Вы слышите их? - Натали Саррот

И оборотясь к нему, униженно ждущему, со вздохом… Нет, это решительно невозможно, мой бедный друг. Нет, право, тебе здесь не место. Странная наивность предполагать, что ты будешь принят, войдешь в наш узкий клан… И прикрываясь кем? Умрешь со смеху… Невозможно поверить… авторитетом Готрана… Да, самого Готрана как поручителя…

— Ио Готран — только чтоб освободиться, удрать, избавиться от этого закоренелого ханжи, чтоб показать ему, что моя оценка, наша оценка… что мы оба… возможно, ошибались, что в такого рода вещах нет ничего абсолютного… о вкусах пе спорят… чтобы доказать ему, что вы не одиноки, что и другие, например Готрап, разделяют ваше мнение… — Ах, другие, например Готран… И ты думаешь, мы клюнем на эту удочку?* «Другие» — это мило, «другие» — это великолепно… другие, как и мы, не так ли? Послушать тебя, Готран один из пас. Нам подобен. Нам ровня.

Нет, ты, должно быть, и впрямь считаешь пас дураками… Надо же — Готран-педель, Готран-проф, инспектор министерства просвещения снизошел к нам, сидит за партой в коротких штанишках…

А если вопреки Готрану, вопреки всем, ему подобным… Да, очень хорошо, вот правильный вопрос… Ответь-ка нам: Если вопреки и против всех Готранов мира мы позволили себе… Ведь о вкусах не спорят, не так ли? Если мы осмелились… Ужас. Смертный грех. Ересь. Отлучение. Какой позор. Какое несчастье. И это выпало на его долю. Невероятно. Необъяснимо. И это после всего, что он сделал, чтобы их оберечь, оградить от дурной компании, от пачкающих соприкосновений…

Но зло вездесуще, оно прорывается в любом месте, в любое время, $ минуту, когда меньше всего этого ждешь, чувствуешь себя в безопасности… Совсем рядом с нами — эти смешки, это хихиканье… эти взгляды, брошенные ими искоса, когда оп совсем тихо сказал… не удержался… дурачки.

Они смерили его взглядом и тотчас отвернулись, эти молодцы, твердо стоящие па широко расставленных ногах, выпятив грудь, обнимая мускулистыми руками плечи девушек, положив властные ладони им на затылок… а девушки прижимаются к ним, смеясь… когда они тычут пальцем… Нет, ты только взгляни на это… Сюда… па эту голову… — На женскую голову? — Ты называешь это женщиной?.. Вот такою ты бы мне точно понравилась, милочка… с носом, который торчит отсюда… а глаз… ох, глаз… Разве вы пе знаете, что это портрет его дульцинеи… и благодаря ему, она, похоже, войдет в историю… Она того заслуживает, между нами говоря, она поистине единственная в своем роде. — К счастью, старик… окажись я наедине с такой красоткой… Ну, силен… преклоняюсь… — Ох, а это что такое, погляди?.. Кастрюля? — Да нет, ветряная мельница. — Самолет… — Ничего подобного. Посмотри название. Это… это… ох, нет… за кого он нас принимает?

Пошли, хватит, это, в конце концов, невыпосимо. Хулиганы. Гнусное отродье. Если бы он мог натравить па них посетителей, подать знак сторожам… пусть зловеще завоют сирены полицейских автобусов, пусть сюда ворвутся плотными рядами блюстители порядка с дубинками в руках… Где они? Покажите… А он, дрожа от нетерпенья, подобострастно кланяясь, показывая путь охранникам, пятясь перед ними задом, забегая вперед, подбадривая их… Здесь, здесь, вот сюда… они там… Я их видел. Небольшая кучка… Я слышал каждое их слово, хихиканье… Они подзадоривали друг друга… Вот они. Посмотрите на них, это они… Вот они, перед… перед этими шедеврами… Скорее. Наручники. В черный ворон. Избить. Других доводов они не понимают. Насмехаться запрещается, понятно? А не то, на, получай, будешь знать, больше не вздумаешь… Но к чему? Этот скот, в лучшем случае, сделает вид, будто уступил. А в душе, в глубине души, едва затянутся рапы, едва забудется страх, все станет на прежние места, все вновь забьет ключом… Что можно сделать? Как пресечь? Даже в тюремных камерах, в темницах это будет хлестать из них, просачиваться, отравлять зловонием, пачкать… их необходимо уничтожить, раздавить…

— Ну, что скажешь, ты видел эти испепеляющие взгляды? Они хихикают, заслоняются локтями… Ох, боюсь… Мы осквернили святая святых… посягнули… Потому что никто не вправе к этому прикоснуться, это — свято… Ты же знаешь, есть любители, «знатоки»… Ты знаешь, сколько она стоит, эта кастрюля… ну, не кастрюля… вон та фиговина, там… — Скажи, сколько? Ой, я хочу ее, купи мне, милый… — Это, в конце концов, невыносимо. Убирайтесь вон с вашим тонким остроумием. — О, извините. Мы ведь говорим тихо. Или мы не вправе даже обменяться впечатлениями? Вы-то, не правда ли, вы-то не стесняетесь объяснять этим дорогим крошкам… бедняжки… у них это отобьет вкус па всю жизнь… — Пошли, брось, к чему спорить с этими… с…

Но во взгляде, брошенном ими в ту минуту, когда он тащит их за собой, есть какое-то нездоровое любопытство, затаенная тоска, нечто сообщническое…

В организмах предрасположенных, на подходящей почве, развивается, плодится малейшее зароненное в нее семя… Сколько ни стерилизуй, ни фильтруй, ни вырывай у них из рук, ни сжигай все, что способно их развратить… модные журналы, комиксы… сколько ни выключай радио, телевизор, сколько ни срывай рекламные плакаты, афиши… Все тщетно… Стоит ему оказаться с ними, и его глаз превращается в усовершенствованный детектор, повсюду улавливает и прослеживает, точно на рентгеновском снимке, развитие болезни, распространение поражений… Он готов не пощадить усилий, пустить в ход все свои знания, чтобы предохранить их, вылечить… чтобы обмять их, сформировать… применить последние рекомендуемые методы… Незаметно заложить в них, подсунуть им…

Подошли ли они? Принюхиваются, впитывают?.. Не в силах дольше ждать, он приоткрывает дверь, просовывает голову… Они его не замечают… растянувшись на постели, они листают, задерживают взгляд на странице, поглощенные… ему удается подкрасться, выхватить у них из рук, разорвать, растоптать… Вот что я с этим сделаю… но где ты это раздобыл? И как можно терять на это время?.. Он клокочет от гнева, кричит, они наверняка различают в его голосе бессильную детскую ярость, отчаяние ребенка… Так вот, нет ничего проще. Слышите: я не потерплю этого в своем доме. II точка. В конце концов, здесь хозяин я, вы живете под моей крышей. Вам известно, что я не допускаю. Запрещаю… Чтоб я больше этого не видел… Их пустые глаза с расширенными зрачками слепо скользят по нему, пока оп идет к двери…

Но они еще дождутся, увидят, он им покажет, кто сильнее. Вот проголодаются и, хочешь не хочешь, станут есть то, что найдут в клетке, куда заперт пленный зверек… будут вынуждены… Но прежде всего нужно не ослаблять внимания, принять все меры предосторожности, чтоб они ни в коем случае не заподозрили его присутствия, не обнаружили, что оп притаился и наблюдает за ними… а не то они мгновенно отпрянут от кормушки.

Именно это они и уловили своим выверенным на протяжении стольких лет прибором, записывающим волны, которые исходят от него, как бы ни была слаба вибрация, именно это они заметили, когда он чуть слишком быстро отошел от стола, когда слишком демонстративно отвернулся и, наклонясь, стал с излишним рвением ласкать их собаку… боязнь спугнуть их и трепетную надежду… Им известно — уж их-то не проведешь, — что он всегда обращен к ним, не в состоянии от них оторваться, забыть о них, хоть на мгновение… Они ощутили, как липнут к ним паутинки, выделяемые им под их воздействием, клейкая слюна, которой он пытается их опутать, тонкое лассо, набрасываемое на них сзади… и они напряглись, резко отпрянули, они побежали наверх, волоча его за собой, так что он больно стукался об лестницу и голова его подпрыгивала па ступеньках…

Их непринужденно льющийся смех… Совершенно естественный. То легкое тремоло, которое вызвало подозрение, было перебором, неточностью доводки, тотчас скоррегированной. Безукоризненная естественность — непременное условие. Это известно каждому из них и не нуждается в договоренности, в обмене знаками… пи следа сговора. Какой сговор, господи? Зачем? Разве мы не среди своих, не у себя? В своей стихии. В той, что нужна нам. Да, нам. Таким, как мы. Такими создал нас господь бог. Нас пе переделаешь. Придется принять нас такими, какие мы есть. Мы здесь как рыбы в воде, нам нигде не дышится лучше, нам по душе резвиться среди всего этого… О, передай мне… Да не дергай же, разорвешь… Как хотите, а по-моему, это потрясно… Ну, ты уж слишком… Ох, поглядите… И неудержимый смех, всегда готовый брызнуть, вырывается, проникает через закрытую дверь, обрушивается на него…

Возможно ли? Мы вас побеспокоили? Но мы же смеялись так тихо… Ни тени в чистосердечных взорах, на гладких лицах ни следа дрожи… Это он, только оп сам, заложил в них… Он находит в них то, что сам привносит. Напрасно было бы что-нибудь им объяснять, все равно не поймут… Это — ведь правда? — чересчур уж тонко. Попробуйте, расскажите кому угодно. Возьмите любого в свидетели. Спроси хотя бы у своего друга… Поговори с ним об этом, попробуй пожалуйся ему…