Наследство из Нового Орлеана - Александра Риплей

– Какой избыток чувств, – сказал он и поцеловал ее в обе щеки. – Ты, наверное, догадалась, что я привез. Едва ли такая радость вызвана просто появлением усталого старого банкира.

– Ой, папа, оно наконец здесь? Где? Где мое платье? Я должна его видеть, немедленно! – Жанна подбежала к матери: – Мама, я плохо себя вела, я прошу прощения. Я буду хорошей-прехорошей. Завтра я буду молиться, пока колени не сотру. Мама, можно мне померить платье сейчас? Вот сию минуту?

Отказать ей не было никакой возможности.

Мэри еще никогда не видела парижского платья. Она сразу поняла, почему Париж был Меккой дамской моды.

Платье создавало впечатление естественности, юности, невинности. Широкая юбка напоминала плывущее облако белой шелковой кисеи, невесомой, как паутинка. Под ней были нижние юбки, уложенные так хитро, что утяжеляли юбку, но ни миллиметра не прибавляли к узенькой талии. Подол каждой юбки был укреплен белым конским волосом для сохранения формы, и каждая юбка являлась самостоятельным произведением искусства. Самая верхняя была из кружева, тонкого, как паутина, с узором, изображавшим ландыши. Под ней блестел тонкий атлас, а из-под атласа водопадом ниспадали рюши широкого кринолина. Подол кринолина был окантован тем же кружевом, что и верхняя нижняя юбка.

Кружева были использованы и для рукавов, круглых, как шары, взбитых прекрасно продуманными складками тончайшей шелковой органди. Тесьма, обрамляющая и подчеркивающая глубокий круглый вырез, открывающий плечи, была также кружевная. Шелковый лиф покрывали аппликации из ландышей. Их листья образовывали диагональные линии, подчеркивающие тончайшую талию. Они сдержанно и изысканно сверкали жемчужинами, которыми были выложены сами цветы.

К платью прилагались белые шелковые чулки, стрелочки которых были расшиты крошечными листиками, и шелковые туфельки с кружевными оборками на подъеме, удерживаемыми узенькими пряжками из скатного жемчуга.

В овальной коробочке, обшитой белой парчой, лежала заколка для волос в виде букетика ландышей, листики которого были сделаны из мельчайшего зеленого бисера, а цветы-жемчужинки, покачиваясь, свисали с серебряной проволочки.

Впервые в жизни Жанна оказалась не в состоянии произнести ни слова. Она смотрела на платье и его аксессуары с выражением благоговения. Потом она посмотрела на мать. В глазах ее стояли слезы.

Берта долго без слов обнимала дочь. Потом звонком вызвала Миранду и послала ее принести теплой воды, сказав при этом:

– Скажи Клементине, что она мне тоже нужна. И обе тщательно вымойте руки, прежде чем зайти. – Она улыбнулась Жанне: – И ты тоже, барышня. Ни к чему не притрагиваться, пока не умоешься.

Жанна пришла в себя. Она выхватила из коробки заколку и протанцевала с нею до зеркала.

– Мама, а парикмахер у меня будет, чтобы я была совсем красивая? – Она воткнула заколку в косу, уложенную на макушке.

– Конечно, будет, но заколку ты не наденешь. Может быть, белую ленточку, и только. Мы снимем цветы и поместим их в центр твоего букета из живых цветов.

Жанна сделала пируэт.

– Мэри, правда, это самое умопомрачительное платье за всю историю мира? Скажи, что ты умираешь от зависти. Ты можешь простить мне, что у меня есть такое платье? Если бы у тебя было такое платье, я бы этого никогда, никогда тебе не простила!

– Жанна, честное слово, я рада за тебя и ни капельки не завидую, хотя это несомненно самое прекрасное платье и ты в нем будешь самой прекрасной женщиной во всем Новом Орлеане.

Мэри говорила совершенно искренне. Она была уверена, что вот-вот найдет свою семью, и потому была так счастлива, что желала и Жанне, и всем остальным исполнения всех желаний.

– Я так чудесно, замечательно, великолепно счастлива! – Жанна вздохнула.

– Я хотела бы умереть и лежать в этом ужасном склепе. – Жанна всхлипнула. – Я так несчастна!

Платье пришлось ей не впору.

– Дорогая моя, – сказала Берта. – Это еще не конец света. Только взгляни, все сидит идеально, вот только в талии немного широковато. Мы распустим шнуровку у корсета и…

– И я буду выглядеть как корова! – взвыла Жанна.

– Можно взглянуть? – спросила Мэри. – Жанна, выпрямись и замри.

– Зачем? Жизнь моя загублена.

– Мне кажется, я смогла бы немного подобрать, только надо точно убедиться.

Берта вытерла глаза.

– Я тоже сразу об этом подумала, Мэри, но это бесполезно. В Новом Орлеане есть только одна женщина, которая смогла бы с этим справиться, – мадам Альфанд. Но сейчас она очень занята платьями, которые шьет сама.

Мэри ходила вокруг Жанны, внимательно приглядываясь.

– Я бы могла это сделать, – сказала она. – Монахини научили меня белошвейному делу.

– Ой, Мэй-Ри, ты лучшая подруга в мире! – Жанна ладонями вытерла мокрые глаза. – Мама, ну разве нам не повезло, что у нас есть Мэй-Ри, и как раз тогда, когда это так необходимо?

Берта не знала, что сказать. Ей не очень верилось, что Мэри способна справиться с такой тонкой работой, но она не хотела, чтобы Жанна впадала в отчаяние. Она медлила с ответом.

– Нам действительно повезло, – сказала она. Она дала наконец свое согласие, только потому, что мысли у нее были заняты другим. Она прикидывала, какая сумма может убедить мадам Альфанд.

На другое утро и Берта, и Жанна глазам своим не могли поверить. Платье было исправлено, причем исправления были совершенно незаметны, а вышивка ничем не отличалась от работы парижских мастериц. И все это Мэри сделала за ночь.

– Глазам своим не верю, – сказала Берта. – Ты даже искуснее мадам Альфанд, Мэри.

Жанна набросилась на Мэри с поцелуями и благодарностями.

Мэри улыбнулась, и тени под ее глазами почти исчезли. Но только не для материнского ока Берты. Она отправила Мэри спать.

Уже через несколько секунд та погрузилась в глубокий, здоровый сон. Когда во дворе начались крики и причитания, Мэри ничего не слышала.

Карлос выбежал на лестничную площадку.

– Что все это значит? – крикнул он. – Немедленно прекратите!

Слуги сбились в кучку. Некоторые стояли на коленях и громко молились, протянув к небу умоляющие руки.

– Феликс, подойди сюда сейчас же, – сказал Карлос. Он сам спустился на четыре ступеньки.

Феликс, его камердинер, спотыкаясь, подбежал к нему, не давая спуститься ниже.

– Стойте, миши[13] Карлос, не ходите туда. – Тихий голос Феликса дрожал. – Гри-гри, – сказал он.

Берта, вышедшая вслед за мужем на лестницу, прижала руку к сердцу и упала в обморок.

Гри-гри был вещественным знаком вудуистского проклятия.

Глава 18

Молодая женщина шла так, словно весь тротуар, или, как выражались в Новом Орлеане, банкета, принадлежал исключительно ей одной. Она не опускала глаза на неровные кирпичи мостовой; она держала голову высоко и гордо и глядела прямо перед собой. Ее гибкое тело легко лавировало в уличной сутолоке, не утрачивая при этом подчеркнутой кокетливости движений. Виляющие бедра и выставленная вперед грудь явно противоречили скромному покрою платья из голубого шамбре,[14] застегнутого спереди на все пуговицы, от шеи до самых лодыжек.