Перед лицом зла. Уникальные расследования лучшего профайлера Германии - Аксель Петерманн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Это изменение привело к расширению судебно-медицинской клиники в 2006 году. Теперь пациенты могут наверстать упущенное в школе или воспользоваться предложениями по трудотерапии. Внешний вид здания также адаптирован к новым требованиям: теперь оно представляет собой куб в стиле баухаус[14] и окрашено в теплый терракотовый цвет. Непременная колючая проволока уступила место так называемому стеклянному экрану – эвфемистическое обозначение для небьющегося пуленепробиваемого стекла. Для защиты построена пятиметровая стена, выкрашенная в натуральный землистый цвет. По всей территории клиники высажены кусты и клумбы с розами.
Рольф Хармс лишь изредка может любоваться этим прекрасным зрелищем. Он считается резистентным к терапии пациентом, человеком «безнадежным», как он сам себя называет. Поэтому уже несколько лет его жизнь ограничена помещениями так называемого отделения длительного пребывания. Это отделение для пациентов, которые в силу своей опасности, вероятно, никогда не смогут вернуться на свободу: жилые помещения, мастерская, внутренний двор. Последний щедро озеленен газонами, цветочными клумбами и пальмами в кадках, а также украшен произведениями искусства из мастерских.
Во время моего первого визита дистанция длиною в 10 лет внезапно исчезает. Рольф Хармс почти не изменился, он все такой же жилистый, как и раньше.
А главное, его взгляд все тот же. Затаенный и прикованный ко мне. Опять мне вспоминается хищник, который караулит добычу.
Интересно, есть ли вообще смысл беседовать с ним? Что творится в его голове? Я спрашиваю его самого, чего он ожидает от этого разговора. Когда он отвечает, его лицо становится дружелюбным. Ему хочется узнать больше о своих поступках. Прежде всего, понять их. У нас одинаковые цели, и это хорошо. Я говорю ему, что, возможно, когда-нибудь напишу о его жизни и преступлениях в книге. Рольф Хармс соглашается. Тогда мы договариваемся обращаться друг к другу на «ты».
В первый раз, когда мы встречаемся, Рольф Хармс немного рассеян. Он обеспокоен тем, что его канарейка Твити заболела. Во время моих последующих визитов мужчина также охотно рассказывает о своих питомцах, показывает фотографии птиц. Когда Твити умирает, он на следующий же день просит принести ему молодого волнистого попугайчика. Хармс называет попугая Уити и гордится тем, что птица сразу же ест с его руки.
На протяжении нескольких месяцев я неоднократно навещаю Рольфа Хармса. В дни наших встреч он всегда стоит у окна общей комнаты и ждет меня. Я – единственный, кто приходит его проведать. Едва завидев меня на парковке, Хармс спешит в нашу комнату для свиданий. У него всегда припасено две бутылки воды, а позже он даже приносит собственноручно испеченный пирог. Между нами царит дружелюбная атмосфера, хотя мне не всегда понятно, чему из его рассказов можно верить. Я подвергаю сомнению каждое сказанное им слово. Он излагает фантастические истории о своем отце. Будучи фотографом в иностранном легионе, тот якобы сделал сотни снимков сцен убийств. Однажды даже застрелил предателя в своем саду, якобы по поручению мэра и начальника полиции города. Я замечаю, что очень медленно постигаю тонкости его психики. Сначала мне кажется правильным решением не говорить с ним о преступлениях. Нужно подготовить основу для этого. Я спрашиваю, как ему живется в судебно-медицинском отделении. Уже несколько лет Хармс делит палату длительного пребывания с еще 15 пациентами. Многие из них совершили преступление на сексуальной почве или убили кого-то. В отделении нет терапии в обычном смысле слова. Вместо этого врачи и кураторы пытаются положительно влиять на развитие личности пациентов с помощью четкого распорядка дня, строгих рамок и конкретных правил. Подъем в 6:00, совместный завтрак около 7:30, трудотерапия с 8:00 до 11:30, перерыв на обед до 13:00, затем снова трудотерапия до 16:00.
Оставшееся время они проводят вместе, готовят еду, играют в игры или смотрят телевизор. Каждый понедельник проходит собрание пациентов. Здесь обсуждаются повседневные проблемы совместного проживания. Следующий день отведен для работы с психологом. В течение часа специалист разбирает с Хармсом его личную ситуацию. Иногда они говорят и о преступлении. В его рассказах меня поразило то, что пациенты, похоже, не делятся историями о своих правонарушений друг с другом. Это совсем не похоже на обычную тюрьму, где существует ранжирование в зависимости от вида совершенного преступления. В тюрьме для душевнобольных это, по-видимому, табу.
Однажды Рольф Хармс показывает мне серию снимков о строительстве каноэ, которое ему поручили изготовить для одного врача. С сияющими глазами описывает отдельные этапы работ и удивляется тому, что у меня нет такого опыта в судостроении, как у него. Кажется, он начинает доверять мне, потому что постепенно показывает все больше фотографий из повседневной жизни: снимки своей комнаты и различных изделий, которые находятся у него в работе. Ветряная мельница с электрическим приводом, водяная мельница для садового пруда, обе в миниатюре. И наконец, фотографии его величайшего триумфа: пробный запуск отполированного каноэ.
Во время этих разговоров Рольф Хармс ведет себя спокойно. Все меняется в один миг, когда я спрашиваю о его детстве и об отношениях с родителями. Мимика моего собеседника говорит о многом: гортань дрожит от волнения, глаза прищурены, в голосе слышится напряжение. Его отец, очевидно, не играл значимой роли в семье, а о матери он рассказывает мало хорошего. Мой блокнот быстро заполняется записями.
«Мать была запойной алкоголичкой, – начинает Рольф Хармс. – Не знаю, любила она меня вообще или нет. Напившись, кричала, крушила все вокруг и распускала руки: никакой защищенности, никакой любви, никакой привязанности. Но хуже всего было то, что она никогда меня не слушала. Постоянно обрывала на полуслове, говорила, что я ни на что не гожусь и ничего не умею. Когда мать не пила, то работала где придется или занималась уборкой. Жизнь дома стала совсем невыносимой. Мне недоставало внимания и помощи. Думаю, поэтому я убегал из дома, прогуливал школу, совершал первые кражи».
Хармс почти с восторгом рассказывает о своем первом криминальном опыте. Он считает себя ловким грабителем, который редко попадается. С энтузиазмом описывает свое пребывание в гамбургской тюрьме «Санта-Фу»: «Я был в корпусе № 2, где сидят парни, осужденные по тяжким статьям. Там был один парень из RAF[15]. Я с ним немного подружился. Это
