Вы слышите их? - Натали Саррот

Раскаты их хохота все громче… они уже пе могут его сдержать естественно, так всегда бывает, если люди устали или только что избежали опасности, в трагические минуты, в торжественных случаях, на официальных церемониях, на похоронах, на свадьбах, при передаче полномочий, коронации… есть люди, это хорошо известно, которыми вдруг овладевает вот такой безумный хохот. Они в эту минуту точно школьники, выпущенные во двор на перемене… Они были так усердны, так сосредоточенно слушали урок, что теперь, это не удивительно, им необходима разрядка, они как с цепи срываются… Ну и вид у него был, когда он встал в позу магистра, облаченного в тогу. Ты знаешь, он ведь преподавал… Что, бог мой? Не завидую его студентам… Да историю искусства, разумеется, ха, ха…

Однако какая наивность, какая глупость приписывать им подобные речи… Ничего похожего не было сказано… ни о чем похожем они между собой не говорят… Никогда… это значило бы полностью нарушить правила игры… Тогда почему?.. Взрывы хохота следуют один за другим, все чаще и чаще… Неудержимо… Почему? Да пе почему… им достаточно пустяка, это известно, им так мало нужно… Зачем доискиваться? Никакого, даже самого отдаленного отношения к тому, что минуту назад произошло здесь. За кого их принимают? Они слишком вежливы, слишком хорошо воспитаны, чтобы позволить себе вот так, по горячим следам, едва оставшись одни, приняться обсуждать, критиковать… Они прошли слишком хорошую выучку. Их покоробило бы, позволь себе вдруг один из них такую несообразность, такое грубое упрощение…

Каждый из них прекрасно знает, незачем и сговариваться, что смех без причины, поистине из ничего… из-за ерунды, чуши, пустяка, о котором и говорить не стоит, которого потом даже и не вспомнить… как раз такой смех, то вдруг взрывающийся хохотом, то, затихающий… и снова овладевающий ими, надолго… это — сигналы, которые они подают ему и которых он не может не принять, нечто вроде информации, являющейся результатом тонких и сложных химических реакций, выработанных на протяжении долгой эволюции и обеспечивающих функционирование живого организма.

Склониться к другому, спокойно набивающему свою трубку, отодвинуть каменного зверя на конец стола, к бутылкам и бокалам, поднять палец и сказать; Вы слышите их? и прислушаться вместе… проверить. То Я не сошел 6 ума? Но мне кажется… Тот замирает, напрягает слух… В чем дело? — Вы не находите этот смех… слишком навязчивым… — Да, молодые люди, кажется, очень возбуждены… Вероятно, сказывается усталость, вы так не думаете? после длинного дня… — Возможно… Он кивает головой, ухмыляется… — Во всяком случае, они очаровательны. Похоже, очень дружны между собой. — Да, очень… Да-да, не правда ли? Очаровательны… Такие ласковые…

И в самом деле, это было трогательно, он ощутил волнение, когда они наклонились к нему, когда нежно похлопали по щекам, когда удалились, чтобы дать двум старым безумцам, двум милым маньякам обсуждать без конца… Детский смех… свежие голоса… шалости… втянутые коготки… легкие покусывания игривых котят, щенят, которые точат зубки на ветхих рукописях, на древних фолиантах… девочки-проказницы, вскарабкавшись на колени к старикам, теребят пальчиками седые пряди на шее, щекочут… А те покорно терпят… Задрав голову, покорно подставляют лицо под свежие капли ласкового дождя… Как они дурашливы в этом возрасте… Достаточно пустяка, чтоб их рассмешить. Им весело.

Нужно взять себя в руки, встряхнуться… Пора заняться серьезными вещами. Другой уже призывает его к порядку… Он протягивает свою широкую руку к зверюге, выталкивает ее на середину стола, вертит, разглядывает… Невозмутимый. Абсолютно спокойный и уверенный в себе, Очевидно, он ощущает себя в полной безопасности. Кто мог бы посягнуть на него, когда перед ним — это?.. Пузырьки смеха лопаются, стукаясь об это, смех отскакивает, отлетает рикошетом, возвращается к ним, наверх… бумеранг… палка, которая ударяет бросившего ее… Мирный голос обволакивает пас, неспешно роняемые слова воздвигают вокруг пас стены, стоят па страже… Чего бояться? Кто может этому угрожать?

Как кто? Разве вы не знаете, что, даже не двигаясь с места, просто обосновавшись, запершись там, наверху, они могут развернуть огромные силы, они обладают исполинской мощью… Одного невидимого луча, выпущенного ими, достаточно, чтобы обратить этот тяжелый камень в нечто полое, мягкое… достаточно одного взгляда. Даже пе взгляда, достаточно молчания… Вы не заметили только что? Вы ничего не почувствовали, когда сказали: ей место в музее… Вы не почувствовали за этим молчанием какого-то омута?.'. — Омута? — Да, когда вы сказали, ей место в музее… — Действительно, я так сказал. Совершенно верно: в музее. Готов повторить. — О, умоляю вас, скажите. Скажите еще раз. Повторите это… с той же непререкаемостью… Держите меня… Они меня тянут, отрывают от вас… Держите крепче… Мне не устоять… Вы слышите их? Они манят меня, околдовывают, они затягивают меня туда, к себе, к тому, что щебечет, скачет, крутится, валяется, подпрыгивает, покусывает, расшвыривает, портит, рушит, насмехается… к беспечности, безразличию, легкомыслию, ветрености, взбалмошности… Держите меня, пе то я схвачу эту гадкую старую каменную зверюгу и ударю ее изо всех сил об стену… А вы, вы слышите этот шум наверху? Встаньте, пойдем посмотрим… Они открывают дверь, наклоняются через перила… Что там?.. Они спускаются… — Видите, что я с ней сделал? Идите сюда, садитесь… поближе, позабавимся вместе, поставим пластинку вашего любимого певца, включим радио, потанцуем…

Они втягивают меня… спасите меня, оградите, повторите еще раз: Ей место в музее. Да. Именно. В музее… скорее… взять ее, завернуть, унести, надежно спрятать. Под охраной. В безопасном месте. В витрине. За непробиваемым стеклом. Среди других вещей — защищенных столь же надежно. Поместите ее туда навеки. Пусть покроется патиной бесчисленных благоговейных взглядов. Пусть заботливый уход многих поколений хранителей обеспечит ей бессмертие. И пусть те, сверху, извлеченные из их логова, приведенные оробелыми группами пред очи бдительных стражей. Усмиренные. Кто посмел чихнуть? Пусть они в молчании, осторожно скользя по натертому паркету, останавливаются по знаку, по короткому приказу гида и почтительно выслушивают освященные пояснения. Какой тупица, какой бесчувственный скот, там, сзади, позволил себе отвлечься? Посмотрел в сторону? Улыбнулся? Выродки. Олухи. Ничтожества. Балбесы. Ничего до них не доходит. Хоть вы и взялись за них с детства, когда они казались еще мягкими как воск, восприимчивыми, водили их сюда, принуждали смотреть. Полагая, что вещи, которые у них перед глазами, излучают нечто, способное пронять самых тупых, самых твердолобых, самых непробиваемых. Принуждать бесполезно. Я вот до сих пор помню, как бывал ошеломлен, когда отец… хотя это случалось нечасто… но было таким счастьем… Я был ему так признателен… Ну, а теперь посмотрите на них, взгляните на этих привилегированных баловней, которые отворачиваются от сокровищ.

Но, быть может, сам того не желая, он слишком поторопил их? Если б он набрался терпенья, время сделало бы свое… Иногда ему удавалось заметить в их взглядах какое-то внимание, какой-то интерес… И он тотчас, подобно кошке, которая, принеся своим котятам крольчонка или птичку, садится в сторонке, смотрит, как они пожирают добычу, и довольно мурлычет, облизываясь… он, едва бросив взгляд, чтобы удостовериться, что благодетельные лучи, исходящие от каменных изваяний, от живописных полотен, действительно падают на них, что они для этого на должном расстоянии, на должном месте… Стань-ка вот здесь, где я, вот сюда, рядом… Спиной к свету, тебе будет виднее… тихонько подталкивая их, куда нужно, забывая о себе, ни на что не глядя… только на них, чтобы проследить, как пробивается в них… порой не в силах удержаться от того, чтобы не помочь слегка, не поторопить, хотя и зная, как это опасно… Ведь правда, красиво, да? Не правда ли, красиво?.. И они, словно улитки, словно ежи, тотчас свертываются, втягивая рожки, выставляя иголки, и вот перед ним уже только раковина, только колючий шар, к которому не подступишься… Он сам виноват, конечно, он допустил промашку, слишком поспешное, слишком резкое движение… они так чувствительны… такие недотроги… они не терпят подобных прикосновений… с ними нужно обращаться возможно осторожнее… Нежная плоть, липкая и мягкая, вся дрожащая, тотчас сжалась, они ушли в себя… до них не добраться… Теперь их не заставишь высунуться… они замкнулись, может, на несколько дней, на несколько месяцев, а то и навсегда…

Он ходит вокруг… заискивает… Не может быть, чтобы за его веселостью они не улавливали отчаяния, мольбы… Оп пробует осторожно приманить их… показывает им на расстоянии… ничуть не настаивая: забавно, правда… интересно… Взгляни. Но именно этого слова, этого глагола в повелительном наклонении как раз и не следовало произносить, оно просто подвернулось ему на язык, он ничего не навязывает, Здесь ведь каждый свободен, Он говорит сам с собой: Забавный тип, вон тот, с брыжами… Он был фаворитом… Ему чудится какое-то шевеление в ощетинившихся иглами шарах, в гладких закрытых раковинах… Что-то просачивается… какой-то след… Он был лучшим другом короля… Но потом… Решительно, из них что-то сочится, тонкая струйка слюнообразной субстанции… Но потом… Впрочем, ничего удивительного, у этого человека жестокий взгляд… И рот… В складке губ есть что — то коварное, сразу видно, что он негодяй, вы не находите? Они осторожно высовываются наружу, медленно подползают к отборной пище, которую он им протягивает, ощупывают ее, поглощают… И он удовлетворен. Он такого страха натерпелся, что ему не до былых притязаний, тут благодарно приемлешь наименьшее зло.