Бестиарий - Сергей «Сид» Гребнев

людьми, она работала на лохотроне, там это важно – уметь убеждать. Водитель помогает нам. Мчимся. Что она ему сказала? Но он озабочен. Потом только, почти доехав до больницы, он смотрит на нас подозрительно в упор зеркала заднего вида. Мы рубимся и чухаемся. Брат уже не хрипит, посинели губы. Чуть приоткрытые глаза, под веками бело. Только сейчас замечаю, что с нами нет Гриши. Брат головой у меня на плече. Периодически он валится вниз, на колени. Придерживаю. Безучастно. Как-то не трогает, не чувствую ничего. И вот заезжаем на территорию больницы. Под главный вход, знаете, как в этих старых ленинградских больницах. Маша туда, в приемный покой. А к нам тут же охрана: «Здесь нельзя стоять, отъезжайте».

Вышел врач. Что-то Маша ему сказала. Врач потрогал брата.

– Пульса нет, – сказал.

Выскочили с каталкой, положили, повезли. Пульса нет. Что значит пульса нет? Нет пульса? Меня как током дернуло. Прямо в сердце. А у брата пульса нет. Значит, сердце встало? Я застыл, не мог пошевелиться. Туман вокруг. Маша что-то мне кричала, я не слышал, в голове колокол, кровь бьет в виски. Затошнило. Маша опять треснула меня по лицу.

– Сид, пойдем! Ты че блять! – орала она.

Слух вернулся, я услышал ее. Она взяла меня за руку и потащила внутрь.

– Подожди! – я блеванул в урну.

Охрана не хотела пускать.

– У нас там человек, его брат! – кричала Маша.

И еще что-то кричала. Пустили. Коридоры. Лампочка одиноко мигала. Больные вокруг с зелеными несчастными лицами. Врачи почему-то в зеленых халатах. Мы сели в обшарпанные кресла. Меня все еще тянуло в вату. «Смирись! Смирись!» – ползло червяком гадким в мозг. Рядом кто-то стонал. Я не смотрел, закрыл глаза.

– Потерпи, потерпи! – говорил кто-то тому, кто стонал.

Услышал, что Маша с кем-то говорит. Открыл глаза. Перед Машей стоял большой усатый врач в зеленой шапочке и с длинными волосатыми руками, торчащими из зеленых коротких рукавов.

– Пятьдесят на пятьдесят, – донеслось до меня.

Говоря это, врач еле скрывал улыбку. Что же тут смешного, не понял я. Врач неторопливо ушел внутрь кабинетов реанимации. Сразу подошел охранник.

– Выйдите отсюда!

– У меня там брат! – возмутился я.

– Мне что, вывести вас? – Охранник с нескрываемым отвращением смотрел на меня.

Он ждал, наверное, что я буду сопротивляться, чтобы все-таки пришлось вывести. За его спиной замаячил его напарник. Да, наркоманов не любит никто. Я хотел что-то возразить, но мысли путались.

– Ладно, Сид, пошли отсюда, – Маша взяла меня под руку.

Стемнело. Шли молча. Горло и носоглотку трепала горечь, хотелось плакать. Мысли путались, вернее, сам я их путал, потому что только одна страшная мысль хотела быть главной и окончательной.

– Маш, а что если… – глубоко дыша, пытаясь проглотить горький комок, попытался спросить я.

– Сид, блять, заткнись! – оборвала Маша.

Я заткнулся и проглотил.

Дома было слишком тихо и гадко. Очень раздражали баяны на столе. Скомканное покрывало на пустом кресле на кухне. Маша сразу начала химичить с обмывками, ватками и вторяками.

– Не дознись, – пошутил я.

– Иди вон, дурак! – беззлобно огрызнулась Маша, выбирая из кружки в шприц.

Уселась в то кресло, не поправив покрывало. Я вышел, прошелся по квартире, включил свет во всех пустых коробках комнат. Тишина сгустилась, гудела. Грязный пол – ходили в обуви. Достал пылесос «Вихрь» зеленого цвета – большая консервная банка. С остервенением стал пылесосить, борясь с тишиной, всасывая ее вместе с грязью. Звонок? Показалось? Выключил пылесос. Звонил телефон. Вышел в коридор. Брать трубку не хотелось. Взглянул на часы – двенадцать с минутами. Из кухни закричала Маша.

– Сид, глухой? Телефон!

– Але?

– Здравствуйте. Это Сергей Гребнев? – Голос был мужской и официально хмурый.

У меня подкосились ноги, во рту моментально пересохло.

– А-а-ле, – еле прохрипел я.

– Это вам из больницы звонят.

Потемнело в глазах.

– Але! Вы слышите меня? – недоумевали от моего сопения на том конце. – Ваш брат…

Я схватился за стену, а он как специально паузу сделал.

– …Андрей Гребнев очнулся и требует кока-колы, а у нас тут только вода, и ужин уже закончился, а он требует есть, – наверное, без тени шутки сообщил мне врач. – Але?

– Да!

– Забирайте его, он сказал, что возможность у вас есть. Але! Вы слышите меня?

– Да, да! Конечно! Заберем! – прокричал я, утирая с глаз слезы, и аккуратно, почти нежно положил трубку.

– Ну че там? – вышла Маша из кухни, лениво моргая и почесываясь.

Через пятнадцать минут мы уже ехали на каком-то советском ведре к больнице. Тачку ловила опять Маша.

– Так что с ним было-то? – спросил водитель с простым советским лицом и большими ладонями.

В салоне сильно воняло бензином, скрипел рычаг передач.

– Сердечный приступ, – ответила Маша.

– Вот скоты! Выгонять после приступа! Все за деньги стало! Сволочи! У меня вот тоже жена в больницу угодила, так все за деньги! И шприцы, и лекарства. Все!

Маша, отвернувшись в окно, улыбалась.

Те же охранники с недовольными рожами пустили нас внутрь. К нам вышел другой врач, щуплый и без усов.

– Ему еще плохо, так что поаккуратнее, – говорил врач устало. – Ну и наглый он у вас!

Вышел брат. Нет, ему было не еще плохо, ему было еще хорошо. Рука на сгибе была обильно замотана бинтом. Он хмурился, но чуть прикрытые, опухшие глаза улыбались. Я хотел обнять, но не обнял. Вышли. Водила ждал.

– Ну ты, Свин, и напугал нас, – сказала Маша в машине.

Брат развязывал бинт на руке.

– Я сам охуел! – Он рванул зубами узел повязки, порвал, сплюнул белые нитки. – Приход охуительный был! А очнулся – в члене катетер, руки привязаны, и хрень рядом пикает! Ха-ха! Думаю, все, приняли! Давай орать! Пришли, объяснили! Ха-ха!

Брат веселился, рассматривал довольно-таки большую дырку на вене, вздувшуюся огромным синяком.

– Вену, похоже, проткнули, пидоры!

Водитель хмурился и недоумевающе, но молча смотрел на нас. Брат смотрел в окно, чуть приоткрыв в улыбке рот. Маша тоже улыбалась.

– Все, братишка! – обратился брат ко мне. – Надо слезать с этого говна! Может, на винт перейдем, брат?

– Ну Свинья и дебил! – воскликнула Маша и заливисто рассмеялась.

Когда через несколько месяцев Машу нашли на лестнице мертвой от передоза, она улыбалась.

Толстуха

– Хорошо, Аня, позвони мне завтра обязательно! Да, я буду ждать твоего звонка. Да, в два. Спасибо. Очень! Жду. Я тоже. Да, целую! Я тоже хочу! – Брат повесил трубку.

Почесывая свою бородку-эспаньолку, он как-то странно улыбнулся. Не то чтобы как-то необычно, но просто не так, как он улыбался, договариваясь о