Сквозь ад русской революции. Воспоминания гардемарина. 1914–1919 - Николай Реден

Одного из членов организации, бывшего капитана-артиллериста, солдат из его батареи пригласил приехать к нему в гости в деревню. Шестерым из нас тоже предложили присоединиться к нему. После продолжительного путешествия, переодетый, по подложным документам, я снова оказался в сотне километров от Петрограда.

Эту деревню, подобно другим русским деревням, окружал лес. Крестьяне жили ни богато, ни бедно. Недостатка в еде не было, и после нескольких недель на грани голода свежеиспеченный черный хлеб казался лакомством. Мы оплачивали хозяевам свое столование работой, и они, кажется, искренне радовались нашему присутствию. Ближайший Совет находился в 50 милях, разговоры о политике велись редко, и ничто не напоминало о том, что страну раздирает гражданская война. Лишь одно в нашей повседневной жизни служило напоминанием о революции: алчно вырубаемый крестьянами лес.

До революции леса в России защищали различные законы, но крестьяне считали, что победа большевиков автоматически устранила эти обременительные ограничения. С деревней, в которой мы остановились, соседствовали лесные угодья, принадлежавшие прежде императорской семье. Они лишали крестьян покоя. Окружающие деревни томились постоянной тревогой, что их соседи вырубят леса больше, чем им положено. Они боялись, что сложившаяся обстановка долго не продержится, и намеревались извлечь из нее максимум.

Как только урожай был собран, все крестьянское население района вплотную занялось вырубкой леса. Многие крестьяне заготовили достаточно бревен для того, чтобы построить три-четыре дома, и все же не ослабляли усилий по заготовке. Не щадили ни одного дерева: если встречалась молодая поросль, непригодная для использования, ее затаптывали или рубили, чтобы не мешала.

Ясным морозным утром, вскоре после появления первого снега, мы пришли в лес для помощи крестьянам. Примерно через три или четыре часа вдруг услышали возбужденные голоса, доносившиеся со стороны дороги. Крестьяне прекратили работу и пошли на голоса. Мы последовали за ними.

На ближайшей просеке собрались в кружок крестьяне. В центре стояли два незнакомца: один, судя по эмблеме на фуражке, был лесником, другой, очевидно, комиссаром. Лесник пространно разъяснял преступность бездумной вырубки леса. Но крестьяне явно не были расположены его слушать. Когда он сделал паузу, молодой сиплый голос выкрикнул:

– Это наш лес, мы будем делать с ним все, что хотим!..

Не успел лесник ответить, комиссар, заметно демонстрировавший признаки нетерпения, воскликнул:

– Товарищи, если вы не будете прислушиваться к разумным доводам, Совет пришлет роту красногвардейцев, и они объяснят вам, что к чему!

Угроза наэлектризовала толпу. До сих пор крестьяне были просто раздражены, но слова комиссара привели их просто в ярость. Лица крестьян приобрели озлобленное, волчье выражение. Все заговорили разом. Внезапно сквозь рокот голосов донесся пронзительный возглас:

– Это ты, сукин сын, пугать нас?! Дадим им хорошую взбучку!

Прежде чем понять, что происходит, нас оттеснили и пятьдесят человек набросились на представителей власти. Я услышал нечеловеческий крик почти в тот момент, когда на солнце блеснуло лезвие топора.

Минутой позже озверевшая человеческая масса распалась на отдельные фигуры, молчаливые и смирные. Когда мы возвращались в деревню, то на чистом белом снегу заметили кровавые пятна.

В этот вечер мы, все семеро, решили на заре покинуть деревню. Возмездие было неминуемо, и именно нас обвинили бы в подстрекательстве к крестьянскому бунту.

Но мы недооценили оперативность чекистов. Ночью в деревню нагрянули красногвардейцы. У меня остались лишь смутные, отрывочные воспоминания о том, что последовало. Нас вытащили из хат, избили, связали и бросили в поджидавшие у крыльца сани. Я чувствовал, как подо мной кто-то извивается, но не мог шевельнуться, потому что был прижат сверху кем-то еще. Мои ноги и руки совершенно онемели, а зрение застилала кроваво-розовая пелена, сбросить которую с глаз не было никакой возможности. Через несколько часов нас доставили, изнуренных и замерзших, в поселковую Чека.

Обнаружив нас в деревне, местные советские власти решили, что имеют дело с глубоко законспирированной контрреволюционной группой, и были полны решимости разоблачить заговор.

Допросы следовали один за другим в быстром темпе. На третий день нас, семерых, и шестерых крестьян, которых в Чека считали зачинщиками, отделили от остальных и поместили в одну комнату. Время после полудня и вечер занимали допросы, но оставшиеся часы давали возможность собраться с мыслями. Никто из нас не сомневался, что мы приговорены к расстрелу, раз уж Чека убедилась, что использовать нас в качестве источника информации бесполезно.

Большая комната с высоким потолком, в которой нас держали, располагалась на втором этаже старого административного здания. Окна выходили во внутренний двор, откуда мы видели двух часовых у ворот. Весь день под нашими окнами и от ворот к зданию и обратно двигался нескончаемый поток людей. Очевидно, первый этаж здания занимали разные советские учреждения.

Мы все еще были в крестьянской одежде, в которой были арестованы. Нам разрешали передвигаться по комнате, но велели держаться подальше от двери. В комнате находился солдат, вооруженный винтовкой, день и ночь за нами наблюдавший. Временами он оставлял комнату на 5 —10 минут, всегда запирая за собой дверь. Эти промежутки времени, свободные от наблюдения, давали нам возможность переговорить друг с другом.

Учитывая тяжесть обвинений, охраняли нас явно неадекватно. Предполагалось, очевидно, что заключенные покорно смирятся со своей судьбой. Мы же знали, что чекисты не выпустят нас живыми, и решили действовать.

Утреннее время было самым спокойным: допросы до полудня не велись и мы редко кого-нибудь видели, кроме часового внутри комнаты. На пятое утро нас сторожил покладистый солдат среднего возраста. Он вел себя в нашем присутствии вполне непринужденно, охотно отвечал на наши вопросы, позволял нам относительно свободно передвигаться по комнате. Двое заключенных, отвлекая его разговорами, незаметно приблизились к нему на минимальную дистанцию.

По условленному сигналу один заключенный вырвал у охранника ружье, другой обхватил рукой его шею. В тот же миг к трем борющимся бросились остальные заключенные. Солдат не сопротивлялся. Перед тем как его связали и заткнули рот, он несколько раз произнес хриплым испуганным шепотом:

– Не убивайте!.. Не убивайте!.. Товарищи, я не коммунист – я мобилизованный.

Один из заключенных обшарил у него карманы и нашел пачку папирос. После пяти дней без курева от одного их вида у нас потекли слюни, но спичек не было. Мы наскоро посовещались и решили по очереди пробираться во двор под окнами. Каждому следовало пройти вниз как можно незаметнее и, выбравшись из здания, уйти, не дожидаясь других. Все согласились с тем, что в одиночку будет легче скрыться от преследования.