Мозаика еврейских судеб. XX век - Борис Фрезинский

Посещая в Москве поэтические вечера, Лапин, вообще говоря, мог присутствовать и на выступлениях Мандельштама в июле 1922 года в «Литературном особняке» и Союзе поэтов. Но утверждать это не берусь, поскольку Мандельштама он числил за акмеистами, а они «левым» Лапиным воспринимались исключительно как «правые». К тому же «мэтр» С. П. Бобров, почитавшийся Лапиным, высказывался тогда в отношении Мандельштама едва ли не пренебрежительно[36].

А вот посещения Лапиным вечеров имажинистов подтверждаются воспоминаниями Е. Габриловича, который, хотя и был старше Лапина почти на пять лет, считал его своим учителем. Габрилович пишет не только о вечерах имажинистов, но и о неудачной попытке Лапина и его самого войти в их группу (вполне серый «Литературный особняк» Лапину явно был не интересен): «В те годы нам с Лапиным очень хотелось попасть в имажинисты. Мы несколько раз приносили им наши стихи. Имажинисты хвалили нас. Они говорили, что мы их ученики, но в группу не принимали». Именно с этим связывает Габрилович создание Лапиным собственной литературной группы «Московский Парнас»: «Душой этой группы был Лапин. <…> Тихий по внутренней сути своей, в узеньком пиджачке, в отцовских желтых ботинках образца 10-го года, в отцовском докторском галстучке, Лапин выказывал удивительную энергию, создавая „Московский Парнас“. Он привлекал и молодежь и людей постарше. И вот наш „Парнас“ живет, и мы выступаем хором на литвечерах и печатаем вскладчину, частным образом, сборники — группа как группа, не хуже, например „ничевоков“, и Лапин маленьким голосом бормочет с эстрады свои стихи, чуть слышно, порой невнятно, уходя бормотаньем в себя, — совсем не в манере ревущего, рокочущего чтения того времени».

Первая книжка, выпущенная издательством «Московский Парнас» (май 1922-го), называлась «Молниянин» — она включала 14 стихотворений Лапина и рассказ Габриловича «Ламентация». «Молниянин» открывался предисловием обоих авторов, которые, признавая с концом войны крах «орлов российского футуризма», заявляли в постскриптуме: «Лирный глас раздается лишь с тех вершин, где сияют пленительные и нетленные имена наших дядюшек: Асеева, Аксенова, Becher’a, Боброва, Ehrenstein’a, Пастернака и Хлебникова, коими ныне почти исчерпывается светлый мировой экспрессионизм». В этом списке пять отечественных авторов и два тогдашних немецких экспрессиониста. Одно из стихотворений «Молниянина» было обращено к Хлебникову, под чьим явным влиянием (наряду с немецкими романтиками XIX века) Лапин находился:

В.В. ХлебниковуВчера его лазурный локотьЗадел мурейные лады,И там раздался мирный клекотДыханья утренней звезды,Возницы вскормленная мордаУчила: «Говори, гори»,Не задевая гексахордаВсей гениальностью зари.Но он налег на листья лиры —Грудь, гриф подводного коня,И растворились двери дня,И звезды опустили зиры.

Своеобразие поэтического таланта Лапина в «Молниянине» оценил в журнале «Печать и революция» Брюсов[37], подаривший ему свою книгу «Дали» с надписью: «Борису Матвеевичу Лапину Валерий Брюсов 26 июля 1922». (Борису Матвеевичу было всего семнадцать.)

Издательство «Московский Парнас» в 1922 году выпустило два одноименных коллективных литературных сборника. Первый в продажу не поступал и в книгохранилищах не зафиксирован, про него, кроме названия и объема в 64 страницы, мне ничего не известно; второй сборник вышел в ноябре 1922-го — в нем напечатаны три стихотворения Лапина и его переводы с немецкого: стихотворение Георга Гейма, Теофила Мюллера и Якоба Ван Годиса[38], а также рассказ Лапина и Габриловича «Крокус Прим». В книге было объявлено, что печатается сборник Лапина «1922-я книга стихов» и готовятся к печати «Незабываемые рассказы» Лапина и Габриловича, которые не вышли.

Вторым сборником Лапина стала «1922-я книга стихов». В нее вошло 47 стихотворений, декларативное предисловие автора, датированное 15-10-1922, и, в качестве послесловия, «Посылка» Е. О. Габриловичу, подписанная «Б. Лапин. 21923» (что, надо думать, означает февраль 1923-го). Эта «Посылка» не содержит никаких намеков на интерес к поэзии Мандельштама; более того, слова: «Слава слова, колеблемая „слева“ — Заумьем и „справа“ — Всяческой Акмэ, воскресает силою Брентано и Хлебникова…» — подтверждают устойчивое пренебрежение к акмеизму и сохраняющееся преклонение перед Хлебниковым; последнее подчеркивается и публикацией в «1922-й книге» стихотворения:

На смерть Хлебникова Он мечтательно и ложнослушал божьи голоса,стол был убран так роскошно,а на блюде небеса,и ничтожные былинкитам устроили поминки.Как вихрь букв бил в блед —ный розовый закатмира черного, как следокрылатых мириад,так РИНЬ РОЙ, ИГРЕНЬ, ПЕСНЬ!Построен маленький чел —нок,в этом челноке ты уплываешькуда-нибудь на восток,где нет ни лести, ни неба,а синие шляпы и нанковые штаны.Там ты будешьразговаривать и курить.

Забавно, что среди 47 датированных и недатированных стихотворений «1922-й книги стихов» в нескольких зашифрованно указывается время написания и «партийная принадлежность» автора, шифры такие: «Ц.Ф.Г. 22» — то есть «Центрифуга», 1922, и «М.П.22» — то есть «Московский Парнас», 1922.

Ряд стихотворений связан с немецкой темой — эпиграфы (Шиллер и Шлегель), сюжеты, отсылки (Клейст, Тик, Брентано, Эйхендорф, Фуке и, разумеется, Эрнст Теодор Амадей…). Все это благополучно уживается не только с Лермонтовым, Марлинским или Фетом, но и с «Центрифугой». Вот характерное стихотворение:

Кант зарыт Кант зарыт навернов плотный ночи ров,сказал нелицемерновеликий Сергей Бобров.Над Канта могилоймесяц, ночи бант,освещает милыйров, где тлеет Кант.Пусть он там навечно,и покоясь, спит,муза нам беспечносвой цветок дарит.

«1922-я книга стихов» раздосадовала Брюсова, и он в своем обзоре поэзии, назвав Лапина «полудебютантом», ее разругал: «Только этой осенью появились его первые стихи в печати (сборник „Молниянин“). В свое время они дали повод говорить о таланте молодого поэта; тем серьезнее должно отнестись к его новой книжке. В сущности в ней тот же Б. Лапин, как полгода назад, но что в первый раз может быть сочтено своеобразием, при повторении начинает походить на оригинальничанье. Стихи Б. Лапина, большею частью, мало вразумительны. Это не значит, что нельзя доискаться в них смысла. Читавший Маллармэ, декадентов, футуристов сумеет дешифровать ломаную речь Б. Лапина, однако, поэтическая речь вправе отличаться от прозаической не одной образностью, но и синтаксически только ради чего-нибудь, — для большей выразительности, большей сжатости. Ломать язык, чтобы не говорить как другие, — ребячество. Зачем изломана речь Б. Лапина часто неясно».