12 шедевров эротики - Гюстав Флобер

Но он забыл прибавить, что у него хватило благоразумия не напиваться так, как эти безумцы, и если он был опьянен, то вино к этому опьянению не имело никакого отношения.

На самом деле мой хозяин никогда не напивался до зеленых чертиков, несмотря на то, что был большим любителем выпивок. Умел ли он воздерживаться? Было ли у него достаточно сил, чтобы отказаться от двух или трех лишних бокалов, с которыми теряешь рассудок? Обладал ли он желудком, способным переварить в себе все, что угодно? Я не знаю, но я не видела его никогда в пьяном виде, его капризный характер объяснил мне, каким образом он мог постоянно совершать свои физические упражнения, владеть собою во всех обстоятельствах.

XI

Птички упорхнули одна за другой; мой хозяин привел свой туалет в полный порядок до мелочей, и я его увидела садящимся за стол; он держался прямо, взор его сиял; усы закручены, шапка была слегка надвинута на ухо.

Я не могла удержаться, чтобы не вскрикнуть:

— В императорском табуне нет ничего подобного! Это животное переносит все!

Возможно ли, по вашему мнению, чтобы такая кушетка, как я, не обожала хозяина, подобного моему? Я влюблена, говорю чистосердечно. Мне бы хотелось, чтобы мой каркас, мои пружины и моя вышивка превратились сейчас в прекрасную сильную девушку с янтарного цвета кожей, как у моего милого, нежного друга, красивой дамы с карими глазами, которая, смотря в зеркало на свои плечи и ноги, говорит с довольным видом: «Решительно, у меня кожа первого сорта!»

Но моя самая обыкновенная, утомившая даже меня вышивка никогда не будет стоить кожи не только первого, но и второго сорта; как бы чувствительны ни были мои пружины, они никогда не испытают того, что испытывают женские нервы, и я слишком хорошо знаю изящество моей еловой арматуры, чтобы быть уверенной, что она всегда уступит гибкой и нежной структуре прекрасного женского тела.

Почему это сегодня я мечтаю о своем хозяине? Почему я возбуждена в такой степени, и почему я трясусь в своем углу, как безумная, желающая пирога, пирога ее хозяина?

Очевидно, что это нелепо с моей стороны! Но с тех пор, как я начала писать свои мемуары, мне кажется, я очутилась в таком положении, в каком не была ни одна кушетка. Не придает ли занятие литературой известного рода очарования?

Увы, зачем мне разбираться в своих нравственных качествах? Я недостаточно храбра с физической стороны. Я только бедный инструмент для наслаждений, и если в тайниках своего механизма я чувствую биение чувствительного и великодушного сердца, то об этом никогда не узнает мой хозяин.

Ах, сколько горя доставляет он мне! Мне, которая его так любит!.. Иногда моя печаль не представляется мне несправедливой; я хочу подняться над мелким злопамятством и прославить, как и должна, величайшую любовь, служить которой привел меня случай.

Я никогда не перестану хвалить его ловкость и смелость, и я признаюсь, что он — животное столь же высокомерное, сколь же доблестное; не единожды он хвастался, что бронзовый слепок с него, выставленный на публичной площади в Париже, доказывал бы всем слабым, хилым, утратившим способность веселиться, каким замечательным телосложением, какой физической силой, какой прелестной глоткой обладает этот выдающийся феномен, то есть он сам, и я не могу с этим не согласиться.

Сегодня мы зарегистрировали номер 923. Да, девятьсот двадцать три женщины побывали в объятиях моего хозяина; эта цифра поистине значительная, тем более, что большинство из них приходило к нему неоднократно. Нужно признаться, что для тридцати лет это недурной итог. Правда, я беспокоюсь и задаюсь вопросом: если так будет дальше продолжаться, если мы пойдем по этой дорожке, до какого же это числа мы дойдем? Но я уклоняюсь от темы, я хочу поскорее рассказать о сегодняшней истории, которая, право, заслуживает того, чтобы быть переданной потомству.

В этот день, после полудня, мой хозяин сидел за столом, он писал письма, преимущественно любовные; это уже наша особенность: когда бы у нас ни писали — всегда любовные письма; как вдруг раздался знакомый звон колокольчика.

— Опять! — вскричал мой хозяин. — Это кто еще намерен мне надоедать!

Так как он был почти совершенно голым — дело было в середине лета, — им внезапно овладела стыдливость, и как бы желая что-то спрятать, это чудище прикрылось халатом, подпоясалось витым поясом и медленно направилось к двери.

— Сударь, тут проживает m-me Жозанна Бармен? — спросил женский голос, один из тех голосов, которые так богаты оттенками и силой.

Я думала, что произойдет заминка, но мой хозяин ответил, совершенно не смутясь:

— Да, да, сударыня, тут. Если вы хотите войти, будьте любезны.

Дама вошла.

— M-me Жозанна в соседней комнате. И так как она одна… Потрудитесь, сударыня, последовать за мной.

Прекрасная незнакомка вошла в нашу комнату и, разумеется, немедленно оказалась на мне.

— Но… — попыталась было дама.

— Вы не любите ждать, — вставил мой хозяин. — Я пойду ее предупредить.

Он удалился на несколько секунд и вернулся с бутылкой шампанского и двумя бокалами.

— В ожидании ее прихода позвольте мне предложить вам немного этого замороженного вина… сегодня так жарко…

Она, растерявшись, уверяла, что ей не жарко, что ей не хочется пить, и в этот момент она весьма походила на обезумевшую.

Я должна вам сказать, что m-me Жозанна Бармен — кокотка, проживающая над нами, на втором этаже.

— Вы подруга Жозанны? — спросил мой хозяин.

— Да… мы были представлены друг другу в этом году зимою, в Монте-Карло. Я ее очень люблю. Я в отчаянии, что мы так редко видимся…

— Она так занята! — сказал мой хозяин.

— Я пришла для того, чтобы обнять ее и расцеловать.

— Вы обворожительны! Жозанна будет, без сомнения, очень рада… За ваше здоровье, сударыня, — сказал мой хозяин, предлагая ей бокал, в котором кокетливо колыхалось вино.

— С удовольствием! — сдавшись, сказала она. — Мне хотелось пить.

— Я догадался, сударыня, — ответил он, осматривая ее внимательным взглядом.

— Отчего вы так смотрите на меня? — спросила она.

— Я стараюсь вспомнить… мне кажется, что я вас знаю… У! черт! видел ли я вас?.. Ваши русые волосы… ваши глаза фиолетового цвета… Ваша исключительная талия… Но больше всего ваши волосы, ваши русые прелестные волосы…

— Вы очень любезны, сударь…

— Нет, я не любезен… Где я вас видел?

И он сделал вид, как будто старался что-то вспомнить.

— Бесспорно, это было в Париже, — сказал он. — Потому что вы парижанка.