Перед лицом зла. Уникальные расследования лучшего профайлера Германии - Аксель Петерманн

их хотели навсегда изолировать от общества, запереть, держать под стражей. Интересно, что несколько лет назад канцлер Герхард Шрёдер возродил именно такое отношение. Он призвал запереть преступников, совершивших преступление на сексуальной почве, «желательно навсегда». Политик проигнорировал тот факт, что общество уже давно изменило отношение к психически больным правонарушителям: выздоровление предотвращает рецидив – таков девиз психиатрии. Речь идет о гораздо большем, чем просто содержание под стражей.

Это изменение привело к расширению судебно-медицинской клиники в 2006 году. Теперь пациенты могут наверстать упущенное в школе или воспользоваться предложениями по трудотерапии. Внешний вид здания также адаптирован к новым требованиям: теперь оно представляет собой куб в стиле баухаус[14] и окрашено в теплый терракотовый цвет. Непременная колючая проволока уступила место так называемому стеклянному экрану – эвфемистическое обозначение для небьющегося пуленепробиваемого стекла. Для защиты построена пятиметровая стена, выкрашенная в натуральный землистый цвет. По всей территории клиники высажены кусты и клумбы с розами.

Рольф Хармс лишь изредка может любоваться этим прекрасным зрелищем. Он считается резистентным к терапии пациентом, человеком «безнадежным», как он сам себя называет. Поэтому уже несколько лет его жизнь ограничена помещениями так называемого отделения длительного пребывания. Это отделение для пациентов, которые в силу своей опасности, вероятно, никогда не смогут вернуться на свободу: жилые помещения, мастерская, внутренний двор. Последний щедро озеленен газонами, цветочными клумбами и пальмами в кадках, а также украшен произведениями искусства из мастерских.

Во время моего первого визита дистанция длиною в 10 лет внезапно исчезает. Рольф Хармс почти не изменился, он все такой же жилистый, как и раньше.

А главное, его взгляд все тот же. Затаенный и прикованный ко мне. Опять мне вспоминается хищник, который караулит добычу.

Интересно, есть ли вообще смысл беседовать с ним? Что творится в его голове? Я спрашиваю его самого, чего он ожидает от этого разговора. Когда он отвечает, его лицо становится дружелюбным. Ему хочется узнать больше о своих поступках. Прежде всего, понять их. У нас одинаковые цели, и это хорошо. Я говорю ему, что, возможно, когда-нибудь напишу о его жизни и преступлениях в книге. Рольф Хармс соглашается. Тогда мы договариваемся обращаться друг к другу на «ты».

В первый раз, когда мы встречаемся, Рольф Хармс немного рассеян. Он обеспокоен тем, что его канарейка Твити заболела. Во время моих последующих визитов мужчина также охотно рассказывает о своих питомцах, показывает фотографии птиц. Когда Твити умирает, он на следующий же день просит принести ему молодого волнистого попугайчика. Хармс называет попугая Уити и гордится тем, что птица сразу же ест с его руки.

На протяжении нескольких месяцев я неоднократно навещаю Рольфа Хармса. В дни наших встреч он всегда стоит у окна общей комнаты и ждет меня. Я – единственный, кто приходит его проведать. Едва завидев меня на парковке, Хармс спешит в нашу комнату для свиданий. У него всегда припасено две бутылки воды, а позже он даже приносит собственноручно испеченный пирог. Между нами царит дружелюбная атмосфера, хотя мне не всегда понятно, чему из его рассказов можно верить. Я подвергаю сомнению каждое сказанное им слово. Он излагает фантастические истории о своем отце. Будучи фотографом в иностранном легионе, тот якобы сделал сотни снимков сцен убийств. Однажды даже застрелил предателя в своем саду, якобы по поручению мэра и начальника полиции города. Я замечаю, что очень медленно постигаю тонкости его психики. Сначала мне кажется правильным решением не говорить с ним о преступлениях. Нужно подготовить основу для этого. Я спрашиваю, как ему живется в судебно-медицинском отделении. Уже несколько лет Хармс делит палату длительного пребывания с еще 15 пациентами. Многие из них совершили преступление на сексуальной почве или убили кого-то. В отделении нет терапии в обычном смысле слова. Вместо этого врачи и кураторы пытаются положительно влиять на развитие личности пациентов с помощью четкого распорядка дня, строгих рамок и конкретных правил. Подъем в 6:00, совместный завтрак около 7:30, трудотерапия с 8:00 до 11:30, перерыв на обед до 13:00, затем снова трудотерапия до 16:00.

Оставшееся время они проводят вместе, готовят еду, играют в игры или смотрят телевизор. Каждый понедельник проходит собрание пациентов. Здесь обсуждаются повседневные проблемы совместного проживания. Следующий день отведен для работы с психологом. В течение часа специалист разбирает с Хармсом его личную ситуацию. Иногда они говорят и о преступлении. В его рассказах меня поразило то, что пациенты, похоже, не делятся историями о своих правонарушений друг с другом. Это совсем не похоже на обычную тюрьму, где существует ранжирование в зависимости от вида совершенного преступления. В тюрьме для душевнобольных это, по-видимому, табу.

Однажды Рольф Хармс показывает мне серию снимков о строительстве каноэ, которое ему поручили изготовить для одного врача. С сияющими глазами описывает отдельные этапы работ и удивляется тому, что у меня нет такого опыта в судостроении, как у него. Кажется, он начинает доверять мне, потому что постепенно показывает все больше фотографий из повседневной жизни: снимки своей комнаты и различных изделий, которые находятся у него в работе. Ветряная мельница с электрическим приводом, водяная мельница для садового пруда, обе в миниатюре. И наконец, фотографии его величайшего триумфа: пробный запуск отполированного каноэ.

Во время этих разговоров Рольф Хармс ведет себя спокойно. Все меняется в один миг, когда я спрашиваю о его детстве и об отношениях с родителями. Мимика моего собеседника говорит о многом: гортань дрожит от волнения, глаза прищурены, в голосе слышится напряжение. Его отец, очевидно, не играл значимой роли в семье, а о матери он рассказывает мало хорошего. Мой блокнот быстро заполняется записями.

«Мать была запойной алкоголичкой, – начинает Рольф Хармс. – Не знаю, любила она меня вообще или нет. Напившись, кричала, крушила все вокруг и распускала руки: никакой защищенности, никакой любви, никакой привязанности. Но хуже всего было то, что она никогда меня не слушала. Постоянно обрывала на полуслове, говорила, что я ни на что не гожусь и ничего не умею. Когда мать не пила, то работала где придется или занималась уборкой. Жизнь дома стала совсем невыносимой. Мне недоставало внимания и помощи. Думаю, поэтому я убегал из дома, прогуливал школу, совершал первые кражи».

Хармс почти с восторгом рассказывает о своем первом криминальном опыте. Он считает себя ловким грабителем, который редко попадается. С энтузиазмом описывает свое пребывание в гамбургской тюрьме «Санта-Фу»: «Я был в корпусе № 2, где сидят парни, осужденные по тяжким статьям. Там был один парень из RAF[15]. Я с ним немного подружился. Это