Как жить и властвовать - Александр Александрович Игнатенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
По степени авторитетности в произведениях жанра с предыдущими двумя группами соперничали корифеи древнегреческого и эллинистического наследия. Гомер и Платон, Сократ и Аристотель, Солон и Фемистий – эти и многие, многие другие подобные имена присутствуют в качестве непререкаемых авторитетов в произведениях жанра «зерцал».
Важную роль в становлении жанра «зерцал» сыграло иудео-христианское наследие. Оно представлено на страницах этих трактатов «Израилиадами» (Аль-Исраилийят) – так назывались назидательные повествования, притчи, философские сентенции, морализаторские поучения, которые связывались с именами еврейско-арабского праотца Ибрахима (Авраама) и проповедника истинного единобожия Мусы (Моисея), знаменитого своим умом Суляймана (Соломона) и его доблестного родителя Давуда (Давида), а также Иисуса и его товарищей-апостолов. «Израилиады» демонстрируют несомненную зависимость от Аггады – иудейского собрания изустно передававшихся легенд, размышлений, иносказательных толкований текста Библии (мидрашей). Христианские сюжеты, часто неортодоксальные и неканонические, также составили часть «Израилиад», а затем оставили свой след в «княжьих зерцалах».
И иудеи, и христиане жили на Аравийском полуострове во время возникновения ислама, как, впрочем, и после – на территории всего Мира ислама. Хорошо были известны рассказы из их Священных книг, предания, которые часто теряли свой чисто религиозный смысл, приобретали аравийский колорит, наполнялись местными реалиями, становились общеизвестными историко-эпическими сюжетами или жизненаучительными наставлениями. Немалая их часть и вошла, таким образом, в «зерцала».
Несомненны индийские истоки многих идей, встречающихся в «зерцалах». Достаточно напомнить здесь, что «Калила и Димна» – переложение «Панчатантры». «Индийским мудрецам» приписывались афористические высказывания, об «индийских царях» рассказывались занимательные и поучительные притчи.
Сосуществование на одной странице цитаты из Корана, исторического или (значительно чаще) псевдоисторического предания о каком-нибудь персидском царе, например Сасаниде Шапуре II, афоризма, приписываемого, скажем, Платону, – особая примета «зерцал», отличающая их, пожалуй, от любого другого жанра средневековой словесности (положим, теологических или законоведческих сочинений). Но это – о жанре в целом. Существовали же произведения, которые вполне обходились без авторитета Корана и Сунны. Это, например, «Тайна тайн» псевдо-Аристотеля, «Греческие заветы» Ибн-ад-Дая, подавляющее большинство произведений Ибн-аль-Мукаффы, тяготевшего к персидскому наследию. Как были и такие, в которых к греческому или эллинистическому наследию авторы совершенно не обращались (например, «Сокровище владык» Ибн-аль-Джавзи). Иные темы (к примеру, бренность власти) не могли обойтись без «Израилиад» (вспомним автора библейской Книги Екклесиаста – «царя в Иерусалиме»).
Культурный контекст эпохи во многом определялся терпимостью, открытостью внешним влияниям. И выбор авторитета не был заранее задан жёстко и однозначно. Любая идея могла обосновываться едва ли не любым авторитетом. Приведу два примера. Так, аль-Маварди авторитетом Пророка, приписав его Мухаммаду, подкрепил афоризм: «Создал Бог сей мир для меча и пера. И возвысил перо над мечом» [8]. Не менее влиятельный законовед аль-Газали автором афоризма, обосновывающего главенство в обществе науки и учёных, указал… Александра Македонского [9]. Ещё более показателен разброс авторитетов, которыми обосновывается истинность другого афоризма: «Следите за делами подданных, удовлетворяйте нужды свободных, оберегайтесь от недовольства злых. Ведь благородный восстаёт, когда голоден, а подлый – когда сыт». Среди авторов этого завета в разных «зерцалах» фигурируют Платон [10], Ардашир [11], Ануширван [12], Праведный халиф Али Ибн-Аби-Талиб [13], Ибн-аль-Мукаффа [14].
Но возможность обосновать всякое положение обращением к любому авторитету выводит проблему авторитета за круг реальных, сущностных обоснований истинности, правильности, обязательности той или иной идеи в «зерцалах».
Реальным авторитетом оказывается сама истинность того или иного положения – истинность, понимаемая как соответствие действительности, как разумность, как практическая полезность. Если подойти к проблеме с иной стороны, то придется констатировать, что авторитетами, реальными или выдуманными, нельзя было бы обосновать неистинное положение. Ну, например, приписать великому полководцу Александру Македонскому рекомендацию вступать в бой в такой ситуации, чтобы солнце светило твоим воинам в глаза да ещё ветром несло пыль навстречу. Со ссылкой на него приводится совет противоположного содержания.
И всё-таки авторитет играл свою роль. Он либо устанавливал, либо подтверждал традицию – всё ту же истинность, но понимаемую на этот раз как проверенность длительным и успешным применением в политической практике. С другой стороны, парадоксальным образом обращение – с основанием и без оного – к авторитету, равно как и наделение даром речи (авторской) невинных и идеологически безответственных зверей, – всё это давало достаточно большой простор для того, чтобы вести напряжённый самостоятельный поиск в области практической политики, выступать с новыми или непривычными идеями. Я сам, быть может, не рискнул бы выступить с некоторыми мыслями, которые читатель встретит на страницах этой книги. Но ссылка на авторитетный источник облегчает дело…
Поэтому ошибётся тот, кто представит себе «зерцала» в виде унифицированных и повторяющихся формул. Стремление дать рекомендации в части безостановочно меняющихся жизненных обстоятельств и разных политических целей приводило к тому, что в этих трактатах постоянно ощущалось биение живой мысли – спорящей сама с собой из-за стремления выразить многоцветье мира, переливчатость его красок. Нечасто встретишь на страницах «зерцал» унылую однозначность: мол, поступай всегда таким-то образом и никак не иначе. На одной странице – «Утро вечера мудренее», на другой – «Не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня». Эти и подобные максимы соотносятся – иногда в одном произведении, чаще в разных – не как взаимно противопоставленные и отрицающие одна другую, а как взаимодополняющие, комплементарные одна относительно другой. Диалогичность приводимых в «зерцалах» притч, историй, легенд, рассказов, целых повестей («Калила и Димна», «Тигр и Лис», «Лев и Шакал») – не что иное, как отражение внутренней противоречивости и неоднозначности мира. И признание читателем-учеником правильности той или иной идеи зависит от того, с кем мы себя идентифицируем – с сильным Львом или хитрым Шакалом, с услужливым придворным или с отважным военачальником. Да ещё не забыть, что наши ролевые установки меняются в этом беспрестанно обновляющемся мире. Поэтому альтернативность и взаимодополнительность рекомендаций, приводимых в «зерцалах», – великое благо для научающегося жить и властвовать. Настойчиво и неустанно мыслить, полагать себе достойные цели и, наконец, действовать, избрав подходящий образ действия, – этому в первую очередь учили и учат «княжьи зерцала».
Особо нужно выделить такие способы обоснования истинности, как использование формально-языковых средств. Обращалось большое внимание на однокоренные или близкие по звучанию слова. И затем эти формально-языковые связи проецировались на окружающую действительность, организовывая и упорядочивая её, задавая определённое миросозерцание. Например, мало какой автор мог удержаться от того, чтобы не сообщить, что слово «визирь» (министр) происходит от слова визр (тяжесть, бремя). Следовательно – сколько таких «следовательно» встречается не там, где надо! – министр есть тот, кто призван нести
