Ностальгия - Андрей Тарковский

Тарковский Андрей

НОСТАЛЬГИЯ

От автора-составителя

Писать или составлять книги об Андрее Тарковском — труд неблагодарный и тяжелый. Объясняется это тем, что, во-первых, как всякий гений, он больше того, что вы можете написать и уж тем более вспомнить о нем. Все, что вы пишете или говорите, не больше вас, но не вровень с Тарковским. Даже его собственные лекции, потому что его тексты — это фильмы. Фильмы же Тарковского постигаются лишь во времени, и, возможно, лет сколько-нибудь спустя будет написана книга, приближающая зрителя к тексту картины.

Во-вторых, на сегодня бесконечно затруднен доступ к информации об Андрее Арсеньевиче. Тексты, цитаты — все подконтрольно наследникам и владельцам фотографий, писем, даже случайно попавших в чьи-то руки материалов. Обладание подлинными и не очень подлинными документами, например собственными записями чего-либо прижизненного — уже в глазах обладателя бесценно.

В 1978-79 годах Андрей Арсеньевич Тарковский читал лекции и имел учеников на Высших курсах сценаристов и режиссеров. Сегодняшним почитателям хорошо бы вспомнить, что в 60 — 70-х годах Высшие курсы были единственным местом, где Андрей вел педагогическую работу, где его безмерно любили. Тогда и был заключен договор на курс лекций, прочитанный специально для студентов Высших курсов.

Стол перед ним был заставлен микрофонами. Но случилось невероятное… Лекции, принадлежавшие самим Курсам, таинственно и бесследно исчезли. Остались, насколько нам пока известно, записи ученика и друга Тарковского кинорежиссера Константина Лопушанского в редакции Марианны Чугуновой. Несколько лекций были напечатаны журналом «Искусство кино». Их мы и воспроизводим в этой книге. Благодарим и Константина Лопушанского, и Даниила Дондурея, главного редактора журнала..

Среди фотографий, размещенных в книге, есть уникальные фото последних месяцев жизни Тарковского, сделанные Ирэн Браун — вторым режиссером постановки «Бориса Годунова» в Ковент-Гарден, подаренные ею нам. Также использованы фотографии из альманаха «Дух огня», принадлежащие режиссеру Сергею Соловьеву, и фотографии фотохудожника Валерия Плотникова. Все собрано по крупицам.

Время идет. Появляется новый читатель. Потребность в информации об Андрее Тарковском очень велика. И мы надеемся, что наш труд будет нужен и интересен.

Глава первая

ПРЕДАНИЯ И БЫЛЬ РОДОСЛОВИЯ ТАРКОВСКИХ,

ИЛИ РОДОСЛОВНАЯ КАК МИФ

«Высокий дом, широкий двор

Седой Гудал себе построил»

«Там я жил над ручьем»

— Видите — растет дуб?.. Вон там, огромный… Прекрасный собеседник для Вас: ему тоже лет пятьсот…

— Уже пятьсот? Боже! Я ведь помню его еще желудем…[1]

Пушкин на вопрос К. Ф. Рылеева: «Тебе ли чваниться пятисотлетним дворянством?» — отвечает: «Ты сердишься за то,что я чванюсь 600-летним дворянством (NB. Мое дворянство старее)».

Нас интересует родословие, память о наших истоках и тот путь, который прошли предки, чтобы стать в результате ми. Это всегда волнующе, таинственно, сказочно. Предание лежит в основе любой истории и любого родоначалия.

Пушкин возводит свой род к XIII веку, а своих предков к сподвижникам князя Александра Невского, к некоему Раче. В стихотворении «Моя родословная» называет имя легендарного основателя:

Мой предок Рача мышцей браннойСвятому Невскому служил.[2]

«Мы ведем свой род от прусского выходца Радши или Рача (мужа честна, говорит летописец, т. е. знатного, благородного), выехавшего в Россию во времена княжества Св. Александра Ярославовича Невского. От него произошли Мусины, Бобрищевы, Мятлевы… Имя предков моих встречается поминутно в нашей истории»[3].

Для Пушкина история его родословной была очень важна. Эти «преданья милой старины» волновали его не как «чванливого» дворянина, но как художника, гения, чья память, чье сознание хранило все тени прошлого, взрывалось ими в творчестве. Особенно интересовался и гордился поэт своими «черными предками» Ганнибалами. Ими была полна его память и его кровь. Тем не менее историк литературы С. Б. Веселовский в работе «Род и предки Пушкина» замечает: «Переходя из уст в уста, родословные предания деформировались. Самым слабым местом этих «творимых легенд» были смещения хронологических вех и контаминация разновременных лиц и событий». Это последнее замечание особенно важно для основного предмета нашего повествования, т. е. легендарной и документальной истории рода Тарковских. Ибо любая история есть и мифология, и документ фактический.

Что до Пушкина, то главным источником для него стало родословное дерево, составленное дядюшкой Василием Львовичем Пушкиным, которое было представлено только в 1799 году для внесения его в «Общий гербовник дворянских родов».

Граф Лев Николаевич Толстой, любопытствуя о первом графе Толстом, считал им Ивана, соловецкого ссыльного сидельца. Он хотел писать о нем роман. Но первым графом оказался выдающийся человек, сподвижник Петра I — его тезка — Петр Толстой, стрелецкий сын, прощенный самодержцем. Толстой, тончайшего ума просвещенный вельможа, был одновременно создателем петровского пыточного застенка и ловчим царевича Алексея, за что и пожалован графством, а также и немалыми богатствами, экспроприированными у казненных по «Делу царевича Алексея». Граф Петр Толстой со своим сыном и секретарем Иваном был первым политическим заключенным в Соловки при Меншиковском бунте. Петр был типичным для своего времени человеком двойной морали. Обнаружив сей желудь своего древа, Лев Николаевич как-то охладел к написанию родословного романа, хотя Иван Петрович Толстой, в отличие от своего отца, был личностью действительно близкой толстовскому духу.

«История умственного и общественного развития России едва ли может быть нами понята без частной истории семей». Эта мысль писателя Ивана Аксакова — исчерпывающая формула нашей задачи. Особенно если развернуть ее зеркально. История частной семьи (или рода) как история (или зеркало) умственного и общественного развития России. Притом наблюдение Аксакова можно отнести не только к исторически длительному роду, но и к любой семье, дальше бабушки никого не помнящей. Инфраструктура не имеет значения в определении Аксакова. Но имеет значение контекст, вписанность в духовно-культурные, исторические рамки времени, так сказать, антология: личность, семья, род — или наоборот: род, семья, личность.