Чечня нетелевизионная - Алексей Борзенко

— Ну, держи, нохча! Чтобы знал, что я еще жив, — он высчитал четыре секунды, чтобы «подарок» не вернули по воздуху, и легонько кинул гранату через сейф. Даже не кинул, скорее толкнул, как ядро. Еще никто так близко от себя не бросал гранату. — Рекорд для Книги Гиннесса! Им бы здесь записать все наши рекорды…

Граната запрыгала по сейфу, как мячик, затем перевалилась на ту сторону. Почти сразу же прогремел взрыв.

— Вот так, нохча! А ты думал, что убил меня… — с радостью сказал Василий, сплевывая кровь. — Пехота и Луну возьмет!

За окном вновь завязалась перестрелка. Василий не мог видеть, что происходило под его окном, но опытное ухо различило, что наши пошли на приступ министерства, а чеченцы явно отступают.

Это ощущалось по стрельбе. Та, которая ближе — яростная и напористая, та, что подальше, как бы более тягучая и короткая. Очереди короче. Значит, отступают.

«Только бы дотянуть до своих, не отключиться, только бы дотянуть, потеряю сознание — сочтут за мертвого, и все, пишите письма!» — это были последние мысли Василия, черная пелена забвения уже заволакивала его сознание.

— Твою мать, а здесь наши! — последнее, что он услышал, проваливаясь в бездну.

Где же коридор, по которому уходят души? Где золотой светящийся шар Создателя, который встречает на пороге в иной мир? Ничего этого не было. Но была мягкая, как вата, и глухая темнота. Неужели всего этого не существует? Нет другой жизни, только — могильные черви и больше ничего… Так не может быть. Бог создал человека не для того, чтобы каждый раз безжалостно уничтожать его естество.

Он закашлялся.

— Ожил. Николай Егорович! Ожил, ей-Богу ожил!

Василий открыл глаза. Он лежал на походном операционном столе под юпитерами. Где-то гудел бензиновый генератор. Ему было холодно. Он был частично накрыт операционной синей простынкой. Почему-то накрыта была грудь.

— Способны говорить, молодой человек? — склонился над пехотинцем хирург в золотых очках.

— Я жив? — прохрипел пехотинец.

— Как ни странно, да.

— Ранен навылет, или пуля во мне?

— Вы не ранены в грудь пулей. Просто между листами бронежилета вам проткнуло бок десятисантиметровой деревянной щепой от оконной рамы. Вы, видимо, упали на нее. Пуля же застряла у вас в жилете. Шла уже на излете. Вот она, — сказал медик, протянул ему медную пулю СВД со смятым носиком и положил ее на грудь, на простынку. — А вот с ногами у вас дела похуже… Мы вам их ампутировали. Трубчатые кости были раздроблены в мелкую крошку каким-то тяжелым предметом… Но жить будете.

Василия несли по грязному полю в базовом лагере в Андреевской долине. Несли санитары к вертолету, чтобы отправить на большую землю, заботливо накрыв его несуществующие ноги офицерским одеялом. На «вертолетке» кружили винтами только что прибывшие «Коровы». Из них высадился десант питерской морской пехоты. Ребята были в черных морских зимних шапках и бушлатах, но из-за перелета зябко ежились. Морпехи не знали, что рядом с ними, за забором, сложенным из пустых снарядных ящиков, на брезенте в рядок выложены, готовые к отправке в Моздок, а затем в Ростовский холодильник, двадцать «двухсотых». Это была цена одного дня штурма центра города со стороны 76-й десантной дивизии Ивана Бабичева. Трупы по какой-то никому не известной этике специально отгородили от вновь прибывающих.

Многие «морячки» смотрели, как Василия несут к санитарному вертолету. Глаза тревожно вспыхивали, когда замечали, что раненый уже без ног.

Один морской пехотинец, видя, что Василий на него смотрит, сделал жест рукой на автомате, понятный только воюющим. Он означал — «мы отомстим за тебя, парень!»

Василий приподнял руку и окрестил морского пехотинца. «Выживи, парень!»

20 января 1995

Кафе «У Зулайки»

Бизнесом в разрушенном Грозном занимаются все местные жители-чеченцы. У одних это получается, другим хватает только на хлеб да подсолнечное масло. Летом 2000 года чеченка Зулай организовала в Грозном первое открытое кафе. На самом деле никто не знает, чеченка ли она, — каких кровей у нее только не было! Одни говорят, Зулай была потомком Чингисхана, другие — просто цыганкой из Баку. Но по-чеченски она говорила свободнее и быстрее любого горца.

Так или иначе, 35-летняя женщина с полными бедрами и открытым лицом, очень активная и подвижная, занялась бизнесом. Ей надоело самой каждую неделю ездить в Хасавюрт за оптовыми продуктами, пересекать десятки блокпостов и потеть на солнце в жутко неудобном рейсовом «пазике», показывая каждому облеченному властью на дороге свой затертый от частого употребления паспорт.

— Будем зарабатывать деньги, — объявила она своим оставшимся в живых родственникам — младшему брату Салману и племяннику Вахиду.

Кафе решено было открыть рядом с маленьким оживленным рыночком у блокпоста питерского ОМОНа. Рядом с печально знаменитым туннелем, в котором был подорван в первую чеченскую генерал МВД Анатолий Романов. Расчет был правильный, так как все, кто въезжал по делам в центр города и выезжал из него обратно в Ханкалу, проезжали мимо этого места. Кто-то молился, кто-то ругался по матушке, глядя на исковерканный тем взрывом бетон туннеля. Сразу вспоминался человек в инвалидном кресле, скорее мертвый, чем живой. Журналисты любили здесь снимать на камеру кадр с БТРа, когда он быстро выезжает из темного туннеля на свет. Кадр, который должен был символизировать выход Чечни из мрака средневековья на свет цивилизованной жизни. Правда, все это оставалось лишь на пленке, а не в реальной жизни мертвого города.

Рынок находился под прямой наводкой двух БТРов и нескольких пулеметов блокпоста, поэтому военные покупали здесь продукты смело. Питерцы пообещали расстрелять всех торговцев, если какая-то банка окажется отравленной. По крайней мере, так говорили военные между собой. Покупать здесь продукты было даже предпочтительнее, чем на центральном рынке, где время от времени стреляли в зазевавшихся солдат и офицеров, и выгоднее, так как под стволами пулеметов торговцы не задирали цены.

Зулай отгородила себе выцветшей армейской маскировочной сеткой уголок, поставила несколько разнокалиберных старых журнальных столиков, вытащенных из развалин ближайших домов, стулья и даже артиллерийские ящики. На каждом столике на куске целлофана от парника стояло обрезанное донышко пластиковой бутылки от колы с солью. А за торговой брезентовой палаткой, превращенной в поварской зал, на камнях поставили шашлычницу, на которой на шампурах румянились кусочки курицы. Куриц Зулайке поставляли живыми из Толстого Юрта на почтовом БТРе каждое утро. Женщина ждала только две машины — с курицами и еще один «уазик», к хозяину которого она была явно не равнодушна. Но об этом позже.

Кто-то из мальчишек мелом написал большими буквами на сохранившейся стене разрушенной соседней пятиэтажки: «Кафе «У ЗУЛАЙКИ». Шашлыки, пиво».

Хозяйка и не думала, что бизнес у нее в разрушенном и нищем городе так быстро пойдет в гору. Племянник не успевал снимать с шампуров куриный шашлык, а брат подтаскивать ящики с пивом из глубокой снарядной ямы в подвале пятиэтажки, превращенной в естественный холодильник.

Рядом появилась даже некая автомобильная стоянка, на которой останавливались БТРы, БМП и просто армейские машины. Не хватало только деньги за это брать, но так как чеченка никому не платила за аренду городской земли, то об этом и заикаться не приходилось. Клиенты были сплошь военнослужащие. Рыночные торговцы были довольны заведением Зулай. Бойцы в ожидании шашлыка подходили к их лоткам, что-то брали в дорогу. Кто-то из торговцев притащил магнитофон на батарейках, и, как в старые добрые довоенные времена, зазвучала чеченская национальная музыка. Местные чеченцы, проезжая мимо, с укоризной глядели на этот оазис мирной жизни среди разрушений войны. Зулай с вызовом смотрела им в глаза.

Посетители действительно были только военные, у местных просто не было денег. Палочка шашлыка стоила пятьдесят рублей. На такие деньги многие пережившие две войны в Грозном русские старики жили целых десять дней. Через месяц, когда Зулай поставила еще пять столиков и договорилась о покупке настоящих пластиковых стульев в Хасавюрте, о ее заведении уже знали все генералы в Ханкале. Сварщик-сержант из стройбата долго колдовал, сваривая для Зулайки большой мангал из куска умыкнутого листового железа. Железо это раньше было положено в лужу перед штабом, чтобы офицеры, выходя с завтрака или обеда в дождливые дни, не разъезжались ногами в кислятине ханкальской грязи.

Успех Зулай заключался в двух простых вещах. Во-первых, сами военнослужащие устали от войны, и возможность провести хоть полчаса на пятачке мирной жизни (или иллюзии такого места) была соблазнительной. Во-вторых, армейцы уже просто озверели от военной пищи — тушенки с кашей и сухпаев в зеленой пластиковой упаковке. Организм бунтовал, требуя простого, жаренного на огне куска мяса, пусть и куриного.