Повседневная жизнь в Венеции во времена Гольдони - Франсуаза Декруазетт

Граф. Здесь готовят раз в день и едят вечером.

Мадам. А что, в сей прекрасной стране таков обычай?

Граф. Кавалер обращается с нами так, словно мы французы.

Мадам. Однако я очень голодна и хочу поесть.[357]

После мяса едят овощи. Ими Гольдони обильно приправляет все трапезы: фасоль, лук, горошек, шампиньоны, баклажаны, капуста, оливки, тыква и тыквенные семечки, лук-порей, петрушка, трюфели.[358] В отличие от овощей (к коим причисляются также и грибы), сыры не столь разнообразны: ricotta, мягкий сыр, напоминающий творог, и очень твердый сыр пармезан.[359] Финал трапезы — множество типично венецианских десертов. Театр Гольдони, можно сказать, наводнен десертами: giulebbe напиток из фруктового сиропа, смешанного с розовой водой; нежные buzolai — особый сорт пирожков; fritole — пирожные, в состав которых входят козье молоко, сливочное масло, розовая вода, яйца и шафран;[360] zaletti con zebibo — печенье из кукурузной и пшеничной муки, смешанной с яйцами, сливочным маслом и молоком, с добавлением мелко нарезанной цедры и изюма.[361]

Как это ни странно, но рыбу персонажи Гольдони едят мало, хотя в старинных венецианских поваренных книгах множество рецептов приготовления рыбы. Если верить граверу Гаэтано Дзомпини, рыба в XVIII в. «дешева и доступна самому последнему бедняку». Разумеется, дары моря имеются на столе у промышляющих в лагуне рыбаков из «Основания Венеции», и очень разнообразные (морской язык, угорь, барабулька, а также каракатицы и крабы). Рыбный стол рыбаков из Кьоджи не столь богат: они расхваливают сельдь (cospettone), которую в соленом виде едят в основном бедняки. На столах купцов и ремесленников сельдь встречается редко. Когда почтенные гольдониевские хозяйки слышат, как Анджела заявляет: «Пойду на Рыбный рынок, куплю несколько сардин, быстренько их обжарю и брошу in saor»,[362] — то и они, и зрители прекрасно понимают, о чем идет речь: после того как сардины слегка обжарят, их кладут на двое суток в ароматный маринад, приготовленный из мелко нарезанного лука, смешанного с оливковым маслом и теплым уксусом, куда затем добавляют семена пинии, изюм и мелко нарезанную цедру, а затем полученную смесь прогревают.[363]

Эта шумная, радостная, жующая, благоухающая и музицирующая Венеция, представшая на сцене благодаря таланту Гольдони, в реальной жизни имеет вполне определенные координаты. Звуки и шумы, воссоздаваемые на сцене, действительно раздаются в разных уголках города; к примеру, благодаря привычке перекликаться с малознакомыми людьми Карло Гоцци сумел завести интрижку с соседкой напротив; приходская площадь, центром жизни которой является общественный колодец, служит местом ежедневных встреч, а значит, и разговоров, диалогов и перепалок. Гольдони не может Обойти стороной ни карнавальное веселье, ни кулинарное изобилие.

Комедия и карнавал всегда имели много общего. Ибо время комедии, время сценического действия выстраивается в реальном времени, так же как выстраивается и время карнавала, на который приходится главный театральный сезон. Уподобление комедии карнавалу у Гольдони происходит постоянно, особенно в его «венецианских комедиях», предназначенных для показа в скоромные дни. Однако в них всегда содержится определенный эпизод или намек на его комедии, в которых персонажи живут в мире, вымышленном драматургом, этом своеобразном «иномире», благодаря которому он может вкладывать в уста своих персонажей критику или защиту собственных сочинений. Таким образом, комедия воспроизводит карнавал во всех его составляющих, она впитывает сам дух карнавала. Ежегодная ритуальная пауза, именуемая карнавалом, означает прекращение работы, погружение в мир наоборот, где все, что выходит за рамки привычного, становится возможным: мир преображается, все водят друг друга за нос, все кутят напропалую, дурачатся на словах и на деле, удовлетворяют свои страсти и страстишки. «Во время карнавала все позволено. Но не стоит забывать, что одновременно идет и подготовка к посту».[364]

В Венеции действа и обряды, исполняемые в карнавал и пост, не отступают от традиционной схемы. 2 февраля, на Санта-Мария Формоза, праздновали Сретение. В «жирный вторник» сжигали чучело Карнавала, а затем устраивали его похороны. В отличие от других городов кульминационный момент карнавала в Венеции переносили на «жирный четверг», чтобы как следует, «на всю катушку» отметить последний день перед постом. В эти дни часто устраивали охоту на быков. Одна охота была официальной, ее проводили во дворе Дворца дожей, совмещая карнавальный ритуал и празднование исторического события — победы венецианцев над патриархом Аквилеи Ульрихом. В этот день кузнецы и мясники убивали одного быка, отрубали ему голову, а мясо преподносили сенаторам. Патриции также устраивали охоту на быков в своих приходах (в частности, в приходах Риальто, Санта-Мария Формоза, Сан-Джоббе, а иногда даже на площади Сан-Марко — в честь приема какого-либо официального лица, как это было, например, в 1740 г. по случаю прибытия короля Польши или в 1782 г. по случаю визита графа и графини Северных). В таких случаях на быков, но не на боевых, а на смирных бычков, и без того обреченных на бойню, спускали собак; чтобы быки не могли видеть собак, вцеплявшихся им в уши, их удерживали на веревках двое «тянульщиков».

Праздновали и наступление середины поста — «распиливали старушку». «Старушка» делалась из пакли и гипса, ее наряжали в красивое платье и выставляли на разных площадях: Сан-Лука, Сан-Джованни Кризостомо, Сан-Кассиано, Сан-Филиппо-э-Джакомо. На площади Сан-Лука «старушку» ставили на площади напротив аптеки, именовавшейся, судя по вывеске, «Старушкой», и двое мужчин принимались перепиливать ее пополам, в то время как из каждой половины буквально фонтаном исторгались сухие фрукты, изюм, каштаны, печенье и сладости. Затем останки «старушки» сжигали. По словам Гревемброка, это был один из способов высмеять престарелых красоток, озабоченных поисками мужа. Тогда же на всех площадях устраивались шутовские игры: надо было незаметно украсть сидящую на привязи собаку; взобраться по смазанному салом шесту и достать круг колбасы или фляжку с вином; зубами поймать угря в кадушке с окрашенной в черный цвет водой; обрив голову наголо и не надевая шляпы, вступить в поединок с кошкой и задушить ее; свернуть шею гусю.[365] Над головами горожан летали наполненные ароматическими настойками яйца, которыми ловко швырялись frombolatori, люди в масках и шутовских костюмах, выбиравшие мишенью в основном своих приятелей, молоденьких девушек и уродливых старух, любовавшихся зрелищем со своих балконов.

От обряда к развлечению

Как и везде, в Венеции любили веселье; однако, на наш взгляд, в XVIII в. там его любили больше, чем везде. Во время карнавала веселье и развлечения «били через край», карнавальные обычаи постепенно утрачивали свою значимость, уступая место бесчисленным развлечениям, не отягощенным традициями. Де Бросс, уже посещавший Венецию в августе, уступил настоятельным советам друзей и приехал туда во время карнавала, продолжающегося более шести месяцев — с 5 октября до праздника Вознесения Богородицы. Этот период включает в себя три театральных и праздничных «сезона»: «Первый продолжается с начала октября до 16 ноября, затем… все время карнавала и День святого Марка и потом две недели на Вознесение, и это не считая особых празднеств, как то: выборы дожа, въезд прокураторов и Великого канцлера; однако ни один из этих праздников никогда не приходится на пост».[366] Во время карнавала по городу можно ходить в масках, носить бауту: венецианский карнавальный наряд, состоящий из белой полумаски (прежде ее называли larva, «призрак») с прикрепленным к ней куском черного шелка, закрывавшего нижнюю часть лица, шею и затылок, и широкого черного плаща с черной кружевной пелериной; на голову надевалась треугольная черная шляпа. Также носили мореты (morette) — маленькие круглые черные маски, условно изображавшие лицо. На месте рта у них изнутри был небольшой шпенек, который приходилось зажимать зубами, чтобы маска держалась перед лицом, — по словам Казановы, такие маски делали женщин загадочными, а главное… молчаливыми.

В скоромные дни начинался собственно маскарад. Тогда наряду с баутами, которые хотя и скрывали лицо, но не изменяли полностью всего облика, на улице появлялись люди в маскарадных костюмах. Среди них были персонажи комедии дель арте — Траканьины или Арлекины, Бригеллы, Доктора, старики Панталоне, Пульчинеллы, словом, все те, кто толпится и танцует на фресках и полотнах Джандоменико Тьеполо, та самая толпа, где рядом с нобилями в пудреных париках и дорогих костюмах весело отплясывает самый разный люд, переодетый кто во что горазд: черти с надутыми пузырями, шуты, обвешанные колокольчиками, амазонки, мавры, лихо скачущие вокруг площади Сан-Марко, медведи, которых для пущей убедительности тянут на цепочках, короли со скипетрами, германцы в рогатых шлемах, евреи, оплакивающие карнавал, турки, курящие трубки, и целое созвездие уличных ремесленников: башмачники, птицеловы, кондитеры, старьевщики, трубочисты, цветочницы, продавцы песка, дрессировщики сурков, мусорщики, угольщики, галантерейщики, торговцы полентой, плетельщики стульев. Патриции пользовались карнавальным временем, чтобы безнаказанно подебоширить, а пополаны — чтобы пощеголять в адвокатских мантиях или даже в патрицианских одеждах, баутах, полумасках и роскошных шляпах.[367]