Следы в сердце и в памяти - Рефат Аппазов

Так, примерно, завершилось наше посещение профессора Федорова, и мы больше не возвращались к теме подготовки в консерваторию. Отношение Георгия Наумовича ко мне продолжало оставаться таким же добрым. После начала последнего учебного года я перестал работать в филармонии, но в клубной самодеятельности оставался весь год, а Георгий Наумович работал и там, и здесь. Я всё чаще на концертах выступал с сольными номерами или в дуэте с ним.

За этот год, точнее сказать, за оставшиеся до холодных осенних дней месяцы и последний весенне-летний сезон, у меня появилось ещё одно музыкальное увлечение, которое нашло горячую поддержку со стороны моего лучшего школьного друга Игоря Дремача - симфоническая музыка. В нашем городском саду на открытой эстраде в течение всего тёплого времени года выступал городской симфонический оркестр, которым приглашались дирижировать очень известные дирижёры, приезжающие из крупных музыкальных центров страны - Москвы, Ленинграда, Киева и некоторых других городов. Особенно запомнились выступления профессора Орлова. У нас не было возможности посещать сами концерты, которые проходили по вечерам, но зато мы ухитрились проникать на дневные репетиции, что оказалось гораздо интереснее, если отвлечься от одного крупного неудобства - палящих солнечных лучей. Дело в том, что оркестр располагался в раковине довольно больших размеров, которая укрывала музыкантов от прямых лучей, но даже при этом многие из них на репетициях максимально оголялись. Нас же солнце нещадно поджаривало в эти часы со спины и правого бока. И, несмотря на это, мы старались не пропустить ни одной репетиции. Оркестр редко исполнял очень серьёзную музыку, так как на неё не ходил бы курортный зритель. В его репертуаре были различные сюиты ("Арлезианка", "Пер-Гюнт", "Шахерезада" и др.), увертюры к некоторым операм ("Кармен", "Севильский цирюльник", "Свадьба Фигаро" и др.), симфонические картинки, балетные миниатюры. Мы слушали также концерты для скрипки или фортепиано, отдельных певцов в сопровождении оркестра. Для нас стали привычными такие реплики дирижёра, как: "Духовые, вы заглушаете, вступайте незаметно, плавное крещендо только после восьмого такта. Повторяем с номера 17, и...и" или "Не слышу акцента со стороны альтов перед вступлением ударных. Начали ещё раз с номера сорок второго..". и т. д. Без сомнения, эти репетиции не только сильно расширили наш музыкальный кругозор, но и приблизили нас к более глубокому осмыслению музыки вообще и симфонической в частности. Конечно же, мы ходили на репетиции не для повышения своей музыкальной культуры или ради каких-то определённых целей, а просто потому, что это нам нравилось, нам было интересно.

Школа

Всё-таки удивительная вещь - память. Вот сейчас, когда пишу эти строчки, медленно, страничка за страничкой раскрываются до мельчайших подробностей многие события тех очень далёких лет. Они хранятся в памяти в очень туго упакованном виде. Но при желании эту информацию можно распаковать в одно мгновение, и тогда перед глазами эти события пройдут молниеносно, затем опять плотно упакуется информация и отправится в своё гнездо, чтобы ожидать нового вызова. Так и случилось, пока я не спеша шёл мимо клуба "Медсантруд". Конечно, вспомнились и многие другие детали, которые я сознательно опустил в своих описаниях, чтобы не слишком утомлять ни себя, ни читателя.

Коль скоро я покинул Набережную и оказался на Морской, я не стал возвращаться назад, а ноги сами по себе понесли меня дальше и вскоре вывели на перекрёсток нескольких улиц: за спиной оставалась Морская, слева и справа проходила Аутская (ул. Кирова), прямо передо мной круто поднималась вверх мощёная булыжником ул. Войкова, и в этот же перекрёсток вливалась справа чуть выше Аутской ул. Садовая. На углу Садовой и Войкова, как и раньше, красовалась церковь, стоящая на невысоко приподнятой площадке. Когда-то в ней размещалась армянская школа. Основной транспортный поток пересекал перекрёсток в направлении от Садовой на Аутскую и обратно. Несколько минут я простоял на углу, наблюдая за жизнью перекрёстка и всматриваясь в знакомые здания и незнакомые лица прохожих, затем направился по Войковской к школе. Чем ближе я подходил к ней, тем больше волновался. Стал раскрываться в голове очередной тугой пакетик с хранящейся в нём информацией

Вот и школа слева от меня, как раз у поворота улицы. Здание школы мне показалось каким-то потускневшим и уменьшившимся в своих размерах. Та же входная дверь с двумя полукруглыми окнами по сторонам, те же стены из серого камня, тот же невысокий каменный парапет, отделяющий территорию школы от тротуара. У входа висела маленькая металлическая табличка коричневого цвета, вся покрытая пылью, с вдавленными буквами, окрашенными в серый цвет, извещавшая, что это и есть средняя школа. Здание было построено где-то в середине или второй половине девятнадцатого века специально для женской гимназии, а затем в годы Советской власти отдано под школу. Поскольку оно располагалось на довольно высоком склоне, южная его сторона, обращённая к морю, имела три этажа, а северная - два. На первом, южном этаже в одной или двух квартирах жили учителя, там же находилось несколько подсобных помещений, а учебные классы, кабинеты, библиотека, учительская, актовый, он же спортивный зал, размещались на двух других этажах.

И вот я стою перед входом в школу, в которой прошли три, может быть, самых счастливых года моей жизни. Дверь в школу заперта, и ничто не напоминает о том, что через десять дней начнётся новый учебный год. Впечатление какой-то запущенности, бесхозяйственности ещё больше усилилось, когда я попробовал заглянуть внутрь через одно из окон: сильно запыленные стёкла не позволили что-либо разглядеть, а облупившаяся и потускневшая от времени краска на рамах напоминала одноцветную мозаику. Меня охватило такое же чувство жалости, которое испытывает человек к живому существу, попавшему в беду. Я очень любил свою школу и никак не предполагал, что застану её в таком плачевном состоянии. Было ощущение, будто внутри что-то оборвалось.

Мы здесь ссорились и мирились, радовались и печалились, влюблялись и расставались; здесь наши учителя многому нас научили, ко многому подготовили; здесь во многом решалась наша дальнейшая судьба. Подумалось, что в такой грязной и неухоженной школе не могут вырасти дети с хорошими знаниями и добрыми помыслами, и мне стало жаль этих незнакомых мне ребят...

Моё первое знакомство с этой школой произошло летом 1936 года, когда после долгих раздумий я решил перейти в русскую школу. Наш директор Халиль-оджа наотрез отказался выдать мои документы, и только после обращения в Симферополь в областной отдел народного образования удалось получить их на руки. Пока ожидал ответа из Симферополя, я досконально обследовал с внешней стороны все три средние школы в Ялте и остановился на Войковской, которая значилась как школа №1. На случай отказа я обдумывал всякие другие варианты поступления в эту школу, вплоть до применения некоторых хитростей. И вот, с документами в руках, в сильном волнении я впервые переступил порог школы за неделю до начала занятий и попал прямо к директору. Хорошо запомнилось его крупное смуглое лицо с мохнатыми бровями и чёрной шевелюрой на голове с мелко завитыми кудряшками. От его сурового взгляда я изрядно оробел, но, преодолевая стеснение, кое-как изложил свою просьбу и показал свои бумаги. Когда он заговорил со мной, мои страхи тут же улетучились. Я сразу почувствовал, что это добрый, мягкий человек, с которым можно открыто поговорить о своих проблемах. Посмотрев мой листок успеваемости, он тут же сказал, что с удовольствием зачислит меня в девятый класс и взял уже ручку, чтобы на заявлении, которое он даже не прочитал, наложить резолюцию, но я его остановил: