12 шедевров эротики - Гюстав Флобер

Третья, Сусанна, была также блондинкой; ее лицо и шея были свежи, как белые розы; она выглядела очень молодой, и ее нежный взгляд под длинными черными ресницами был томен и меланхоличен; как будто в нем отражались непрерывно следующая одна за другой мечты; несмотря на ее молодость, голос ее звучал устало, а ее изящно очерченный бюст, покрытый бесчисленным множеством безумных поцелуев, был довольно велик. Четвертая называлась Люсетта. Люсетта была также блондинкой, но ее волнистые, удивительно красивые волосы отливали то пепельным оттенком, то золотистым; огромные голубые глаза с темными кругами под ними лихорадочно сверкали на ее бледном страдающем лице истерички, которое носило следы непрерывно повторяющихся пороков, от которых так быстро увядает тело; у нее был серебристый музыкальный голос, напоминающий гармоничный, нежный и чистый звук колокольчиков. Ее гибкие пальцы скользили с бархатной лаской, как будто бы она хотела всеми своими жестами возбудить жажду наслаждения.

Эти четыре женщины были прекрасны, молоды, и каждая из них могла удовлетворить самый избалованный вкус. Однако два друга моего хозяина не были достойны того, и я бы о них не говорила, если бы они не играли такой смешной роли, которая высоко подняла над ними хозяина этого помещения. Один из них, уже старик, так как ему было не менее сорока лет, принадлежал к тем людям, которые воображают себя окруженными со всех сторон поклонницами; его звали Дакост; он был одет по-английски, потому что его бабушка некогда побывала в Америке.

Другой, помоложе, назывался Андре; это был славный малый, парижанин в полном смысле слова, очень элегантный, но не обладавший качествами, необходимыми для оргий, так как его слабое здоровье не могло долго выносить их.

О моем хозяине бесполезно говорить; в тот вечер он был удивительно расположен к веселью, готов на всякое безумство, и с кубком в руках подавал пример и пил, как сам Бахус.

Шампанское лилось из бутылок и кубков подобно тому, как струятся ручейки на поляне, стремительно вырвавшиеся из источника; запах духов смешивался с легким запахом табака.

Жанна и Марго, две старые подруги, томно пели возмутительные песни, составленные, без сомнения, какой-нибудь безумной жрицей из Астарты. Из полурасстегнутых платьев виднелись тела, покрасневшие от разыгравшейся страсти; вскоре видны стали все прелести, скрытые до того момента, и гордо обнажились прекрасные формы.

Пирогов и конфет, расставленных на столе, было так много уничтожено, что от поцелуев несло особым запахом и они стали какими-то сахарными, внушая лакомкам все больше и больше дерзости.

Сусанна, которая в одурманенном виде была сентиментальнее, чем обыкновенно, сняла с крючка мандолину и, сев на ковер, легким ударом пальцев по струнам извлекла из нее прелестные звуки; она играла сладострастный романс, пропетый расслабленным протяжным голосом мандолины; казалось, инструмент реагировал на опьянение Сусанны; не отдавая себе, может быть, отчета, она придавала музыке оттенок мучительной страсти.

Но двое друзей моего хозяина с каким-то глупым выражением лиц смотрели на прелестных девочек, которые похотливо танцевали, не смея взять их в свои объятия и бросить туда или сюда на meuble d'amour, чтобы удовлетворить свои страстные желания, которые как бы захватили их в плен.

Тогда, возбужденные барышни бросились на расслабленных мужчин, облили их вином, осыпая ударами и, черт возьми, выгнали их из квартиры с оскорблениями, бешенством и презрением. Их крики долго раздавались в квартире.

Но так же внезапно, как и разгорячились, они вдруг успокоились и с возобновившейся нежностью и желанием любить, снова начали свой танец под аккомпанемент музыки Сусанны.

Вот тогда, признаюсь в этом, я пришла в недоумение. Как мне рассказать о тех событиях, которые произошли несколько часов спустя в этой комнате, освещенной как бы для какого-то необыкновенного ночного праздника? Как описать этот обмен поцелуев? Как описать эту манеру ласкаться?

Я вспоминаю эти вздохи, которые наводнили все пространство вокруг меня, подобно тому, как дым ладана охватывает часовню.

Возможно ли вообразить себе роль такого человека, как мой хозяин, в присутствии таких четырех женщин как Жанна, Марго, Сусанна и Люсетта?

Потому что оргия — это безумство; а разве безумство можно изобразить? Развешанные по стенам, портреты склонились над любовниками, как будто бы и они хотели принять участие в этих чувственных наслаждениях. Мраморные и гипсовые статуэтки дрожали на своих пьедесталах. Пламя свечей колебалось под дуновением этой внезапной бури, а их воск быстро таял…

Я уже не знала счет времени. Больная, расслабленная, я уже не могла различать предметы и вещи, окружавшие меня. Голоса смешались, и мои уши уже не различали, из чьих уст раздавалось хрипение. Их опьянение было заразительно: я сама была едва жива. Я уснула на своих четырех ножках в углу, как рыбачка, почти в тот же момент, как уснули эти изнуренные вакханки, растянувшись где попало. Я не могла даже послать моему хозяину взгляда удивления и благодарности, может быть, потому, что мои глаза уже ничего не видели, или потому, что он спал.

Спустя очень долгое время, уже глубокой ночью, я внезапно проснулась. Кругом царила тишина, которую прерывали только вздохи спящих, свечи догорели, лампы сами потухли, все было погружено в глубокий сон…

На другое утро, уже после полудня, все стали медленно просыпаться. Помятые физиономии; у вчерашних красавиц поблекшие лица; лихорадочно горящий румянец на щеках; синяки под глазами, как будто бы по ним колотили кулаками; они потягивались своими усталыми членами, и их первые слова выражали сожаление.

Мой хозяин поднялся и с насмешливой улыбкой на губах созерцал четырех девиц, разбитых, помятых, обезображенных; я услышала, как он тихо сказал:

— Каковы бы ни были по качеству курицы, петухи всегда лучше.

Но он забыл прибавить, что у него хватило благоразумия не напиваться так, как эти безумцы, и если он был опьянен, то вино к этому опьянению не имело никакого отношения.

На самом деле мой хозяин никогда не напивался до зеленых чертиков, несмотря на то, что был большим любителем выпивок. Умел ли он воздерживаться? Было ли у него достаточно сил, чтобы отказаться от двух или трех лишних бокалов, с которыми теряешь рассудок? Обладал ли он желудком, способным переварить в себе все, что угодно? Я не знаю, но я не видела его никогда в пьяном виде, его капризный характер объяснил мне, каким образом он мог постоянно совершать свои физические упражнения, владеть собою во всех обстоятельствах.