Наследники - Михаил Алексеев

— Слухай мою команду! В две шеренги становись! — И старшина вытянул руку, показывая, в какую сторону новобранцы должны были построиться.

С грехом пополам встали, ждут. Ждет чего-то и старшина, не спуская с присмиревших ребят своих сердитых, серых, под цвет этой холодной земли, глаз. Селиван Громоздкин успел все же шепнуть Петеньке Рябову:

— Значит, правда, пехота…

То, что их зачислили в пехоту, новобранцы узнали еще в своем городе, перед самой отправкой эшелона. Но вот, оказывается, Селиван на что-то еще надеялся.

— Говорят, специально для тебя сухопутные линкоры изобрели, — съязвил Петенька, но тут же пожалел об этом: судя по виду, его приятель был далеко не в добром расположении духа. «Эх, моряк, моряк!» — Рябову хотелось как-то ободрить дружка, но он сразу не нашелся, а старшина не спускал с ребят своих холодных глаз. Шепот ребят был услышан, потому что сразу же раздалось суровое:

— Разговорчики!

Измусоленный в долгой дороге список перекочевал в руки старшины. Удостоверившись, что все новобранцы налицо, старшина повел их от берега в студеный, пугающий своей неизвестностью мир. Шли по хрусткому, недавно выпавшему снежку; из него, едва достигая колен новобранцев, кое-где торчали карликовые березы — о них, помнится, Селиван рассказывал на экзамене по географии не то в четвертом, не то в пятом классе. И говорить о них тогда было куда приятнее, чем шагать сейчас по земле, на которой растут эти чахлые, озябшие деревца, где под тонким покровом снега скрывается олений мох, или ягель, как его называют в учебниках…

— Шире шаг! — время от времени командовал старшина и почему-то все чаще стал посматривать на часы. — Шире шаг!

Шли более часа. И не заметили даже, как из тумана показались и двинулись навстречу длинные строения, издали похожие на колхозные сараи.

— Должно, казармы, — предположил Селиван.

— Нет, наверное, орудийный парк, — сказал Петенька.

— Казармы, какой там тебе парк! — поддержал Громоздкина Иван Сыч.

— Отставить разговоры!

И это было кстати, потому что говорили ребята не то, что думали, — говорили для того только, чтобы хоть чем-нибудь заглушить в себе все нарастающее чувство смутной тревоги, а от ненужных слов она не только не убавлялась, а, напротив, овладевала новичками все больше и больше. Вскоре они уже ясно увидели, что подходят к казармам — длинным деревянным баракам, окруженным невысоким забором. У ворот старшина остановил строй, а сам скрылся в будке контрольно-пропускного пункта. Через минуту он вышел, да не один: вслед за ним показался сержант, очевидно, помощник дежурного по КПП. Он с улыбкой человека, вдосталь хлебнувшего солдатской жизни, посмотрел на новичков и не спеша пошел открывать ворота. И в его глазах новобранцы увидели ту самую лукавинку, которая была во взглядах демобилизованных — там, на железнодорожных станциях.

Сперва ребят подвели к маленькому сарайчику, куда они сложили свои пожитки. Затем старшина впервые объявил им:

— Перво-наперво пойдем в баню помоемся, потом — завтрак. Для начала вы будете в карантине. Это уж точно. А потом…

Петенька Рябов уже не слышал, что будет «потом». Его напугало неласковое слово «карантин»: Петенькина мать нередко употребляла это слово, и всегда с тревогой — она была у него сельским врачом. «Зачем же… именно в карантин? Разве мы больные?» — думал он, тревожно озираясь. А вскоре оказалось, что сообщение старшины больше, чем Петеньку, напугало Селивана Громоздкина. Ему было совершенно непонятно, зачем это его, вполне здорового парня, ничем никогда не болевшего, отправлять в карантин. Свое недоумение он высказал Ивану Сычу, но тот лишь сверкнул на него зеленым глазом и ничего не ответил. Тогда Селиван обратился к Добудьке — так звали, как выяснилось позже, старшину. На вопрос Громоздкина тот бросил категорическое:

— Приказ есть приказ.

Он высказал эту формулу с такой гипнотизирующей определенностью, что уже ни у кого не оставалось сомнений в железной необходимости пребывания в карантине.

— Понятно… — только и пробормотал Селиван, с уважением и страхом глядя на Добудьку.

Не ведал Громоздкин, что уже на следующее утро старшина облечет эту формулу в совершенно конкретный образ действий.

Баня — длинный барак с запотевшими стенами — стояла в полукилометре от казарм и, по-видимому, последнее время топилась чаще обычного: прибывало пополнение, и всех надо было «обработать», как выразился Добудько. Первым принялся за новичков, еще в предбаннике, парикмахер, бойкий малый с ефрейторской лычкой на помятых погонах. Обидное это словцо — «обработать» — как нельзя лучше подходило к той операции, которую парикмахер производил с головами ребят. В минуту он очищал их «под нуль», и хлопцы делались странно похожими друг на друга.

Селиван Громоздкин, как помощник старшего по вагону и знаток воинских порядков, подставил свою вихрастую голову под машинку парикмахера раньше всех: уж больно хотелось ему поскорее включиться в жизнь, которая хоть и отличалась от флотской, но все же рисовалась ему как цепь героических подвигов: ловля шпионов, бои с вражескими диверсантами-парашютистами, спасение товарищей командиров, которых Селиван приготовился прикрывать своей грудью от неприятельской пули, форсирование бурных рек и горных стремнин, головокружительные марш-броски и, как итог всего этого, набор всевозможнейших знаков и значков на Селивановой гимнастерке — свидетельство его несомненной воинской доблести.

С меньшей охотой расстался с прической Иван Сыч: ему просто жаль было своих роскошных кудрей. И уж совсем не хотелось стричься Петеньке Рябову. Он под разными предлогами оттягивал время, будто надеялся вовсе избежать ефрейторской обработки. Однако делал он это зря — уж лучше все сразу! Наконец настал и его черед. Минуты через две он вошел в парную смешной, даже, пожалуй, немножко жалкий. Громоздкий не мог удержаться от хохота:

— Ну и герой! А я и не знал, что у тебя голова редькой!

— Сам-то хорош, красавец! — огрызнулся Петенька, прижимая к животу железный тазик. — Посмотрел бы в зеркало. У тебя голова как у неандертальца.

— Это еще что? — встревожился Селиван.

— Как у питекантропа, — уточнил Рябов.

— Нет уж, Петенька, интересней твоей головы не сыскать, — как всегда, поддержал Громоздкина Иван Сыч. — Селиван правду говорит.

— Да вы гляньте на Селивана, — не сдавался Петенька, — култышка какая-то, а не голова!

Без густой, чуть вьющейся шевелюры Селиван и впрямь стал совсем другим. Он как бы в один миг утратил свое былое молодечество, которым так гордился: Громоздкин принадлежал к когорте парней, которые очень нравятся сельским девчатам и на которых с понятной опаской поглядывают матери этих девчат. Селиван, казалось, сейчас испытывал то же самое, что и сказочный Черномор, лишенный могущественной бороды.

— Вот бы Настенька на тебя посмотрела! — ехидничал Петенька. — Вмиг бы разлюбила!

Но самое неприятное началось потом.

Отлучившийся куда-то Добудько вскоре вернулся в баню с ведром, наполненным до краев чем-то белым. Во время войны такую смесь, помнится, называли «мыло «К», которое использовали в гигиенических целях в запасных и во вновь формировавшихся частях, — оттуда старшина Добудько и перенял этот опыт, казавшийся ему до чрезвычайности ценным.

Ребята перестали мыться и с неясной тревогой наблюдали за дальнейшими манипуляциями старшины.

Тот поставил ведро посередине бани, извлек из кармана большой бритвенный помазок и приказал молодым солдатам подходить по одному.

— Что это? — полюбопытствовал Селиван, нерешительно приближаясь к месту, где расположился со своим таинственным снадобьем Добудько.

— Причастие. Подходь, не бойся! — И с этими словами старшина обмакнул помазок в содержимое ведра.

Не подозревая ничего страшного, новобранцы сначала похохатывали, подтрунивали друг над другом. Потом притихли. Но тишина эта длилась недолго: кто-то не выдержал и взвыл. Заскулил, пожалуй, прежде всех Петенька Рябов: никогда еще в своей жизни он не испытывал такой адской боли. На его глазах выступили слезы. А Селиван Громоздкин не выдержал, облегчил душу каким-то невнятным ругательством. Только Иван Сыч пытался еще шутить. Согнувшись в три погибели, он, как сумасшедший, метался по бане и кричал:

— Держите меня, а то в окно выскочу!

К счастью, боль прошла быстро, ребята угомонились, и старшина возвестил:

— Ну вот, зараз все в порядке. Это уж точно. Как помоетесь, по одному выходите в предбанник.

Знай новобранцы в ту минуту, что в предбаннике уже приготовлено для них все, что когда-то было предметом их мальчишеских грез и что должно сейчас совершеннейшим образом изменить их внешний облик, они смотрели бы на немудреное сооружение, именуемое баней, куда с большим уважением.