAYREUTH

Роются звуки так томно и больно

В тревожной груди,

Им отдаешься бессильно, безвольно.

А что впереди?..

Вот вопиют они из преисподних,

Вот катятся ввысь.

Еле коснулись покровов Господних

И вспять полились.

Замерли снова — так жутко и чутко

Чуть слышно звенят…

Дремлет умильно душа, как малютка,

И сон ее свят.

Выше, выше,

Шире, шире, звуки!

Если нет к тому преград…

Страсти нет, но поднялися руки,

И — миры отрад…

Ах, куда же звуки эти

Дух забитый занесут?

Как отныне стану жить на свете?

Ждет великий суд.

17 июля 1897

На дороге из Байрейта в Лейпциг

АЛЕКСАНДРУ БИЛИБИНУ

Не могу снести неволи.

Я хочу изведать горе.

Жить хочу, и жить до боли,

Словно море на просторе.

Заломивши лихо

Шапку набекрень,

Залился ты взором

В ясный Божий день.

И, тая под оком

Накипевший хмель,

Слышишь ты в далеком

Тихую свирель.

Мимоходом думу

Вещую родишь:

Тут же, так что небу

Жарко, начудишь.

И на все ты смотришь

Мельком, хоть в упор:

Дальше бродит, ищет

Захмелевший взор.

И, внемля свирели,

Внятной и прямой,

Беззаветно к цели

Ты идешь, немой.

При въезде в Киевские степи

С КОНЕВЦА

Я — варяг из-за синего моря,

Но усвоил протяжный язык,

Что, степному раздолию вторя,

Разметавшейся негой велик.

И велик тот язык, и обилен:

Что ни слово — увалов размах,

А за слогом, что в слове усилен,

Вьются всплески и в смежных слогах.

Легкокрыло той речи паренье,

И ясна ее смелая ширь,

А беспутное с Богом боренье

В ней смиряет простой монастырь.

Но над этою ширию ровной

Примощусь на уступе скалы,

Уцепившися с яростью кровной

За корявые сосен стволы.

Чудо-озеро, хмуро седое,

Пусть у ног ее бьется, шумит,

А за ним бытие молодое

Русь в беспечные дали стремит.

И не дамся я тихой истоме,

Только очи вперю я в простор.

Все, что есть в необъятном объеме, —

Все впитает мой впившийся взор.

И в луче я все солнце постигну,

А в просветах берез — неба зрак.

На уступе устой свой воздвигну,

Я, из-за моря хмурый варяг.

Весна 1898

С.-Петербург

II 1898. Весна и лето

The secret strength of things

…room: is there for a prayer

That man may never lose his mind in mountains

black and bare

В РОДЫ И РОДЫ: I

Где вы, колена с соколиным оком,

Которым проникалась даль небес, —

Те, что носились в пламени глубоком

Степей, как бес?

Махал над ними смуглыми крылами

Он, бес лихой полуденной поры.

Раскидывал над тягостными днями

Их он шатры.

И ночь сходила, лунная, нагая.

А все кругом — куда ни взглянешь — даль.

И свалятся в пески, изнемогая…

Луна как сталь!

Хоть не было конца пути степному,

Порой им зрелась в воздухе мета.

И стлалась ширь, и к мареву цветному

Влеклась мечта.

С коней срываясь, приникали ухом

Они к земле, дрожавшей под конем.

И внятен был им, как подземным духам,

Рок день за днем.

Им слышалось нашествие незримых

Дружин за гранью глади голубой.

Так снова в стремена! Необоримых

Зовем на бой!

Сходились в полдень призрачные рати.

Далече разносился бранный гром.

А к вечеру уж нет безумных братии:

Уж — за бугром!

Яснее дня был взор их соколиный,

И не напрасно воля их звала.

Примчалися ли буйною былиной

Во град из злата и стекла?

Апрель 1898

Петербург

НАБРОСОК СВЕТОТЕНИ

С. П. Семенову

Стезя войны грозна и безотрадна.

Стезя весны шумлива и буйна.

Но сквозь туман затейливо-нарядный

Мне зрится бледно-белая страна.

В стране витают тени и виденья:

Они — бесцветно-желтые, как свет.

Они живут средь мертвенного бденья.

Я белым теням шлю привет!

В МОРЕ

П. П.Конради

С душой, насыщенной веками размышлений,

С чужими образами, красками в уме,

Которыми я жил в стенах в домашнем плене,

И брезжил бледный свет в привычной полутьме;

Тебя почуял я и обнял взором, море!

Ты обдало меня, взяло и унесло.

И легок я, как луч, как искра в метеоре.

И жизнь моя — вода; в ней сумрачно светло.

Все ветер да вода… И ясно все, и сумно.

Где умозрений ткань? Молчит, но явен мир.

И вьются помыслы, так резво и безумно,

Туда, за даль, где мысли — вечный мир.

31 мая. Балтика.

Пароход Elbe

В ГОРАХ — ПРИШЛЕЦ

Витаю я в волшебной атмосфере,

Где так недостижимы небеса,

Но предано все мощной, чистой вере,

И где отшельник слышит голоса:

Отшельник утра, радостный и свежий,

И дух, потоков пенных властелин, —

Живут они одни здесь, вечно те же,

И не слыхать ни звука из долин.

Пока торжественно сияет день,

Дышу я робко в царственных чертогах.

Но сумрак снизойдет и ляжет в логах,

И по горам прострет святую тень.

И эта тень, и синь ее густая

Меня благословеньем осенит…

И я пойму тогда, в горах витая,

Что принят я в их величавый скит.

24 июня 1898

Brünigbahn (Schweiz)

ОЗЕРО

Вл. А.Гильтебрандту

Дева пустынной изложины,

Лебедь высот голубых,

Озеро! Ввек не встревожено

Дремлешь ты: праздник твой тих.

Тих он и ясен, как утренний

Свет вечно юного дня:

Столько в нем радости внутренней,

Чистого столько огня!

Ласково духа касаются

Влаг этих млечных струи.

Небо свежо улыбается:

Нега — ив беге ладьи…

25 июня 1898

Berner Oberland

В ГОРНИХ[4]

С полудня путь вился вверх по уклонам,

кручам и уступам все обнажающихся и

каменеющих гор. Вверху восторженно сияли,

синея, небеса. Во все стороны их

переплывали, как белоснежные ладьи,

ясные облачки. За мною все глубже и отчаяннее

низвергались в ущелья стремнины.[5]

Ближе, выше они отливали еще матово-зелеными

и иззелена-черными чащами елей, ниже, дальше

синелись уже прозрачными, думными дымками.

Порою вся ширь воздуха, устремлявшаяся с выси

в долы, дышала в этой нежной сини сквозь стволы

придорожных елей. Как разливалась эта воздушная

глубь все привольнее и привольнее за мной и

подо мной!.. Неслышно приливала она целыми

потоками в союзе с разливом небес, что

необъятно обдавал меня с высоты.

Между тем крутые бедра гор становились

все кремнистое и скуднее руном. Путь подымался

по глинистой, кочковатой и изрытой земле,

среди редких еловых перелесков. Впереди, выше

одиноко протягивались в ярком небе гряды совсем

лысых гор.

Вот, как бы в крайний и последний раз,

чахлый ельник впереди начал редеть, а за

ним торчали ровные, палимые

солнцем склоны в жидкой, серой траве.

Над этими склонами возлегли гряды громадных

кудрявых облак. Как живые, взирали они.

Я отвечал на их взоры, и вот на моих глазах

облачный пух в одном месте своего состава

уплотнился в дивно блистающий кристалл

— белоснежный, крупный, зернистый.

Через миг я понял, что это — глава белого

волхва, который, древний, как

мироздание, и вечно юный, волхвует там, в