Следы в сердце и в памяти - Рефат Аппазов

В то время в школе учились два мальчика, немцы по национальности, которых я встречал почти каждый день, идя в свою татарскую школу. Их нетрудно было узнать по внешнему виду: всегда опрятно одетые в костюмчики по западному образцу, добротные, очень чистые башмачки и за спиной школьные ранцы. Внешне похожие друг на друга, одинаково одетые, одинакового роста, они, по-моему, были близнецами, года на два-три старше меня. Юра тогда учился, кажется, в шестом классе, а Гюнтер и Вальтер (так звали ребят) в восьмом. Их родителей с детьми привезли из Германии как освобождённых узников фашистских застенков (модное тогда выражение), и они находились под защитой МОПРа. Эта позабытая ныне аббревиатура расшифровывалась как "Международная организация помощи борцам революции", а её эмблемой была железная решётка с привязанным к ней лоскутком красной тряпицы. Мы все были членами этой организации, имели соответствующие членские билетики и платили взносы, чтобы оказать посильную помощь томящимся в застенках революционерам. Конечно, нам их было очень жалко, и они являли собой в наших глазах героев-революционеров, ставших на защиту угнетённых империалистами народов всего мира. С некоторого времени я этих двух симпатичных ребят перестал встречать по пути в школу, однако не придал этому никакого значения. Но рассказ Юры о событиях двухлетней давности меня потряс. Из него я узнал, что родители Гюнтера и Вальтера оказались немецкими шпионами, их забрали, мальчики остались одни. В школе устроили комсомольское собрание, на котором ребят заставляли признать, что их родители - шпионы. Им предлагали сохранить членство в комсомоле при условии, что они отрекутся от своих родителей и осудят их действия. Не добившись желаемого результата, их исключили и из комсомола, и из школы. Юра тогда ещё комсомольцем не был, и сам на этом собрании не присутствовал, но вся школа была взбудоражена этим событием, и с той или иной достоверностью передавали друг другу доходившие до них подробности. А Гюнтер и Вальтер, как говорили, были отправлены в колонию для несовершеннолетних. Бедные мальчики, несчастные их родители! Стоило освобождаться из одного концлагеря, чтобы угодить в другой, ещё более страшный! О дальнейшей судьбе "шпионов" можно только догадываться, но каковы были их переживания за своих сыновей, оказавшихся на чужбине без родных и близких, да притом с таким страшным клеймом, как дети немецких шпионов!

Какими бы горькими ни были некоторые воспоминания о школьных годах, несомненно, гораздо больше было воспоминаний жизнерадостных, оптимистических, не лишённых комических ситуаций. Может быть, они позабавят и читателя. Начну с первого дня и первого урока в русской школе.

Ещё до звонка я вошёл в класс, чтобы подыскать себе место за какой-нибудь партой. Ни одного знакомого лица здесь не было, и вообще трудно было узнать, есть ли какое-либо свободное место, потому что все находились в каком-то хаотическом движении. Мальчики возбуждённо и громко делились летними впечатлениями, девочки, разбившись на небольшие группы по два-три человека, критическим взглядом рассматривали ребят, будто впервые их видели, и почти шепотом обсуждали только им понятные проблемы. Пока я в нерешительности наблюдал за всем происходящим, ко мне подошёл один из ребят, голубоглазый блондин чуть ниже меня ростом, но очень крепкого сложения и поинтересовался:

- Ты, кажется, новичок здесь?

- Да, - ответил я, - и спросил в свою очередь, - а ты тоже новичок?

- Нет, в этой школе я учусь с самого первого класса, - сказал он, - здесь я всех знаю, - и добавил, - а ты откуда?

- С татарской школы.

- Как тебя зовут?

- Рефат, фамилия Аппазов.

- А я Юра Никитин, - сказал он и, протянув руку, предложил, - будем знакомы.

Мы обменялись рукопожатием и продолжили беседу.

- Ты где будешь сидеть? - спросил Юра.

- Пока нигде. Я не знаю, за какой партой есть свободное место, - ответил я.

- Давай сядем вместе, если хочешь, - предложил Юра, и показал на темноватый дальний угол.

Я очень обрадовался такому предложению и, чтобы как-то поддержать разговор, спросил:

- А у тебя разве нет пары?

- Теперь уже нет, - сказал Юра с какой-то хитрой улыбкой.

Я сидел с Ваней Кюлхаджаном, но теперь ему будет не до учёбы.

- С ним какое-нибудь несчастье случилось?

- Можно считать, что несчастье. Он дружил с одноклассницей, и теперь у них родился ребёнок.

- Ничего себе, - только и смог произнести я.

В конце двадцатого века никого не удивишь тем, что родителям новорожденного всего по пятнадцать или шестнадцать лет, но в тридцатые годы подобная новость могла кого угодно привести в шоковое состояние, и я от неожиданности потерял нить разговора. В это время прозвенел звонок на урок, и мы отправились к своей парте. Пока все рассаживались на свои места, у открытой двери появился довольно странный человек, похожий на государственного чиновника царских времён, который медленными шагами подошёл к учительскому столу, постоял перед ним некоторое время, пока утихнет шум, и поздоровался с нами:

- Здравствуйте! Примите мои поздравления с началом нового учебного года. Прошу вас сесть, только пожалуйста, не производите при этом большого шума.

На его приветствие класс ответил нестройными и неуверенными голосами: "Спасибо", и тут же по рядам прокатилось шепотом: "Фриц!" По выражениям лиц я видел, что в это короткое слово вложено не какое-то враждебное или язвительно-насмешливое отношение, а скорее удивление или уважение. Я посмотрел на Юру, и он подтвердил мою догадку:

- Фриц - строгий мужик. Он математик, будет, значит, классным руководителем.

Когда в классе прекратился всякий шёпот и воцарилась абсолютная тишина, Фриц очень тихим и каким-то уставшим голосом вновь заговорил:

- Большинство из вас меня знают, а для тех, кто не знает, прошу любить и жаловать. Меня зовут Фридрих Юрьевич, я буду у вас преподавать математику, а по совместительству буду вашим классным руководителем.

Говорил он с заметными придыханиями, как будто ему воздуха не хватало, с сильным незнакомым мне акцентом, слегка растягивая слова. "Математика" у него звучало как "матэматыка". Полуседая голова Фридриха Юрьевича была подстрижена под очень оригинального "ёжика" так, что верхняя кромка волос образовывала абсолютно ровную плоскость. Худобу его бледного, желтоватого цвета лица сильно подчёркивали полуседые, довольно жидкие усы, доходящие до очень впалых щёк. Но особенно странными были его глаза, бесцветные и выпученные, как у людей, страдающих базедовой болезнью. Одет был Фридрих Юрьевич в чёрный шерстяной костюм, причём пиджак висел на тощей фигуре, как на вешалке.